Дорогой Санта

4. - Как ты это делаешь? – спрашивает Ханбин, забравшись на стул с ногами. Его ни капли не смущает то, что люди начинают коситься, потому что это неприлично. Что для него, что для Чживона внутренний комфорт всегда важнее правил приличия. - Сижу как нормальный человек? – фыркает Чжунэ, ковыряясь палочками в своей лапше. Еще час назад, выходя с работы, он очень сильно хотел есть, а теперь сомневается, влезет ли вся тарелка куда надо или лучше надеть ее на голову Ханбину с его внезапным желанием увидеться. Они виделись вчера, на дне рождения Чживона, и, вроде бы, даже отлично провели время, несмотря на то, что уставший Чжинхван крепко уснул в девять вечера, и его пришлось перенести в соседнюю комнату. Утром он, конечно же, бесшумно исчез. - Так легко прикасаешься к человеку, который тебе нравится, - легко отвечает Ханбин и отправляет в рот очередную порцию лапши. У него с аппетитом сегодня все в порядке, а вот с творчеством – явно нет. В раскрытом блокноте пусто, нет ни названия, ни ключевых слов, которые обычно вертятся в голове. Чжунэ понимает, в чем смысл их внезапной встречи. Ханбин идет к нему, когда находится в творческом ступоре, и на это есть три причины: Чжунэ забавно мыслит; Чжунэ достаточно прямолинеен, чтобы высказать все, что думает; Чжунэ можно задавать любые вопросы, он не будет думать, зачем ему на них отвечать. Так он выражает свое доверие к Ханбину, и Ханбин это ценит. Чжунэ отодвигает тарелку и, подперев голову рукой, смотрит на Ханбина тяжелым взглядом. Тому, конечно же, не нужно копаться в его душе или ковыряться в каких-то ранах. Ханбин сегодня выглядит непривычно аккуратно. На нем нет привычной кепки и безразмерных вещей, как будто он оставил свой привычный образ дома. Одежда по размеру и опущенная челка делают его трогательным и в какой-то степени беззащитным. И очень, очень маленьким. Гораздо меньшим, чем Чжинхван, но с гораздо более яркими звездами в глазах, чем у всех остальных людей вместе взятых. - Я никогда не задумывался, как, - честно отвечает Чжунэ. Он не понимает смысла таких вопросов. Ханбин очень легко обнимает его или Чжинхвана, и вряд ли перед этим составляет план своих прикосновений. Это все происходит порывисто, с приступами внезапной любви и нежности к друзьям. - А задумывался, почему? – спрашивает Ханбин. Он больше похож на журналиста, чем на автора песен. Но от ответов на вопросы зависит что-то гораздо большее, чем просто работа. Чжунэ нравится понимать, насколько их разговоры важны. - Так легче, - пожимает плечами Чжунэ. – Ты уверен, что этот человек существует; ты будешь знать, что тебя слушают, если захочешь что-то сказать; тебе не нужно ничего другого, пока ты можешь это делать. - Ничего другого, - отзывается Ханбин и замолкает. Чжунэ тоже молчит, потому что не очень хочет продолжать этот разговор. Ханбин знает о нем больше, чем Чживон или Чжинхван, но до сегодняшнего дня никогда не пользовался этим. А теперь – задает такие вопросы, которые заставляют вырываться из себя. - Ничего другого, - снова повторяет Ханбин спустя какое-то время, и на его лице появляется выражение полного отсутствия. Он сам не может описать, что происходит внутри в такие моменты, но Чжунэ уверен, что в любом случае не хотел бы этого знать. У Ханбина за ребрами – какая-то огромная тайна, которую он носит с собой и проживает каждый день раз за разом. Иначе что еще может окружать человека таким мягким сиянием, даже когда он ничего не делает, просто смотрит перед собой. Чжунэ смотрит на него, не меняя позы, хотя запястье уже начинает ныть, а потом просто моргает – и картинка резко меняется, потому что Ханбин уже выводит строки в своем блокноте одну за другой. Это всегда происходит мгновенно и никогда не получается отследить момент, как все начинается. У Ханбина внутри волшебство. Или он сам – волшебство. Чжунэ часто ловит себя на том, что на месте Чживона прикасался бы к нему при любой удобной возможности. Вдруг он не человек. Вдруг его совсем не существует. Им мешают какие-то нелепые стены и внутренние предрассудки. Возможно, когда-то они сказали друг другу слишком много. Возможно, так и не сказали ничего. Чжунэ не видит смысла просить кого-то быть рядом. Потому что все они – и так рядом, насколько это возможно. Больше времени из суток не выдавишь. Больше чувств из себя – тоже. - Почему у тебя не получается? – спрашивает Чжунэ, когда Ханбин прекращает писать и подпирает голову рукой зеркальным жестом. - Написать новую песню? – спрашивает тот. Он все еще в тексте, и всегда довольно сложно возвращается в реальный мир. Если Ханбина не вытаскивать, он может пробыть среди своих слов несколько часов, не особо осознавая, что делает или что хочет сделать. - Прикасаться к человеку, который тебе нравится, - будничным тоном поясняет Чжунэ. Он не то чтобы хочет знать. Нет, не так. Он хочет знать не то чтобы из беспокойства за друзей. Просто думает, что будет легче жить, если останется как можно меньше вопросов. - Мы не знаем, понравится ли нам это; мы не знаем, сможем ли вовремя остановиться; и, - Ханбин наклоняет голову вбок и легко улыбается. Он выглядит при этом одинаково нелепо и очаровательно, и Чжунэ разрывает от десятков дерзких комментариев, - иногда нам не нужно ничего другого. «Ничего другого» - это про Чживона с Ханбином. Никакой боли, никакого непонимания, никакой рефлексии. Очень странно, что два человека могут любить друг друга без всего этого, и такие качества ставят их на один уровень с богами. Но то, что они боятся каких-то перемен и сдвигов, снова делает их людьми. - Тебе лучше? – спрашивает Ханбин, закрывая блокнот. Он знает, что не нужно никаких уверток, чтобы перевести разговор в другое русло. Чжунэ всегда очень охотно говорит о себе, и хватает одного вопроса, чтобы вытеснить у него из головы все ненужные мысли. - Лучше? – переспрашивает Чжунэ. Он перебирает в голове варианты, потому что есть вещи, которые невозможно рассказать даже Ханбину. Никому из друзей не нужно знать, с какими мыслями он просыпается, и о чем думает, когда заглядывает в верхний ящик своего комода, где рядом со сложенным чистым листом лежит исписанный, так и не вложенный в конверт с адресом в неизвестность. В детстве было проще. Письма для Санты можно было отдать маме. И все желания сбывались. Но сейчас мама, конечно, вряд ли обрадуется, если Чжунэ появится на пороге. И через год, наверное, тоже. Чжунэ привык жить без семьи, и небольшое ожидание не кажется фатальным. Ханбин тоже наверняка не знает. Скорее всего, он никогда и не писал таких писем. Возможно, уже родился холодным и рассудительным. Или просто когда-то запер в себе все наивное. - Вы хотя бы разговариваете, - поясняет Ханбин. – Мы рады. Чжунэ пожимает плечами. Он чувствует облегчение каждый раз, когда удается поговорить с Чжинхваном, или когда получает от него короткие сообщения с пожеланием спокойной ночи или доброго утра. Но вместе с этим груз за плечами как будто бы растет. Раньше в голове было пятьдесят процентов мыслей о Чжинхване и пятьдесят – обо всем остальном, теперь же как будто появились дополнительные сто процентов, и каждый из них заполнен одной и той же мыслью. «Я хочу умереть». 5. Это определенно самое странное Рождество в жизни Чжунэ. - Спишь? – тихо спрашивает Чжинхван. Он стоит на пороге в ореоле тусклого света из прихожей, который в этой квартире по каким-то причинам никогда не выключается, и у него в руках – маленькая подушка в форме коровы. Чжунэ не спит. Он уже устал прокручивать в голове прошедший день, но еще не успел вымотаться настолько, чтобы заснуть без каких-либо мыслей. Чжунэ приподнимается на локтях, подумав о том, что его матрац никто не надувал со дня рождения Чживона, и из-за этого создается ощущение гамака. У него есть все шансы проснуться утром на полу. - Можно к тебе? – еще тише спрашивает Чжинхван и, дождавшись ленивого хлопка по свободной половине, с готовностью устраивается рядом. Он всегда спит между Чживоном и Ханбином, когда остается здесь, но сегодня у него есть три причины не делать этого: Чживон; Ханбин; их странное взаимодействие сегодня вечером. Чжунэ даже невольно подумал, что, похоже, кто-то тоже написал письмо Санте и попросил, чтобы эти двое прекратили свои странные отношения. Чжинхван почему-то ложится совсем близко, и это невозможно списать на то, что здесь мало места. В конце концов, матрас был куплен специально для Чжунэ. Чживон еще долго ехидничал, что пропорции младшего заслуживают королевских размеров. - Мы с тобой давно так… - начинает Чжинхван, но запинается, и тишина становится какой-то совсем густой. Чжунэ прикрывает рот рукой и не больно кусает себя за палец, потому что чувствует, что вот-вот скажет какую-нибудь глупость. Они давно так не лежали рядом, где-то с того момента, как разгромили Чжинхвану его маленькую уютную квартиру своим внезапным помутнением. Сейчас Чжунэ почти не чувствует ничего из того, что чувствовал тогда, разве что был бы совсем не против привычно обнять старшего за бедра и по-детски уткнуться лицом в его бок, создавая для себя полную иллюзию защищенности. На все остальные желания как будто стоит блок, и Чжунэ точно знает: он не будет снова заставлять Чжинхвана сдаваться. Если что-то должно произойти, пусть это происходит своим чередом. - Они спят? – негромко спрашивает Чжунэ, ткнув пальцем в стену. - Нет, - качает головой Чжинхван. – Не думаю. Свет из прихожей делает его лицо еще более усталым и несчастным. Чжунэ протягивает руку и осторожно гладит старшего по волосам. Чживон как-то сказал, что людям таких размеров, как Чжунэ, не свойственны робкие прикосновения. Что люди таких размеров рождены для того, чтобы брать свое без каких-либо сомнений. Было время, когда Чжунэ брал. Ему льстило внимание, льстило восхищение его талантом, и ему нравилось стоять на ступень выше остальных людей. До тех пор пока они не начали проходить по этой воображаемой лестнице мимо, дальше, вверх. Дебютируя один за другим, одаривая его взглядами, в которых было и недоумение, и насмешка, и превосходство. Но Чжунэ робеет перед Чжинхваном не потому, что растерял всю свою уверенность. У него на это есть три причины: Чжинхван старше; Чжинхван намного сильнее, как человек, и его потенциал к преодолению трудностей просто невероятный; Чжинхван восхитительный. - Все будет хорошо, - наконец, говорит Чжинхван. – Не думаю, что с ними такого раньше не случалось. Он переживает, и переживает так сильно, что не может объяснить, почему именно. У Чжунэ тоже дурацкое ощущение, что все уже не будет как раньше, что все они внезапно преодолели какую-то грань, которую преодолевать нельзя. Что в тот момент, когда Ханбин протянул руку, чтобы убрать с волос Чживона остатки конфетти из хлопушки, и, не удержавшись, провел ладонью по его щеке, где-то упала звезда, и плохой человек загадал, чтобы эти двое резко отдалились друг от друга, потому что уже в следующую секунду, когда Чживон накрыл его руку своей, во взглядах обоих было столько сожаления, сколько физически не могло бы поместиться в двух не самых крупных людях. Это длилось всего пару мгновений, и Чжинхван, который в тот же момент случайно накрыл под столом руку Чжунэ своей, сжал его пальцы вместо того чтобы отстраниться. Чжунэ ничего не заметил, потому что смотрел, как эти двое одновременно захлопываются друг для друга, отстраняются и как будто бы обрывают все связи. И от мысли, что они сейчас лежат на одной кровати, повернувшись друг к другу спиной, молча и беспокойно, что-то ноет в груди. Лучше бы Чжинхван плакал. По крайней мере, кто-то бы точно смог это пережить. - Давай спать, - предлагает Чжунэ, с сожалением убрав руку и еще немного отодвинувшись к стене. Он считает, что этого достаточно, чтобы позволить себе не отворачиваться и смотреть на лицо Чжинхвана так долго, как только сможет. Чжунэ не нужно называться с кем-то парой, не нужно строить планы на будущее с кем-то, не нужно никакой романтики и каких бы то ни было признаний. Он хочет, чтобы у него было право смотреть и прикасаться, не чувствуя себя при этом безнадежно влюбленным сумасшедшим. Он хочет, чтобы Чжинхван смотрел и прикасался тоже, не боясь своих внутренних демонов. И хочет, конечно, чтобы старший почаще был эгоистом и делал что-то для себя. Позволял себя любить в два раза больше. - Хочешь побыть моим тайным Сантой? – спрашивает Чжинхван, неожиданно повернувшись на бок и посмотрев Чжунэ прямо в глаза. - Какой смысл быть тайным тогда? – хмыкает Чжунэ. Матрац прогибается, и они становятся ближе друг к другу, чем хотелось бы. Чем было бы позволено. - Подари мне подарок, - просит Чжинхван, и это такая неожиданная просьба от него, что Чжунэ теряется. Под елкой в углу лежат две коробки с именем старшего, вряд ли он этого не заметил. - Какой? – спрашивает Чжунэ на всякий случай. - Представь, что у нас с тобой кратковременная память, и через пять минут начнется новая жизнь. Чжунэ не успевает спросить, для чего, не успевает согласиться и, более того, не успевает осмыслить его слова. Он чувствует, как скатывается к середине постели, и затянувшиеся царапины на подошвах ног начинают странно ныть от накативших ощущений. Он успевает только заметить каплю пота на виске старшего, и закрывает глаза, потому что быстро осознает, что больше такого может не повториться. И нужно запомнить каждую секунду. Чжинхван целует его так настойчиво и так отчаянно, будто уверен, что через пять минут жизнь не начнется, а оборвется навсегда. Чжунэ начинает вести обратный отсчет, но сбивается уже на первом десятке. Кратковременная память – единственный доступный для Чжинхвана эгоизм. Чжунэ не нужно ничего другого. У него есть целых пять минут, чтобы взять все, что нужно, чтобы любить так, как хочется, чтобы прикасаться до бесконечности. - Будь моим тайным Сантой, - говорит Чжунэ сразу же, как только отстраняется, почувствовав, что с них хватит. – Не отворачивайся. Чжинхван неясно дергается от этих слов, но ничего не говорит. Отодвигается немного, поправляет под головой подушку и закрывает глаза, всем своим видом выразив готовность проспать в такой позе до утра. Чжунэ чувствует горечь от желания поцеловать его еще раз, но сдерживает себя и кое-как засыпает, напоследок дав себе обещание не отворачиваться тоже. Чжунэ просыпается с мыслью, что нужно будет собраться быстро, потому что Чживон загорелся желанием поехать к морю прямо сегодня, и лучше уехать раньше, чем вернуться в середине ночи, потому что завтра уже нужно будет на работу. Приходится долго разминать затекшую руку, но, открыв глаза, Чжунэ понимает, что оно того стоило. Чжинхван спит на боку, лицом к нему, совсем близко, потому что переполз во сне на более удобную подушку. Спит, кажется, так крепко, что его невозможно будет разбудить, и даже синяки под глазами как будто бы посветлели. Его работа сегодня начинается только во второй половине дня, и поэтому вчера он клятвенно пообещал Чживону никуда не уходить до завтрака. В квартире тихо. Чжунэ осторожно вытаскивает из-под подушки мобильник и смотрит на время, с удивлением обнаружив, что уже половина двенадцатого. Он недовольно думает о людях, которые слишком любят поспать, и, осторожно выбравшись из постели, заглядывает в соседнюю комнату, но обнаруживает там только Ханбина, который хмурится во сне так, будто ему приходится казнить людей. Чжунэ идет на кухню, но из чужеродного замечает там только несколько мешков со вчерашним мусором и прилепленный на стену стикер с сообщением, что Чживон уехал за кофе. Чжунэ успокаивается, потому что ездить за кофе Чживон может сколько угодно, и опускается на один из двух стульев, которыми почти никто не пользуется, потому что все едят гостиной, на полу, за низким журнальным столиком. Чжунэ вертит в руках телефон и все-таки набирает номер Чживона, подумав, что если тот за рулем, то просто не ответит, а если и ответит, то сам виноват. Чжунэ готов к тридцати секундам гудков и предложением оставить сообщение, готов к порции жизнерадостности, которая обрушится на него прямо из трубки, но к чему точно не готов, так это к ровному и вежливому ответу. От совершенно чужого человека.