Дорогой Санта

10. То, что Чживона нет уже больше трех часов, Чжунэ замечает только тогда, когда достает из кармана телефон, чтобы прочесть миллион сообщений от Чжинхвана. Глаза неприятно режет, свет в палате слишком яркий, и запах медикаментов купирует все остальные ощущения. Чжунэ трет лоб рукой, пытаясь справиться с тупой головной болью, и отвечает на сообщения односложным «Все нормально». Чжинхван проснулся совсем недавно, и теперь изнывает от неизвестности, застряв в пробке на другом конце города. Ханбин спит. У него изможденное лицо человека, страдающего от боли тысячу лет. Воротник больничной пижамы сбился вверх, но этого все равно недостаточно, чтобы прикрыть огромный синяк на шее. То, что таких на его теле еще несколько, Чжунэ знает наверняка. Он стоял в углу палаты, вжимаясь в стену, пока Ханбину обрабатывали мелкие ранки по всему телу. Чживон все это время находился намного ближе, но не сказал ни слова, только дождался момента, когда все посторонние выйдут из палаты, и поправил одеяло, стараясь не задевать закованную в гипс правую руку. Все это время Чжунэ представлял Чжинхвана рядом с собой, спокойного и собранного в такие моменты, способного привести в чувства, но так и не смог заставить себя позвонить ему, только написал сообщение, надеясь, что не разбудит. Первый раз Чживон ушел где-то на час, вернулся с сумкой с необходимыми вещами, оставил на прикроватной тумбочке свой блокнот с текстами и снова вышел из палаты, неплотно прикрыв за собой дверь, как будто собирался скоро вернуться. За это время все, что сделал Чжунэ – заставил себя сесть рядом с больничной койкой. Четыре шага вперед без стула, еще один – со стулом, немного усилий, чтобы посмотреть на часы. И все. Чжунэ не помнит, как уснул, уронив голову на одеяло рядом со здоровой рукой Ханбина, почти не помнит, о чем говорил с полицейскими, когда те зашли в палату, и точно не успел осознать, как заснул снова. В горле сухо и неприятно, и Чжунэ наливает себе воды из графина, но стакан так и не берет. Смотрит на блокнот Чживона и думает, что сегодня тот уже не вернется. И одновременно с этим понимает три вещи: Ханбин намного сильнее их всех; Ханбина больше никогда нельзя оставлять одного; без Ханбина очень тяжело, почти невыносимо, даже когда он просто спит, и нет никакой опасности для его жизни. Кто-то из избивших его уродов обронил на месте свой студенческий, и нет никаких сомнений в том, что все будут наказаны, но Чжунэ не чувствует никакого удовлетворения. Он даже не злится. Ханбин будет спать еще долго, это его защитная реакция на любые неприятные обстоятельства, и стоит пойти домой или хотя бы позвонить на работу, чтобы отпроситься. Чжунэ не делает ничего из этого, и даже не потому, что панически боится, что в палате обвалится потолок, стоит ему выйти за дверь. Он думает, каково это будет – проснуться в одиночестве. У Чжунэ три причины не стараться быть хорошим другом: то, что нужно его друзьям, они получают и без этого; он не способен на более тонкие проявления чувств; друзья принимают его таким, какой он есть. Но иногда – если честно, это впервые – наступают моменты, когда приходится что-то менять. И Чжунэ не уходит, потому что хочет быть рядом, когда Ханбин откроет глаза. Потому что «Не звони моим родителям» - рядом с ним не будет излишне эмоциональной матери и излишне спокойного отца. У Ханбина нормальные родители, которые не попытались сломать ему жизнь, когда он решил, чем хочет заниматься, и теперь он чувствует себя обязанным не беспокоить их и не причинять неудобств. Чжунэ думает о том, что, наверное, его собственные родители бы даже не пришли. От этого в горле пересыхает еще сильнее. Чжунэ протягивает руку и берет блокнот Чживона. Сейчас как раз тот момент, когда лучше погрузиться в одно болото, чем дать засосать себя другому. Он листает знакомые страницы, которые видел уже много раз – даже странно, что тексты не теряют своего таинственного очарования из-за того, что Чживон не делает секрета из того, что пишет. У него самый некрасивый почерк из всех людей, но слова не перестают быть неразборчивыми, когда он пишет порывисто. Когда Ханбин пишет песни, вся магия остается внутри него, и то, как у него получается что-то, что хочется слушать часами, остается загадкой. В Чживоне нет никаких секретов. Все, что он делает, можно расписать по этапам, но никогда не получается повторить. Потому что нужно быть Чживоном, чтобы получилось. Чжунэ думает, что то, что эти двое встретились, похоже, лучшее, что могло случиться в мире вокруг него. Они могут создавать удивительные вещи в одиночку, но лучше всего у них получается делать это вдвоем, даже когда один просто сидит и смотрит на другого, затаив дыхание. Неважно, видят ли они друг в друге людей или творчество, лучшей дружбы в их жизни уже никогда не будет. Чжинхван заходит в палату бесшумно, и, погруженный в свои мысли, Чжунэ отмечает его присутствие как данность. Он чувствует себя лучше и хуже одновременно, потому что с синяками под глазами старшего можно сравнить, разве что, черные дыры, но вместе с этим тот даже почти улыбается и не выглядит так, словно только что похоронил всех своих родных. Чжунэ кладет блокнот Чживона обратно на тумбочку и, посмотрев на Ханбина, качает головой в ответ на невысказанный вопрос. Он не хочет рассказывать все по второму кругу и видеть в этой палате еще один живой труп. Чжинхван ставит свой рюкзак у входа и подходит к койке со стороны Чжунэ. Он растерянно проводит рукой по волосам младшего, как будто старается за что-нибудь зацепиться, чтобы обрести свою решительность, но так и замирает. Его рука тяжелая и теплая. Он весь такой – тяжелый и теплый. Чжунэ наклоняется и прислоняется головой к боку старшего. Рука соскальзывает с макушки на плечо, и теплые пальцы начинают бездумно поглаживать шею. В любой другой ситуации все мрачные мысли ушли бы уже от первого прикосновения. Сейчас просто становится легче, только осознавать, что жизнь не кончилась, по-прежнему тяжело. - Я уволился, - говорит Чжинхван. Возможно, он хочет разрядить обстановку, возможно – поделиться, а возможно просто не может молчать. – Сегодня утром. - Так быстро? – спрашивает Чжунэ, плотнее прижавшись щекой к шероховатой ткани его куртки. - Ага, - у Чжинхвана получается говорить почти весело. – По телефону. В любой другой ситуации Чжунэ оценил бы такой виртуозный уход от проблем, но сейчас он только думает, сколько работ у Чжинхвана осталось. Три? Пять? Сто? Его занятость станет меньше всего лишь на пять-шесть часов в день. И это такое ничто по сравнению с тем временем, что есть у Ханбина, пока он так глубоко и тяжело спит. - Будешь больше отдыхать? – спрашивает Чжунэ. У него никогда не было таланта к непринужденной болтовне, но сейчас такой тон разговора дается легче, чем обычно. - Ага, - и в этот раз голос становится ярче, будто ничего не случилось, будто они сейчас в залитой светом комнате валяются на полусдувшемся матраце, и Чжунэ в любой момент может потянуться вперед и поцеловать его. – В последнее время не очень хорошо себя чувствую. Вся непринужденность рушится от внезапного осознания, и Чжунэ готов задохнуться от страха, потому что ловит то, что его беспокоило, на самой поверхности, остается только перевернуть труп тревоги и посмотреть ему в лицо. Он почти распознает нужную мысль, но в этот же момент замечает, как Ханбин резко поворачивает голову вбок, дергается от боли и открывает глаза. И все остальное перестает иметь какое-то значение. 11. Ханбин идет вразрез с образом типичного больного. Он не смотрит в окно часами, не лезет на стену от скуки, не пытается подружиться с медсестрами и не предпринимает попыток сбежать под шумок. У Чжунэ есть три причины со спокойной душой уйти домой и отдохнуть: Ханбин – самый благоразумный из его друзей; между сном и беспокойным побегом Ханбин выберет сон; и, в конце концов, Ханбину можно доверять, если он скажет, что ничего не случится. Чжунэ уже давно должен быть дома, он не любит больницы и не любит сидеть на одном месте часами, он давно не спал и похож теперь на Чжинхвана, который отключается сразу, как только принимает более-менее удобное положение и закрывает глаза. И сейчас он спит напротив, на другом стуле, уткнувшись лицом в сложенные на одеяле Ханбина руки. Они скоро занемеют, и пробуждение будет очень неприятным – Чжунэ знает по себе, потому что спит так всю неделю – но никто не делает попытки его разбудить. С каждым днем Чжинхван выглядит все хуже. Смотрит в пространство с какой-то голодной тоской, спит все свободное время и почти не разговаривает. Первое время Чжунэ хотелось выгнать его домой, но потом он понял, что Чжинхван не хочет лишней опеки и заботы, которыми его обеспечивают мать и сестра каждый раз, когда он болеет. Это слишком утомительно для человека, который привык тянуть свою семью на себе. Чжунэ кажется, что за последнее время он стал понимать слишком много новых вещей, и поэтому не может справиться с внутренними противоречиями. Быть сочувствующим и понимающим – не в его стиле. Большие люди с такими привычками смотрятся нелепо. Маленькие и милые черты характера должны принадлежать таким же маленьким и милым людям. - В следующий раз принеси книгу и почитай мне, - говорит Ханбин, оторвавшись от экрана телефона. Он довольно спокойно отнесся к тому, что не долгое время не сможет пользоваться правой рукой, и сразу же начал привыкать делать все левой. Спустя несколько дней это выглядит уже совершенно естественно, будто у него всегда была только одна рука. - Ты же не ослеп, - лениво огрызается Чжунэ, потянувшись на стуле. Он уже прочел несколько длинных веб-комиксов за все время, а так же переделал кучу работы, которую взял на дом на выходные, и теперь глаза устают от экрана планшета слишком быстро, отчего мир вокруг часто теряет четкость. - Ты написал свои строки? – спрашивает Ханбин, проигнорировав его слова. Чжунэ ждал, что он спросит, но все равно оказался не готов. Листок с порывистым и слишком личным текстом лежит в кармане куртки, заставляя разрываться от сомнений. Чжунэ уверен, что Ханбин должен увидеть это первым – как человек, которому он доверяет больше, чем себе. Но в то же время… Он смотрит на блокнот Чживона, который так и лежит на прикроватной тумбочке. Ханбин просматривает его каждое утро, когда просыпается, и всегда надолго задерживает взгляд на одной и той же странице. Чжунэ пытался найти ее тайком, чтобы понять, что там такого, но не смог. Возможно, именно благодаря этому Ханбин не выглядит обиженным на Чживона, который не зашел к нему ни разу. Есть вещи, которые вращаются исключительно между двумя людьми. Переходят от одного к другому, каждый раз заряженные новыми эмоциями. Чжунэ вспоминает свой текст и понимает, что только в силах Ханбина сделать его той самой вещью, и со вздохом достает листок из кармана. - Нет, - честно говорит он. – Не смог. Вот. Ханбин сдвигает брови – он делает так каждый раз, когда погружается во что-то с головой – и в сочетании с полусошедшими синяками и полузажившими ссадинами это выглядит несколько пугающе. Он поднимает глаза уже через несколько секунд и начинает читать заново, проговаривая текст одними губами. Это та самая магия, момент, когда в его голове рождается музыка, и очень заметно, насколько он хочет наиграть себе ритм второй рукой. Это заканчивается минут через десять, за которые Чжунэ почти не шевелится, только смотрит и впитывает. Ханбин откладывает листок и тянется к телефону – очевидно, чтобы позвонить Чживону – но останавливается на полпути и на несколько мгновений уходит в себя, странно опустив плечи. Чжунэ понимает, что тоже обижен на Чживона с этими его внутренними страхами и чувством вины. Это, конечно, факт, что если бы он не оставил Ханбина одного, они бы сейчас сидели все вместе в студии и весело проводили время. Но было бы намного лучше, если бы он подхватил нужный ритм, заданный Ханбином, и создал свою магию. Было бы намного лучше, если бы он сидел рядом, улыбался и нес всякую чушь. - Мы оставим это у себя, - говорит Ханбин, аккуратно сложив лист и убрав его в блокнот Чживона. Не комментирует по-другому, потому что слишком хорошо понимает. – И поработаем. Он говорит «мы», потому что у него нет ничего другого. Чжунэ хочет привычно съязвить – ему кажется, это немного оживляет Ханбина, когда он впадает в свою прострацию – но замечает, как Чжинхван поднимает голову и смотрит на него уставшим бессмысленным взглядом. Их хен никогда не был таким. Даже в тяжелые времена. - Если хочешь, я уступлю тебе место, - вежливо говорит Ханбин, но Чжинхван не в том состоянии, чтобы оценить двойное дно в его словах. Он сам – двойное дно. Ему становится еще более плохо в те моменты, когда хуже быть уже не может. - Хен, - говорит Ханбин, не дождавшись реакции. – Иди домой. - Мне нужно на работу, - мотает головой Чжинхван, посмотрев на время. Чжунэ с неожиданным злорадством думает, что скоро наступит момент, когда им придется связать его и оставить под больничной койкой. И больше никогда не отпускать. Чжинхван достает из рюкзака энергетик – намек на то, что критический момент уже настал – и выпивает его меньше чем за минуту, как будто уверен, что чудо так произойдет быстрее. Он выглядит плохо, очень плохо. Чжунэ ненавидит быть чувствительным, но его сердце даже не сжимается от беспокойства, а ходит ходуном. Когда-то давно Чжинхван с убийственным спокойствием сказал, что оборвет все связи с человеком, который попытается навязать ему какой-то другой образ жизни. Не беспокоиться за него и предоставлять его самому себе вошло в привычку как-то само собой. Чжунэ растерян и совершенно не знает, что делать. - Плохо, что ты остаешься тут один на ночь, - неожиданно говорит Чжинхван, отправив пустую банку из-под энергетика в мусорный пакет. Они ни разу не обсуждали это, но слова, намекающие на одиночество, почему-то были негласным табу. Чжунэ кажется, что они способны вскрыть Ханбина и вылить его обиду наружу. - Попрошу у Санты на Рождество невидимого друга, - язвит тот и сразу осекается, потому что понимает глупость своих слов. Он говорит что-то еще, уже привычным мирным тоном, но Чжунэ уже не слышит. «Дорогой Санта!» проносится у него в голове, и каждая буква звенит особенно громко. Д-о-р-о-г-о-й-С-а-н-т-а. Дорогойсанта. Дорогой Санта, сделай так, чтобы я умер, у тебя же есть масса возможностей… Дорогой Санта, я хочу умереть. - Простите, - невпопад говорит Чжунэ – слишком вежливо и официально, что совсем не свойственно людям с большими телами – и вылетает из палаты. Чжунэ приходит в себя уже дома, совершенно не запомнив, как добрался сюда. Он открывает дверь, только с третьего раза правильно набрав код, и не запирает ее за собой, заходит в комнату прямо в обуви и лихорадочно роется в ящике в поисках скомканного письма, которое забросил сюда больше месяца назад. Он помнит те эмоции, с которым писал его, и не сомневается, что ничего не изменилось, но не может понять, почему все так. Почему все так получилось. Входная дверь закрывается, когда Чжунэ достает листок и расправляет его дрожащими руками. - Эй? – зовет Чжинхван из прихожей. У него слабый голос, и даже из комнаты слышно, как тяжело он дышит, будто бежал за Чжунэ всю дорогу. Возможно, так оно и было. Чжинхван проходит в комнату – в то место, которое Чжунэ не хотел показывать друзьям по ряду причин, но в то же время, в то место, которое делает лучше одним своим присутствием. Но это уже так не важно. - Я виноват, - криво улыбается Чжунэ. Он очень хорошо помнит, что такое истерика, пусть она и случалась с ним всего раз в жизни, когда-то очень давно, перед решением оставить свою мечту. Он очень хорошо помнит, как в голове вертелась одна и та же фраза и не было никаких других слов. Он очень хорошо помнит, как сильно хотелось лечь на пол и перестать существовать. Чжунэ протягивает свое письмо Чжинхвану – в голове проносится какая-то примитивная мысль о том, что у него никогда больше не будет друзей – и замирает, пока тот скользит по неровным строчкам своим уставшим взглядом. Чжинхван заканчивает нескоро, и кажется намного бледнее, как будто его бьют за каждое прочитанное слово, и выглядит так, будто вот-вот упадет. Он сминает письмо и разжимает пальцы, позволяя ему упасть на пол. Смотрит на Чжунэ – непонимающе, но очень пронзительно, как на человека, который только что совершил большую ошибку. А потом начинает плакать.