Мы будем жить вечно

      Сначала Алик запихнул в багажник сопротивляющегося Рому, а потом они с Диной подошли к ним.       — Что ты уже сделал Киру? — белобрысый мигом просёк, что мелкий сотрясается в беззвучном рыдании, хотя тот спрятал лицо, и слёзы текли в плечо второму участнику композиции.       — Выжил, — глухо буркнул Кирилл.       — Чего?       — Андрея проверь, говорю, выжил или нет, — он подхватил Кира из лужи, в которой они всё ещё кисли, и рывком поднялся. Дина увидела абсолютно голого парня, стыдливо опустила глаза.       — К сожалению, живой, — Алик провёл пальцами бесчувственному по шее, потом брезгливо отёр ладонь от крови. Стащил с себя футболку и пришлёпнул Киру на плечи. — Кончай тут голым задом сверкать.       — Убери свою тряпку. Кир мою футболку возьмёт.       — Твоя мокрая.       — А твоя рваная.       Кирилл проигнорировал обоих спорщиков, молча снял с плеч подарок, натянул на Дину, придерживающую подранный топик ладошкой, и поковылял в далёкий вагончик за родными пожитками.       — Мышка, давай за ним, что-то он смурной какой-то, — потребовал Алик.       Они дождались, пока Кирилл и Дина отойдут.       — Зачем её спровадил?       — А толку от неё здесь? Давай, помоги мне этого до машины дотащить, пока в себя не пришёл.       Алик непочтительно пнул в бок своего бывшего вожака.       — Ты водить умеешь?       — Немного. — Напарник оскалился, запаковывая на заднее сидение вяло шевелящееся тело. — Андрей учил.       — Слушай, там в конюшне ещё Семён торчит с перебитой ногой, его бы тоже в больницу.       Алик как-то странно глянул на собеседника.       — Я вот думаю, ты такой добренький или такой тупой? Кто, по-твоему, твоего брата спихнул с этажа? За Андрея всегда другие мараются, он бы и тебя моими руками упокоил, если бы Мышь с Киром вовремя не взбунтовались.       Словно кипятком ошпарило. Может, Алик и не убил, но говорил он так просто, даже насмешливо, что кулаки сжались сами собой. Алик заметил, осклабился.       — Если так кипятишься, может, избавишь мир от этой падали? — и цинично ткнул начавшего шевелиться Андрея пальцем в висок. — Вот сюда. Даже Кирочкиного камня не нужно, просто кулаком посильнее.       Окатило ещё раз, только не кипятком, а ледяной, как из поилки. Он ещё полчаса назад был готов загрызть убийцу брата, но не такого, безвольного и бессознательного, для этого нужно было иметь как минимум море ненависти или хладагент в нервах.       — Не готов отнять жизнь — не начинай быковать, — просто сказал Алик. У Алика с ненавистью и хладагентом проблем не было.       Семён, пусть и с перебитой ногой, пребывал в сознании и так просто в руки не дался. Но его скрутили недоуздком, заткнули соломой, чтобы не орал, и тоже закинули к Андрею.       — Кровь у поилки залейте водой и наведите порядок в сторожке, — велел Алик, заводя машину.       — А ты куда?       — На блядки, блин!       Вся эта ночь напоминала дурной сон — драка с детдомовцами, уехавший «на свидание» Кир, правда про Андрея, правда про Егора — он бы не удивился, если бы Алик сказал, что собирается устроить три трупа и вывезти их куда-нибудь за город.       Из вагончика показались Кирилл и Дина.       — Не переживай, не поубиваю я их, — буркнул Алик. — На обычную падаль Николаичу чхать, но за Ромку он меня на краю света отроет, я не самоубийца. Ты просто не вкуриваешь, куда ты реально вляпался, Евсеев. Думаешь, тут всё от балды — пара извращенцев в клиентах и конюшня на окраине парка нечаянно построилась? Он наш детдом облюбовал, потому что это детдом, потому что он на отшибе, потому что можно сделать нам школу в родных стенах и мир вообще забудет о нашем существовании, потому что никому мы не нужны. И нет, не потому, что миру реально плевать — просто в детдом легко подобрать тех, кому плевать. Неравнодушных, вроде той милой девочки-практикантки психологички, он быстро заменяет всякими Татками.       — Хочешь сказать, он такой умный?       — Хочу сказать, чтоб ты в аду сжарился. Я из-за вас в такое дерьмо вляпался, а ведь пара дней всего до выпуска оставалась… Бля, моя квартира… Сдохни, короче. Пидоррр…       Алик вытащил из кармана ключ, шлёпнул его в чужую ладонь, буркнул:       — От сиротских ворот.       Захлопнул дверцу прежде, чем Дина с Кириллом успели подойти, тыкнул на прощание в стекло фак собеседнику и автомобиль выкатился с территории.       …Дина трещала без умолку всю дорогу назад. Рассказывала, как в сумку не помещается вся одежда, которую она собралась взять на озёра, и как плохо, что у неё нет купальника, значит придётся укоротить какие-нибудь штаны до шорт, как её укусил под лопатку комар и она не может дотянуться, как урчит в животе, но есть вечером, а тем более ночью, нехорошо для фигуры, как бесит отросшая чёлка, которая лезет в глаза, как бесят парни и вообще все мужики — козлы, особенно гомики, и как задувает в рваную аликову футболку. Иногда она начинала хныкать, но тут же срывалась на смех, вытирала слёзы кулаком и показывала своему конвою язык. Кирилл малодушно спрятался от девчачьей истерики за более стойкого в их мужском тандеме персонажа, и в противовес подруге молчал. Из сторожки парень вышел с закутанным в свою футболку крысюком — тварь вроде не сдыхала, но во время потасовки, хлопнутая Андреем со всей дури в стенку, здорово забилась и теперь вяло шевелилась в коконе из тряпья, изредка высовывая морду и вылизывая хозяйские пальцы. Ну кто бы подумал, что можно так переживать из-за какой-то крысы… Кир уныло сопел, но от руки, которой его пытались прихватить за плечи или потрепать по волосам, уворачивался.       Сцапать за запястье вертуна удалось уже в Дининой комнате, когда нервно хихикающая подружка завалилась на кровать и послала их к чёрту.       — Вы совсем охренели, мать вашу?! — в спальню ввалилась Янка в куцем лёгком комбинезончике. Глаза злые, под глазами синяки от недосыпа. — Три ночи, выезд на озёра рано утром, а вы шляетесь по гулькам и спать мешаете!       Вообще-то, так и подмывало отшлёпать эту дурочку за то, что опять пошла «зарабатывать». Но ещё больше хотелось навешать подзатыльников за её глупую упрямую обиду — хоть бы пижаму натянула, спать ей мешают, как же. Наверняка торчала под дверью, ждала, когда примерная тихоня Дина вернётся из ночного загула, переживала. Девчонки вечно находят причины, чтобы поцапаться, но не умеют затормозить и признать, что были неправы.       — У Дины ноги в кровь, нужно примочки… — попытался воззвать к совести собравшихся Кирилл, но один вытянул его за руку в коридор, а вторая помогла, подпихивая в спины.       Дверь за ними захлопнулась. Яна осталась в комнате хлопотать над раненой.       Молча они спустились на свой этаж и зашли в раскуроченную от вечернего набега спальню. Плафон расквашен, в коридоре свет приглушен — самое то, чтобы обнять своё ершистое чудо и наконец успокоиться после сегодняшнего взрыва мозга. Кирилл неловко вывернулся, высвободил руку, бережно уложил свёрток с пристукнутой крысятиной к себе на кровать, развернулся.       И вмазал что есть дури кулаком в солнечное сплетение.       Ноги подкосились — хорошо, гадёныш, ударил, наконец запомнил, как правильно сжимать, чтобы и пальцы не выбить, и у противника дух вон. Противник, задохнувшись, бахнулся на колени, а крыска злорадно хрустнула костяшками.       — Поговорим… Егор?              Ой как всё не вовремя. Он избит, он вымотан, за окном глухая ночь, в глазах песок от усталости, в голове кисель из мыслей. Слишком много всего навалилось сразу, чтобы переварить ещё один разговор. И всё же Кир имел право тянуть из него жилы.       — Что ты хочешь знать?       — Ты ещё спрашиваешь? Всё! Ты… ты… ТЫ ЖИВОЙ!       — Тише ты, у нас даже двери нет, хочешь перебудить весь зверинец?       Кирилл размахнулся и отвесил оплеуху.       — Не заговаривай мне зубы. Когда это тебе стало не плевать на остальных?       Он молчал. Кирилл стоял над ним, сжимая кулаки, в разгромленной спальне, сам как маленький тайфун.       — Знаешь, когда умер Егор, я знал, почему Богдан злится на меня. Я отнял его младшего брата, Егор забыл о нём и ходил по пятам за мной. И умер из-за меня… Да, я понимал эту ненависть. Это не значит, что нужно было меня калечить, но я понимал. — Кир протёр кулаком предательски блестевшие в темноте глаза. — Теперь не понимаю.       Он продолжал молчать.       — Ты хоть слово скажешь?!       Что ему сказать? Ха-ха, если бы слова могли описать хоть кусочек того, что хочется сказать. Ему жаль, что он бил, ломал, изувечил стоящего перед ним человечка. Ему жаль, что он такой эгоист и слабак, что даже самому себе не признался — он виноват не меньше, он не вышел брату на помощь, он подыграл ему, забрав чужое имя ради спасения своей шкуры. Он всегда таким был — нашкодившим цуциком, которого спасал старший брат. Богдан принимал колотушки матери, когда Егор обижал в школе татарчонка, Богдан принимал тычки взрослых, когда Егор украл печенье, Богдан… Богдан, Богдан, Богдан! Богдан либо впахивал, либо отлёживался с сорванной спиной, он на свидании был-то всего раз, и то прикрывал Егора, которого из-под палки математичка погнала на олимпиаду. Богдан приносил Егора с дружеских попоек, Богдан чах над регулярно болеющим Егором, менял компрессы, терпел капризы, сдувающий с младшего пылинки Богдан безжалостно будил и вытаскивал злющего Егора на утреннюю зарядку, любящий тишину Богдан запоем слушал гитару Егора, Богдан разбаловал его, позволил стать слабовольным сукиным сыном, которому проще было назначить Кира в виноватые. Вернее не так — назначить единственным виноватым. Он сам виноват не меньше, он в очередной раз забросил брата, увлёкся новой яркой обёрткой. Что травило сильнее? Смерть единственного близкого человека, целого его мира, из-за их тупой выходки? Или обида на соучастника, который знал, что нравится Егору, но всё равно безжалостно сыграл его, а потом так же безжалостно продолжил жить? Или вина за то, что даже так, но он дальше любовался этими проклятыми павлиньими глазами? Или злость, потому что день ото дня крысёнка хотелось всё больше, а тот отдалялся всё дальше? Ненависть лупит по мозгам так, как не выносит ни одна наркота. Он едва выбрался из ямы, почти потерял человеческое лицо, он смирился, он успокоился, он больше не хотел ворошить это осиное гнездо.       — Зачем что-то говорить? Ты же и так всё знал.       — Ничего я не знал!       — Да ладно? Я отлично в курсе, как ты всматривался в меня, спящего, над самой кроватью торчал, потом говорил, что по мне крыса бегает. Ты выкручивал меня последние дни, требовал, чтобы я что-то сказал, уж не про подмену ли?       — Ну ладно, я правда сравнивал. Богдан спал всегда, как убитый, Егор крутился по всей кровати юлой. Это было странно, что Богдан вдруг стал сбивать ногами одеяло и простыни, но ведь выжил именно Богдан?! Егор бы мне обязательно сказал, что он это он?! Егор бы меня не колотил, не резал мне руку, не издевался в постройке и подвале, ведь так?.. Какого чёрта ты молчишь? Я не такой умный, как ты, мне нужно всё разжёвывать, чтобы я понял! — Кир что-то с чувством пнул, в воздух взметнулись страницы распотрошенного вандалами решебника.       И вот тогда он взорвался в ответ.       — Хочешь знать, почему я злился, ничего не сказал и колотил тебя? Ты сбежал в постройке! Оставил меня!       — Что? Я же говорил… я заблудился в дыму, был без сознания…       — Нет, о том, что ты был без сознания и потому так и не вернулся за мной, я узнал, уже когда не стало Тотошки. Помнишь, мы меняли дверь? А до этого ты только сказал, что по голове получил камнем, и я очень жалел, что камень не пробил тебе голову. Я тогда надышался дымом, но мозги он прочистил на раз, вдруг стало яснее ясного, как ты мной крутил, я ведь правда был готов удрать с тобой, оставить его, и ты это знал, и совесть тебя не мучила. Когда вернулся из больницы после того пожара, я хотел тебя побить за это озарение. А ты в довесок ещё проболтался, что это ты ему звонил, это ты его вызвал в этот чёртов склеп!.. — Пальцы впились в ладонь, остужая колкой болью наползающий в сознание кровавый туман. Не ворошить осиное гнездо, не ворошить. — Откуда у тебя вообще был его номер?!!       — Богдан мне его дал, — тихо ответил Кирилл. — Сказал: «Позвонишь, когда Егор вляпается».       «Когда», а не «если». В этом был весь Богдан.       — Егор вляпался по самое не балýйся, — глухо выдал выживший близнец, — Егор умер.       — То есть ты даже не собирался меня порадовать, что жив? Это ты выбрал?       — Да.       — Хреново выбрал! Это затрагивает других людей, кто тебе давал право делать болтанку из чужих жизней своим «выбором»?       — Да никому я ничего не изменил, хватит разводить философию. Одноклассники всплакнули пять минут и тут же приняли в свои дружеские ряды другого брата, не сильно их жизни изменились. Так какая разница, кто из нас выжил?       Хлясь — ожёг пощёчины по скуле.       — Мне разница! У меня за спиной стоял мертвец, единственный друг, придурок, который лез целоваться после уроков.       — Ну так ты там вроде даже радовался, что больше не нужно расплачиваться поцелуями!       — И именно поэтому ты меня оттрахал на виду у кучи дегенератов???       — Тебе! Было! Плевать! На мою! Смерть!       — Что? Да ты сам запретил мне произносить своё имя! Я при тебе дышал через раз, чтобы ты не взорвался.       — Ты вёл себя, как ни в чём не бывало! Ходил на уроки, писал на своих обрывках, кривился на сирот. Ты вздохнул с облегчением, что никто больше тебя не лапает, не засасывает.       — А что, мне нужно было радоваться, что мне в ширинку лезет парень? Это тебе, может, плевать, а я даже ни с кем до тебя не целовался!       — Я тебя хотел, я нашёл способ тебя получить, ты это хотел услышать? Так и есть! Мне плевать, что ты парень, я по тебе с ума схожу. Я извращенец и отлично это осознаю, а ты ясноглазый херувимчик, то ли баптист, то ли православный, у вас там во всех библиях написано, что мужчина с мужчиной — грех, и я вдруг понял, что, даже если ты позволил себя поцеловать, больше ты не позволишь ничего, потому что ты хитрожопая крыса, а я — прикормленная псина. Друзья, как же. Ты с радостью поверил, что Егора не стало, прямо вздохнул с облегчением, потому что отлично понимал, что одними поцелуями не расплатишься. Что, не так?       — Так это месть за то, что я тебя не узнал? Я с тобой всего месяц знаком был, кретин! Тебя твои чёртовы лучшие друзья не признали!       — Признали! Ты потом разболтал им про Богдана.       — И они тут же поверили! Не вешай мне лапшу, сволочь, тебя не узнали близкие, а ты на меня собак спускаешь, что я не догадался?       Близкие… два лучших друга, которые исчезли с горизонта, и Егор не слишком-то по ним и скучал. Да, он захлебнулся своим горем, увлёкся местью, и всё же… он не скучал по ним, когда только переехал — у него сразу появился Кирилл, новый интересный человек. Так всегда было — его окружали интересные люди, с которыми было весело проводить время, а Жека и Лерка просто жили в одном дворе, с ними он шёл в школу и с ними возвращался. Он и сейчас не особо скучал, хотя тосковал по прошлому безмозглому веселью. Богдан же никого не оставил дома и в приюте никого не нашёл…       — Почему ты взял его имя?       Потому что поджилки тряслись выйти к убийце и признаться, что вышла накладка, а потом уже тем более было поздно что-то менять — папку с мёртвым именем закинули в архив, могиле на городском кладбище дали номер и крест с табличкой.       — Потому что я трус.       — И всё?       Нет. Даже у нелюдимого, затюканного в додетдомовской жизни Кирилла впервые появился, пускай и с тараканами, но человек, которого он назвал другом. Богдан, как и прежде, жил только Егором.       — Да.       — …Ну надо же, как всё вовремя открылось-то. Я ведь всё больше дёргался, как по ту сторону буду смотреть в глаза умершему Егору, когда в мыслях так много живого Богдана, такого колючего, но такого — ха-ха! — честного! Богдана, который меня бил, пока злился, и который рьяно защищал, выполняя уговор из подвала. От Ромки за забором, ночью от банды Алика, когда Тотошке затылок выжигали, от самого Тотошки, чтобы я удавленника не видел… Переворот устроил, у директорской парней за меня покалечил, Савурко за мою перебитую ногу в туалете прессовал — да, я в курсе! — это было жестоко, но мне всё равно нравилось: за меня заступались и взамен не зажимали после уроков с поцелуями. Подтягиваться научил, уроками занимался, устроил день рождения этот глупый, с битьём головой об землю, крысу из-под кровати выловил… Это было так здорово, так искренне, без этих вот голодных глаз Егора, который пытался меня съесть с самой первой встречи, и удивлялся, почему я против. Я даже расстроился, потому что меня защищали в память о нём.       Не только у этого, со злой бирюзой, была хорошая память. Можно было напомнить, что он утаил от Егора погрызенную крысами спину, дядькины колотушки или издевательства в школе, можно было долго и нудно докапываться, кто начал первым, а кто отомстил больнее. А можно было закрыть всё на замок и оставить в прошлом.       — Кир…       — Я-тебе-не-Кир.       — Помнится, Егор тебя так называл и ты не фыркал.       — Но ты же у нас не Егор!       — Тогда перестань меня грызть за то, что я всё-таки он.       Кирилл грубо отбил потянувшуюся к себе руку.       — Я тебя люблю.       — А я тебя ненавижу. Лучше бы ты в самом деле тогда… — Кирилл понял, что перегнул, споткнулся на полуслове и затих.       Ну и ничего такого крысёнок не сказал. Лучше бы действительно тогда именно он разбился, он всё равно жить не умеет, только выжигает всё вокруг.       Молча взял руки Кира и притянул к своей шее.       — Думаешь, не придушу? — мрачно отозвался тот. — Я час назад человеку голову камнем раздолбал.       — Ничего я не думаю, я просто устал.       Пальчики были холодными-холодными. И дрожали. Они сомкнулись на горле и только тогда стало понятно, что подрагивают не пальцы — это трясёт самого Кирилла. Кир склонился над коленопреклоненным, почти опёрся об него, наверное, тоже был без сил и старался если не задушить, то хотя бы своим весом свернуть отданную на удушение шею. А потом на лицо упала первая капля.       — Ненавижу, — прошептал Кир, смаргивая ещё одну слезу, — ненавижу тебя.       — А я тебя люблю, — он прижался гудящей головой к своему заплаканному палачу. Пальцы-ледышки всё ещё давили на горло, но Кир молчал. Только шумно засопел, когда его обняли и потянули вниз.