Трилогия: в них было это

Ветер в Его волосах с переливами серебра. Ветер в его волосах сверкает по-волшебному. Непогода в этих местах лютовала. Ветер, бьющий со всех сторон снегом, атаковал неустанно днем и ночью. Саске вдруг потребовались какие-то свитки, находящиеся в Деревне, спрятанной в Снегу. Хотя Карин для себя добавила, что их пункт назначения находится еще и в горах. Поднимались они неделю. И все бы ничего — до облаков было терпимо, и термоплащи скрывали их тела от холода. Как только команда пересекла три уровня облаков, стало невыносимо сыро. Серые тучи касались четырех людей, оставляя влагу на ткани, которая ту отторгала, не давая одежде потяжелеть. И, если поначалу их поход был вполне терпимым, то с поднятием на вершину скалы — все пошло наперекосяк. Саске Учиха не учел одного факта о дороге к селению — они поднимутся не на скалу, а лишь на край хребта. И, как только они поднялись на одну вершину, то поняли, что придется подниматься еще и еще, пока команда не окажется на самой высокой точке возвышенности. И только тогда, когда команда доберется до этого пика, покажется пропасть — им понадобилось трое суток, чтобы пересечь весь хребет и увидеть новую преграду к цели. Подойдя к краю пропасти, Карин узрела что-то похожее на кратер, однако начиналось его отверстие, то беж окружность, через полсотни километров вниз. У девушки от увиденного закружилась голова, а еще чертовски не хватало воздуха, и она бы непременно упала, однако Ходзуки оказался так быстро за ее спиной и оттащил за капюшон плаща от края. Суйгецу, будь ты не ладен... — Спасибо, — было робким ответом рыжей. — ... — молчанием ее одарили, и руки исчезли с ее капюшона также внезапно, как и появились. Карин обернулась и увидела этот проклятый взгляд фиолетовых глаз. Надменность и презрение "здоровались" с ней. Ухмылка обнажала белоснежные клыки. Ходзуки был похож на дикого зверя, и парню только лишь оставалось зарычать. Наверное, ему холодно, вот и злится. Его тело подобно воде. Холодает с каждой минутой. Над кратером облака затянули небо, и снегопад сыплет во всю. Суйгецу нельзя замерзать. Ее мысли вот уже три месяца о нем. Парализуют, выгрызают, бьют под дых. А все после той чертовой ночи с ложными грибами. Как же он ее отравил, черт возьми. И вот Саске дал приказ о спуске. Тут, в скалах, ветер, кажется, сходил с ума. Попадая в это замкнутое пространство, похожее на колодец, он эхом отскакивал от "стен", жестоко избивая незваных гостей потоками ледяного воздуха, заправленного мелкими ледышками. Потом сыпал град, царапая доступную для него кожу путешественников. И выл ветер диким зверем, нагоняя жуть на бедного сенсора. Буран поднимался с каждой минутой, и небо темнело, предвещая о скором наступлении ночи. Карин продрогла, и теперь казалось, что зуб на зуб не попадает. Ветер хлестал лицо, очки запотевали, и девушке приходилось закрывать глаза. Она, под закрытыми веками, видела, как светится пурпурная чакра Ходзуки, которая и освещала все в сознании девушки. Странно, теперь она не была черной, теперь она не воняла. Наоборот, стала теплой и приятной. Иногда Карин останавливалась, в попытке отдышаться, но давление на этой высоте не давало оного. Легкие сжимались, а с ними и вся голова. Она задыхалась, раскрывая рот, что выброшенная на берег рыба, и тогда круглые кусочки льда рассекали потрескавшиеся губы. Карин было уже плевать, она не прятала рот за ворот. Хотелось сесть и заснуть, так как усталость казалась смертельной. Девушка падала на колени, теряя над собой контроль. Как же она вдруг устала идти все время. Идти черт знает куда по велению Саске. Больше он не был причиной ее нахождения в Таке. А еще эти странные чувства к мечнику. Это было, что тяжелый груз, который ей вдруг скинули на хрупкие плечи. С той ночи Карин неоднократно прокручивала случившееся. Каким он был. А на следующее утро все развеялось, что дурман от злосчастных грибов, и лишь только проклятый засушенный букетик маков, в черном кожаном мешочке, говорил об обратном. Карин вдруг стала видеть Ходзуки. Его улыбка не казалась больше гадкой. Она вдруг начала ловить слухом все-все слова. Ловила все-все взгляды. Но это не было как с Саске. С мстителем она не скрывала своих чувств, а вот Суйгецу... Она вдруг заметила ветер в его волосах и полюбила это чудо. Никогда до того утра девушка не замечала, как они серебрятся на солнце. Словно что-то волшебное. Они казались мягкими. А еще эти фиолетовые глаза, лучезарные, полные жизни. Они смеялись, искрились и колыхали внутри сенсора что-то неведомое. Но Ходзуки был сам подобен ветру. Неуловимый, свободный, не пригибающийся ни перед чем. Он, что дикий и неукротимый хищник, которого невозможно приручить. И сколько бы Карин раз ни пыталась как-то прояснить произошедшее тогда, Ходзуки уходил, избегал. Порой он срывался, начиная хамить, чем ранил и так растоптанное сердце Карин. Он мог обхамить, мог обозвать, унизить ее перед командой. Он делал все, чтобы девушка от него отвернулась. Но проклятый ветер в его волосах рождал серебристые переливы, а они отражались в ее глазах, поникая на самое дно сердца. Но было что-то странное в этих приступах ярости Ходзуки. Он всегда был где-то вблизи, и девушка периодически ловила его ненавистные взгляды на себе. Он что-то бубнил, свирепо зыркая на бедную Карин. Она же измени к нему свое отношение, а он лютовал, ужесточая свое к ней. Это было намного безжалостнее, чем черный холод глаз Саске. И тогда Карин ощущала жуткое негодование, схожее на ненависть, но молчала, гордо вздергивая подбородок. Но Суйгецу все время был рядом, пусть и на расстоянии. Стоило ей споткнуться, и его руки подхватывали. Стоило ей отстать, и парень останавливался, устало зевая. Стоило ей взять в руки что-то потяжелее, и он выхватывал ношу - ведь его сила была невероятной. И нужно было бы с ним поговорить, но девичья гордость не позволяла. И Карин злилась, отчаивалась, но уходила в молчание. Наконец, после пяти часов спуска, когда команда не прошла и половины пути, чтобы поравняться с краями кратера, командир приказал сделать привал на ночевку. Конечно же, Саске распределил их, сказав, что нужно выкапывать в сугробах ямы. По одному они замерзнут, вчетвером верхнее укрытие обрушится, потому что внутренняя площадь не позволит удержать столь большой слой снега. Пришлось разделиться на двое. С Джуго мог спать только Саске, так как носитель проклятой печати должен был чувствовать чакру своей живой клетки на очень близком расстоянии. Ничего не поделаешь, и Карин с Ходзуки, абсолютно вымотанные и замерзшие, приняли приказ и стали выкапывать убежище. Пальцы обмораживались, белея — кровь отхлынула из окончаний кистей рук, делая те мертвенно-бледными. Но парень с девушкой продолжали копать, пряча конечности в рукава. Чакры чертовски не хватало, поэтому и никакой техники, которая могла бы помочь, нельзя было воспользоваться. С каждой секундой движения мечника сковывались — он замерзал — тот, кто обладал уникальной способностью, был обречен. Наконец, после часа упорного вырывания, шиноби смогли забраться в свои укрытия, и теперь закапывались. Суйгецу скрипел зубами, которые и так стучали. Оказался не в своей среде, уязвленный, что раздражало и бесило. Сразу же стало теплее. Хорошо, что на них эти термоплащи, отторгающие воду. Карин облегченно закрыла глаза. Странно, за все это время сознания убежища, они с Ходзуки и словом не обмолвились. Опять беда их сблизила, отбрасывая все распри ровно до того момента, когда ненастье пройдет их стороной. Девушка свернулась в подобие клубка, подбирая под себя колени. Озноб вдруг напал на ее хрупкое тело, заставляя трястись, что последнему осеннему листку на ветке в пасмурный осенний день. Суйгецу лежал к ней спиной в считанных миллиметрах, но их тела так и не соприкасались. Но девушка четко слышала, как того постепенно перестает трясти — шуршание плаща почти исчезло. И тут ее уставший рассудок посетила догадка. Жуткая такая, заставляющая затрястись от ужаса — Суйгецу замерзал, причем, абсолютно гордо и молчаливо. Неужели Карин ему настолько противна? Гордость душила первые минут десять, а потом Карин, наплевав на ту, прошептала: — Суй... гецу, — голос ее был наполнен стыдом и робостью, но мечник, который лежал к ней спиной в считанных сантиметрах тут же вздрогнул. Но не ответил. — Как в тот раз. Нужно было торопиться, пока задуманное возможно, а Ходзуки не замерз окончательно. Карин стала раскапывать убежище. Стащила с себя тонкий, но такой защищающий плащ. Сорвала с ничего не понимающего парня его плащ. Кое-как оттолкнула потяжелевшее ощутимо тело парня, дрожащими руками укрывая наружной стороной одежды снежную поверхность убежища, которая успела подтаять от тепла двух людей, а второе одеяние накинула на Суйгецу. Несколько минут заняло закапывание, и вот Карин в нерешительности. Он точно на нее наорет, а может выкинет наружу, но она не даст ему погибнуть. Не медля больше ни секунды, девушка забралась к мечнику под подобие одеяла, придвинулась в плотную и обняла. Парень тихо простонал. Неудивительно, ведь его тело было таким холодным и твердых, что казалось, будто бы сенсор обнимает ледяную глыбу. Карин старалась вжаться в его тело как можно сильнее, так как понимала, что каждая секунда на счету. И он вдруг стал теплеть. Карин вдруг посетила глупая мысль — Суйгецу стал, что резиновая грелка с горячей водой. А потом он вдруг заерзал, стал пытаться вырваться из объятий сенсора, но та не отпускала. Тяжелый вздох дошел до ушей Карин. Она знает, что Ходзуки ее ненавидит. Но она не отпустит. С ним так уютно. Суйгецу чуть не погиб, и это тупой болью полоснуло в груди и сознании. — Не обольщайся, — тяжело вздыхая, протянул тот. — Не обманешь больше. Пока ты рядом, ты всегда следишь за мной и оберегаешь, — довольно заметила она и потерлась носом о руку парня. Как хорошо, что с ним все в порядке. И Карин с удовольствием его обнимает, зажмуривая глаза. — Оберегаю, как и ты оберегаешь это проклятый букетик. Выкинь его, а вместе — и меня из головы, — приказывал парень. Ах, вот оно что. Он все замечает и злиться. Конечно, разве мог Суйгецу к ней что-то испытывать, кроме презрения и жалости? — И не подумаю, — рыкнула Карин — боль вдруг петлей обвила ее горло, заливая то горечью. Стало невыносимо, да так, что показалось, будто ее расплющивает под тяжестью не менее тонны. Не отпустит Карин его — пусть ему будет противно, пусть бесится и злится. — Пф, как угодно будет, — досада чувствовала в его голосе. Послышалось, как Суйгецу опять ворочается и, пыхтя, пытается высвободиться. — Перестать вырываться, — приказала Карин, отчетливо понимая, что эти объятья для мечника сейчас и далее — спасение. — Издеваешься? — хмыкнул тот, но все же замер и опять тяжело вздохнул. Его руки вдруг цепко сомкнулись на ладонях девицы. Мечник с минуту медлил, а потом аккуратно повернулся лицом к Карин. Теплые мужские руки сгребли в охапку девушку. Тихий смех коснулся рыжей макушки сенсора. Это простое действие вызвало у той волну тепла, которое стало разливаться по всему телу. Однако Карин побоялась открывать глаза. Да и нужды не было — фиолетовый силуэт и так светился в сознании. — Скажи мне: ты тоже считаешь это невозможным? Поэтому избегаешь меня? — вдруг она прошептала. А когда, черт возьми? Другой возможности может и не быть. Поцелуй в лоб был ответом. Руки девушки потянулись к шее парня и обвились вокруг той. Отстранившись слегка и задрав голову, Карин смогла смотреть в лицо мечника. Глаза Ходзуки были усталыми и изможденными. Губы сжаты в тонкую полоску. Так, словно... Тот хотел поцеловать девушку, но противостоял этому всеми силами. Глаза Карин хитро сузились. Он хочет. Борется и противится. Отрицает. Медленно нагибая голову, Карин прикоснулась губами к губам парня. Секунду тот лежал, замерев и не дыша, как после перевернул на спину девушку, оказываясь на ней. Ходзуки ответил на поцелуй, потеряв все оковы спокойствия. Их поцелуй был жадным. Кажется, что они и рычали, и стонали, и хорошо, что эти звуки скрывал буран, продолжающий бушевать снаружи. Карин цеплялась за парня, будто за спасительную соломинку. Его губы вскружили голову так, что даже с закрытыми глазами ее сознание плыло. Их первый в жизни поцелуй был наполнен отчаяньем и обреченностью. Карин не так уж и давно стала задумываться о ветре. Просто вдруг заметила. В сознание забралась одна лишь мысль, а потом, что паразит, она вдруг разрослась размышлениями. А ведь не было ничего подобного до определенного момента. Теперь же девушка, что зачарованная, витала в своих мыслях-вопросах, периодически спотыкаясь. Ведь ветер поистине чудное явление: он возникает ниоткуда и пропадает в никуда. Но Карин знает, откуда появился ее Ветер, откуда Он дует и что разжигает. Ветер как ласков, так и губителен. Единожды Он обласкал ее, а девушка навеки потерялась в Его потоках, заточенная в бесконечное НЕИЗВЕСТНО. Ветер срывает пыльцу со злосчастных маков. Ветер гонит ее, и та прилипает в лапкам насекомых. По весне же зажигается красное зарево, захватывая поля, которые имеют несчастье обладать цветами маков. О, маки. Божественные цветы, которые Карин хранит иссушенными в мешочке на шнурке, что свисает длинно на ее шее под одеждами. Ох, именно с тех самых пор, как Ходзуки подарил ей этот проклятый букет, девушка больше не открывает взору сокомандников свою грудь, не раскрывает сильно молнии. Потому что там, вместе с этими проклятыми засохшими лепестками, хранится и ее тайна у самого сердца. Никогда уж не забыть Его рук, что так бережно прижимали к своей груди. Руки, которые ласкали ее волосы, гладили их. Губы, что шептали бессвязно, в попытке успокоить. Тепло, которое прогрело до самого сердца. Когда-то она влюбилась в Саске, потому что тот спас Карин. Прошло много лет, и вот ее опять спасают. Ненавистный человек, который не дает возможности утвердиться перед Учиха. Проклятый и дерзкий мечник, который опасен не только своим клинком, но и языком. Слова же похожи на жало шершня, такие же ядовитые. Да и за что ему симпатизировать своей мучительнице и надзирательнице?.. Может, это месть такая — влюбить в себя? Зажечь в ней адский огонь, который не перестает бушевать своими опаляющими языками с той самой ночи. Спаситель, который обрек ее. Она выжила и в тот же момент умерла заживо... Карин неосознанно смеялась, целуя мечника. Запускала свои ладони в его волосы и наслаждалась их мягкостью. Она чувствовала, насколько напряжен Ходзуки. Что струна, он был натянут в движениях. Некогда ненавистную чакру она вдыхала подобно изголодавшаяся по кислороду. Стоны вырывалась из груди. Жадные губы ласкали теперь шею парня. Ходзуки вдруг затрясло, и парень остановился, отстраняясь. Полуприкрытые глаза Карин. Капли блестят на ресницах. Румянец на щеках пылает, поджигая в остервенелой душе парня все отмершее. Карин ворвалась в ТО запретное, в которое вообще никому никогда нельзя. Но руки сенсора нежно гладят ладони парня, а улыбка на ее лице для Суйгецу. Верни ненависть и презрение, Карин, ты же разрушаешь и обезоруживаешь. — Это невозможно. — Он отстраняется, однако не перестает обнимать рыжую. — Идиот! Придурок! Будь ты проклят! — шипит Карин, в попытке вырваться. Но мечник сильнее ее в десятки раз. Парень почему-то не выпускает буйствующую девушку. — Что? Доволен? Добился, чего хотел и тут же потерял интерес? — Карин эти слова буквально выдыхает, а горло ее сдавливает обида, — нельзя было все-таки открываться этому дегенерату! — Это будет еще хуже, чем мои издевательства, глупая, — говорит он тихо. Карин замерла, осознавая, насколько восхитителен его шепот. Ками, она настоящая влюбленная идиотка. — Почему? — спрашивает девушка и тут же себя мысленно проклинает за навязчивость. — Потому что я свободен. Я никогда ни с кем себя не обременю, — Ходзуки говорит это, а сам целует шею Карин. — Ты просто боишься признать это. Раньше ты просто раздражался из-за того, что я тебя не признаю, что ты вообще для меня не существуешь. Ты бесился из-за Саске. Ведь ты и его ненавидишь, потому что знаешь, что проиграешь Учихе. Ты не можешь ему отказать. — Замолчи, — рык сменил нежный шепот. — Ты грезишь о своих мечах, однако не упускаешь момента соревноваться с Саске, — Карин не собиралась останавливаться. — Только сейчас все изменилось. Тебя предпочли Саске, и теперь ты вкушаешь свою жалкую победу. Так и скажи мне, что я ничего не значу для тебя. — Ты вообще никак не можешь для меня ничего значить изначально! — грубо парировал Суйгецу. — Как бы не так! — рявкнула Карин. — В этот раз я буду счастлива. — И тебе не важно, что ты будешь всегда на втором плане после мечей? — последняя попытка. — Неужели ты мне не веришь? Ответом послужил поцелуй. Она целовала Ходзуки робко, нежно перебирая волосы в своих пальцах. — Я не хочу тебя больше отпускать, — отстранившись, прошептала Карин. — Ты никогда мной и не обладала. — Эта девчонка разрывает его нутро такими разговорами и деяниями! — Я тебя никогда больше не отпущу, — Карин опять плюет на гордость и на очередную гадость отвечает нежностью и лаской. А внутри все разбивается, крошится. Никогда до селе она не чувствовала себя настолько обреченно. — Ты никогда не будешь мной обладать. — Суйгецу не может не отвечать на эти поцелуи. Они разрушают его реальность. — Карин... ты испытываешь судьбу. — Но тепло этой девушки такое невероятное. А еще Карин острая, острее и желаннее любого из всех заветных клинков. Черт возьми, она просто своей лаской пронзает всего Суйгецу, достигая до сердца. А у него оно, оказывается, есть. Его рука коснулась девичьей груди. С легкостью проникла к телу, начав гладить ореолу и сосок. Карин стала задыхаться от желания. Ходзуки целовал жестоко, словно хотел проверить послушность девушки. Вторая рука теперь была между ног Карин, гладя внутреннюю часть бедра. Каждым клинком нужно уметь управлять, особенно, таким опасно-смертоносным. Он резко оторвался. — Не здесь. Использую твое тело, но на кровати. — Он жалко пытается не поддаваться собственной капитуляции. Опять обижает своим ядом Карин, в надежде, что та, как раньше, ударит, отвернется, уйдет. Карин чуть было не взвыла от слова "использую", но вовремя задумалась. Нет, анализируя свои чувства и реакции, совсем не сходилось, что Ходзуки ее будет использовать. Он боится. Карин его обескуражила и сделала почти беззащитным. Есть такое чувство. Фрустрация. Отрицание. За отрицанием следует агрессия, которая завуалировала истинное смятение мечника. Карин тоже отрицала и ненавидела. Сама себя в этом убеждала. Но ее не проведешь. Ходзуки может отрицать, но руки его нежны и заботливы. Ходзуки может ненавидеть, но его тело тянется к девушке. Ходзуки может сказать "нет" тысячу и один раз, но губы его в жажде поцелуя. Он бежит от девушки, но каждый раз оказывается еще ближе к ней. А Карин пребывает в периодической экзальтации — не пойми с чего у нее хорошее настроение. Смотрит украдкой из тени своего черного капюшона и улыбается подобно идиоту. Да, с некоторой стороны она счастлива. Но с другой абсолютно печальна. Ходзуки-то в неведении о том, что у них что-то появилось. Причем это что-то такое огромное и важное, но в тоже время зыбкое. Он не видит, насколько прекрасен ветер в его Волосах. Заснули все-таки под звуки вьюги, которая рьяно пыталась пробраться в их снежное убежище. В душе Суйгецу тоже выло и лютовало. Да как такое вообще может быть? Он проснулся и поймал себя на том, что обнимает Карин. Он уткнулся в ее шею носом и губами и зачарованно вдыхал аромат кожи и волос. А Карин пахла цветами и волнительно. Сейчас, в снегу, мечнику казалось, что вдруг наступила весна, и тут не зима, а цветущая поляна из дурманящих ароматов. В сознании всплыл образ нагой Карин — в ту лунную ночь она была подобна водному божеству. Ее мягкое тело и сейчас казалось волшебным. Нет, сама Карин казалась волшебством. Ох, лучше бы они враждовали. Лучше бы этого не было. Но только Суйгецу об этом подумал, как что-то очень больно полоснуло внутри — девушка могла утонуть. Ками, влюбленный идиот. Злящийся идиот. "Эта" вдруг стала девушкой, которая заняла все мысли. Однако злость бурлила в Ходзуки. Он ей ничего не может дать. Такую, как Карин, надо носить на руках и баловать. Втирать в ее тело ароматные смеси, чтобы кожа лоснилась и блестела. Заботиться о еде, чтобы ее волосы искрились красным огнем. Любить ее, чтобы глаза вечно цвели красными маками, что так вдруг дороги стали ему. А что он может ей сейчас дать? Правильно, абсолютно ничего. Лучше даже не покушаться на ее счастье, которое она заслуживает с достойным человеком. А Ходзуки? Правильно, ему привычней махать мечом и заниматься только оружием. В сердце колит и режет? — ерунда какая-то. Сколько раз его ранили, и все проходило. Но у Карин, черт возьми, есть какой-то невидимый клинок, которым она ранила мечника смертельно. И острие его врезается в сердце все сильнее и сильнее, глубже, выворачиваясь из стороны в сторону. И отравляет. Ее невидимый яд проникает под кожу, достигает вен, крови. А та закипает, бешеная. Несется, врывается бурлящим потоком в сердце. Кажется, что снаружи все успокоилось. Карин и Суйгецу вылезут из убежища. Бурана больше нет. Молча накинут свои плащи. Карин будет идти позади всех опять. Ходзуки даже не обернется. Еще одна ночь, которая ей, кажется, приснилась, но нет. Девушка теперь понимает намного больше странное и агрессивное поведение парня. Но теперь почему-то не обидно. Не так обидно. Ничего. Им еще предстоит остановиться в какой-нибудь гостинице селения, и тогда Ходзуки несдобровать. Не сейчас, не на виду у Саске и Джуго, лишние глаза ни к чему. И Карин непременно загонит в угол сопротивляющегося Суйгецу. Ведь железо надо ковать, пока оно горячо. Это не Саске, который мертв изнутри. Это Ходзуки, у которого есть ветер в волосах, заставляющий колыхаться бархатистые маки в ее глазах. И она непременно распустит свои бутоны для него и сменит северный ветер на южный. Лишь бы дойти до деревни...