Дорогой Санта

2. - Поехали к морю? - предлагает Чживон. У него игривый тон, но в улыбке есть что-то неестественное. Чжунэ ведет плечами, недовольно фыркает и упирается ногами в приборную панель. Не то чтобы ему удобно ехать так, просто не хочется сидеть солдатиком. Он залезал в машину с опаской, и у него на это было три причины: на исключительно своей территории Чживон мог устроить дикий свинарник; никто и никогда не видел, чтобы он учился водить; судя по виду, если автомобиль в прошлой жизни был человеком, то он наверняка много страдал. Но здесь чисто – и подозрительно чувствуется влияние Ханбина; Чживон водит на удивление мягко и спокойно, что идет вразрез с его порывистым характером; внутри намного комфортнее, чем снаружи, если не считать странного поскрипывания под ногами. В зеркале заднего вида отражаются игрушка мопса и старый блокнот, который вот-вот лопнет от вложенных в него листов, и превратится в прах, потому что с этим блокнотом Чживон не расстается, кажется, с того момента, как научился писать. Этот блокнот – единственное, что в жизни Чживона старше его дружбы с Ханбином. Единственное проявление его характера в полной мере. Чжунэ туда заглядывал, и не раз, и всегда вспоминал Джуманджи с этой особенностью затягивать в непонятный омут. В пустой голове Чживона иногда проносятся потрясающие мысли, образы и идеи, а он не позволяет всему этому вырваться наружу в полной мере. Они с Ханбином будто ограничивают неуемный потенциал друг друга, и Чжунэ никак не может понять, ради чего. Это так бесит, просто стоять и смотреть, на что они тратят свою жизнь вместо того, чтобы сделать так, чтобы их музыка звучала на весь мир. Их песни этого заслуживают. Они сами этого заслуживают. - Ну поехали, - Чживон легко пихает Чжунэ кулаком в плечо. - С ума сошел? – шипит младший в ответ. – Отвези меня домой, и можешь ехать куда угодно. - Одному неинтересно. Чживон притормаживает на светофоре и начинает демонстрировать свое странное эгье, которое создано только для того, чтобы убивать людей. Он в непонятном настроении, и две маски на его лице как будто стараются вытеснить друг друга. Это уже знакомое состояние, Чживону просто нужно побыть одному какое-то время, но проблема в том, что он ненавидит одиночество, и начинает лезть на стену, когда Ханбина нет рядом больше двух дней. Интуитивно Чжунэ понимает, почему на его месте сейчас нет любящего и понимающего Чжинхвана или эмоционально-холодного и рассудительного Ханбина. У Чживона на это есть три причины: Чжунэ пропустит половину слов мимо ушей, потому что у него есть привычка уходить в себя во время длинных монологов; Чжунэ младше и растет в собственном коконе внутреннего комфорта, поэтому у него другой эмоциональный уровень; Чжунэ плевать. - Давай просто покатаемся, - предлагает Чжунэ, потому что больше не может ни видеть, ни слышать потуги Чживона. – В тишине. Он чувствует, что другу нужно собраться с мыслями, прежде чем начать говорить, поэтому делает акцент на тишине. Правда, это продиктовано не чуткостью, а нежеланием переживать минуты неловкого молчания. С Чживоном, на самом деле, очень просто, проще не бывает. Он человек действия, который не любит лишних мыслей и прозрачных намеков. Благодаря своей прямолинейности Чжунэ поладил с ним раньше, чем с остальными. У них идеальные отношения: Чжунэ говорит то, что хочет, а Чживон делает то, что считает нужным. И никто ни на кого не давит. Если попросить Чживона молчать, тишина становится по-настоящему уютной. У Чжунэ есть три высших уровня комфорта, которые он когда-либо чувствовал: тишина с Чживоном, занятия музыкой с Ханбином и третий, самый главный – моменты, когда Чжинхван заставляет его улыбаться. Моменты, когда улыбка дается по-настоящему легко и свободно. Последняя мысль заставляет Чжунэ начать разговор первым. - Чжинхван-хен. У Чживона есть одна особенность: озарение с ним случается очень редко, но когда случается, ему достаточно одного слова или взгляда, чтобы понять, что от него требуется. - Больше не плачет, - повторяет Чживон свои недавние слова, но на этот раз злая маска не появляется на его лице. Чжунэ уже почти переварил свою обиду, и она постепенно превращается в сожаление. Поэтому он не злится сейчас так, как разозлился в прошлый раз. В прошлый раз он оказался не готов к тому, что придется думать не только о себе. - Почему? – невпопад спрашивает Чжунэ. Он знает, какой у Чжинхвана пароль во всех социальных сетях, знает, в какие моменты старший может разозлиться, а в какие – целиком и полностью уйти в себя от внезапной обиды. Чжунэ знает, наверное, все плохое, что может быть в их хене, но понятия не имеет, почему тот не плачет. - А ты почему не плачешь? – мягко, почти по-родительски спрашивает Чживон. Это не в его характере, но он, как и все люди, перенимает что-то от близких людей. От этого никуда не деться, главное только – не потерять свою индивидуальность в чужих привычках. - А я должен? – хмурится Чжунэ. Чживон пожимает плечами. Он никогда не видел, чтобы Чжунэ плакал, да и никогда не пытался довести его до слез. Это все равно что отрезать человеку руку, чтобы проверить, красная ли у него кровь. Чживон знает, что у Чжунэ, как и у всех нормальных людей, есть такая привычка: плакать, когда больно или особенно тяжело. Но Чжинхван устроен по-другому, как человек, который слишком близко принимает к сердцу любую мелочь, он переживает через слезы все, что может его сломать. Как счастливые моменты, так и горькие, болезненные, беспощадные. Для Чжинхвана «не плакать» практически равносильно «не чувствовать», «не улыбаться», «не переживать». «Не жить». Чжунэ хмурится еще сильнее и вжимает голову в плечи. Иногда на него нападает дурацкое желание стать меньше и незначительнее, но его тело большое, слишком большое. Все дверные косяки в низких домах принадлежат его лбу. Все неудобства в тесных пространствах – его ногам. У Чжунэ меньше всех возможностей спрятаться, и разница в росте для него – разве что причина для высокомерных замечаний. Которые он уже почти не опускает. - Лучше бы к морю поехали, - неожиданно ворчит Чживон, увидев, что дорога впереди закрыта на ремонт. У него, в общем-то, нет привычки ворчать. Ханбин при желании может дать фору противному старому деду, но Чживон слишком легкий для внезапных огорчений. До тех пор, пока они его не переполняют. - Почему именно к морю? – недовольно спрашивает Чжунэ. Он ничего не имеет против моря, но сейчас не то время, когда там тепло и приятно. Сейчас то время, когда в полной мере понимаешь, как на море может быть сыро. И даже самую малость – мерзко. - А куда еще? – удивляется Чживон. Через три дня Чживону исполнится двадцать три, а логично объяснять свои желания он так и не научился. Через неделю Рождество, и, вспомнив о письме, оставленном в верхнем ящике комода, Чжунэ невольно ежится. Он свое главное желание объяснил довольно четко, но на чудо все равно не надеется. Если у Вселенной другие планы, придется жить сто лет. Чжунэ рассматривает это именно как «придется». Давно прошло то время, когда у него получалось хоть немного наслаждаться прожитыми днями. Иногда он становится еще более безнадежным, чем старый-ворчливый-дед-Ханбин. По Чживону видно, что он хочет о чем-то поговорить, и иногда он так безвольно опускает плечи, что внутри у Чжунэ что-то сочувственно шевелится. У Чживона нет привычки выглядеть вот так, по его внешнему виду никогда не скажешь, насколько тяжело ему живется, и такая безнадежность подавляет. - Подожди до Рождества, - неожиданно для себя говорит Чжунэ. Сейчас два часа ночи, вставать на работу нужно будет уже через четыре часа, а дом слишком далеко, чтобы задумываться о сне. И это не время для каких бы то ни было обещаний, но, как Чжунэ кажется, сейчас подходящий момент, чтобы сделать что-то… Памятное. - Зачем? – спрашивает Чживон, сворачивая куда-то во двор. Чжунэ запоздало узнает многоэтажку, где-то на двадцатом этаже которой сейчас беспробудно спит Ханбин. - Съезжу с тобой к морю, - бурчит он, понимая, что с обещанием можно было бы повременить. Если Чживон осознает, что все его дороги ведут к Ханбину, и не мечется от этого, значит, пока еще все хорошо. - Но подарок тебе дарить не буду, - торопливо произносит Чжунэ, но все равно опаздывает. Веселая маска вымещает злую, окончательно и бесповоротно, и приходится поспешно выйти из машины, чтобы спрятать от Чживона внезапную ответную улыбку. 3. До приближения Чжинхвана остается не более десяти шагов, и Чжунэ старается выглядеть независимо, хотя так и не знает до конца, как вести себя. Он чувствует небольшую неловкость и даже пару болезненных уколов совести, заметив, насколько бледным и безжизненным выглядит старший. Но, конечно, это не из-за него. Просто Чжинхван работает на нескольких работах, чтобы его семья ни в чем не нуждалась. Просто для Чжинхвана предпочтительнее быть идеальным сыном, а не счастливым человеком. Чжунэ не знает, что было бы, не договорись они о встрече заранее. Но расценивает это для себя как попытку помириться и даже выдавливает какое-то подобие улыбки, когда видит хена совсем близко. И готов поклясться, что Чжинхван вздыхает с облегчением. - Привет, - говорит Чжунэ и немного мнется, но все-таки кладет ему руку на плечо привычным небрежным движением. - Привет, - бодро отвечает Чжинхван. Он устал, у него уже неизвестно сколько не было нормальных выходных, но он все равно улыбается так тепло, будто и не было этого рабочего марафона длиною в несколько месяцев. Отражения в витринах говорят им о какой-то ошибке. Если не смотреть Чжинхвану в глаза, то он выглядит как подросток в своей розовой шапочке, безразмерной белой парке и с огромным бирюзовым рюкзаком за плечами. Если не смотреть Чжунэ в глаза, то он выглядит как вполне себе взрослый парень, не лишенный какого-то чувства стиля. Он надевает исключительно то, что ему идет, и думает, что ловил бы на себе взгляды с еще большим удовольствием, если бы смог стать звездой. В глазах у Чжинхвана такая пустота, какая встречается не у каждого разочарованного старика. У Чжунэ в глазах слишком много для взрослого человека. У него глаза испуганного, но все еще любопытного ребенка, забитого постоянными неудачами. Они оба опустили руки и перестали жить по каким-то своим причинам. И это не самый лучший повод сближаться, но другого у Чжунэ просто нет, и он легко сжимает самое надежное плечо на свете, какого под ладонью сейчас нет ни у кого в этом мире. - Как дела? – легко спрашивает Чжинхван, беззаботно оглядываясь. День рождения Чживона уже завтра, а они все еще понятия не имеют, что ему подарить, но уже давно договорились, что подарок будет общим. Просто потому, что это невероятно приятно – делать общие подарки. И в тот момент Чжунэ чувствовал себя действительно счастливее. Тяжело осознавать, что между той жизнью и этой стоит несколько накрепко отпечатавшихся в памяти моментов. - Неплохо, - отвечает Чжунэ, заставив себя опомниться. Он чувствует на себе внимательный взгляд, но слишком смущен, чтобы посмотреть старшему в глаза. – Обещал Чживону поехать с ним на море после Рождества. Хочешь с нами? Чжинхван качает головой и виновато улыбается. Ему даже не нужно ничего говорить, фраза «Мне нужно работать» звучит в голове его тихим голосом. Чжунэ пожимает плечами. Он уже давно привык. Удивляется только, как смог так тесно привязаться к человеку, который все время занят. Торговый центр готов к рождеству, и это забавно – смотреть на людей, которые судорожно покупают подарки. На улице даже нет снега, и звучащие отовсюду рождественские песенки больше раздражают, чем создают нужное настроение. Для Чжунэ день рождения Чживона – больший праздник, чем Рождество, хотя бы потому, что они на несколько часов позволяют себе забыть обо всем и просто побыть четверкой немного сумасшедших друзей. Они предсказуемо покупают Чживону еще одну кепку, несмотря на то, что их у него с Ханбином миллион и больше. Страсть к кепкам объединяет многих людей, потому что можно выглядеть круто и закрываться от окружающих одновременно, и Чжунэ добросовестно оставляет в магазине половину зарплаты, потому что ему все равно больше некуда тратить деньги. Времени на то, чтобы побыть вдвоем, остается не так много, но Чжунэ упрямо не отпускает плечо Чжинхвана, даже когда понимает, что старшему пора идти на ночную работу, чтобы не опоздать. И Чжинхван сдается, так же, как делает это всегда. Он не умеет говорить «нет» людям, которых очень любит и почему-то даже не собирается этому учиться, звонит кому-то и предупреждает, что опоздает на два часа. Чей-то голос в трубке взволнованно спрашивает, что случилось, и Чжунэ раздраженно закатывает глаза. Их хен – определенно из того типа людей, которые прекрасно могут позаботиться о себе сами. Чжунэ отрывает руку от плеча Чжинхвана только тогда, когда они садятся по обе стороны от маленького круглого столика в кофейне. Два часа – чертовски много, просто дар небес. И, кажется, Чжинхван сам наслаждается своим маленьким прогулом. Чжунэ уже рефлекторно заказывает какао и наигранно дергается от насмешливого взгляда, но ничего с собой поделать не может. Чжинхван выпивает эспрессо почти залпом, даже не поморщившись от горячей температуры. У него в рюкзаке всегда есть две банки энергетиков, но он не позволяет себе пить их до крайнего случая. На его месте Чжунэ в крайнем случае просто пошел бы спать. Даже посреди рабочего дня. - Ты уже думал над своими строчками? – спрашивает Чжинхван, протягивая руку за стаканом с водой. Чжунэ смотрит на него с удивлением, но потом понимает, что это их общая песня, и они с Ханбином и Чживоном наверняка обсудили это заранее. Он качает головой, потому что легче сказать, что не думал. Потому что… - Что-то мешает? Потому что пару-тройку недель назад написать о дружбе было бы значительно легче. - Я не мастер писать тексты, ты же знаешь, - пожимает плечами Чжунэ. Он не хочет говорить о том, что чистый лист на столе заставляет придумывать совершенно другие строки. - Я знаю, что ты можешь, - легко и просто говорит Чжинхван. Строки о каплях пота на висках – признаках очень сильного волнения. - Почему? Строки о твердом намерении оттолкнуть и прекратить, о холодных, слишком холодных словах. - Потому что это ты. Строки о последнем – переломном – моменте прошлой жизни и о первом – настоящей. Жизни, в которой Чжунэ снова заставил Чжинхвана сдаться, но что-то пошло не так. Строки о горячей воде в душе, о маленьком безумии, для которого даже не потребовалось быть пьяным. Строки о разбитой кружке и нескольких глубоких порезах на ногах, от которых уже почти ничего не осталось. Строки о том, что некоторые достойны того, чтобы целовать их, стоя на осколках. Строки о том, что Чжунэ не нужно то, что нужно всем остальным влюбленным. Он не хочет претендовать на все свободное время и какое-то подобие «долго и счастливо». Он просто хочет, чтобы Чжинхван не отказывался от него так, как отказался тогда. Окончательно, бесповоротно и без вариантов. - Звони мне хотя бы иногда, - быстро говорит Чжинхван, когда Чжунэ открывает рот, чтобы что-то сказать. – Или пиши. Он выглядит таким серьезным, будто для него это важнее жизни. И в то же время – немного обиженным на то, что Чжунэ не придает этому должного значения. Им не хватает общения, очень не хватает. У Чжунэ есть вещи, которыми он не может поделиться с Ханбином, но может – с Чжинхваном, и у него на это три причины: Чжинхван теплый; Чжинхван умеет сделать так, чтобы было легче; Чжинхван любит его по-другому, поэтому понимает – тоже по-другому. - Я лучше напишу для тебя песню, - пытается отшутиться Чжунэ, но понимает, что это звучит слишком серьезно. Чжинхван замирает на несколько секунд, а потом откидывается на спинку стула и снова мягко улыбается. Эту улыбку можно назвать «отрицательной», потому что она всегда означает, что ничего не получится. Чжунэ успокаивает только то, что тогда Чжинхван так не улыбался. - Напиши ее для себя, - говорит ему старший и зачем-то натягивает шапку чуть ниже, из-за чего челка наполовину прикрывает глаза. – А я обязательно послушаю. Чжунэ в отместку натягивает кепку едва ли не на нос и ничего не говорит в ответ. Ему впервые в жизни не хочется делать что-то исключительно для себя. И это чувство такое странное, что вряд ли имеет право на существование.