You name the drama and I'll play the part

«Крис, ты охерел?» «Ты мой друг, и я просто спросил тебя». «Ты охерел». «Мэгги!» «Катись к чёрту, Крис! Мудак». По крайней мере, Мэгги ничего не знает про любовника Анастейши. Может, и вправду… А для кого тогда она надела комплект от «La Perla», Грей? Явно не для тебя. Я даже не могу вспомнить, чтобы я покупал ей такой. А сама она слишком… Слишком избалованная мной, дорогими подарками, чтобы самой купить такую вещь. Намеки на такие вещи лежат маленькими записками на моём рабочем столе, такие вещи я дарю ей… Блять. Этот комплект ей тоже подарили. «На моей жене нижнее белье за две тысячи долларов. Я дома. А она ушла „встретиться с девочками“, Маргарет. И ты тоже дома, раз мгновенно отвечаешь мне». «Тогда так вам и надо, мистер Грей. Никто не знает, но все видят, что ты сам, и уже очень давно, живешь на двоих. Твоя жена святая, а ты — упс! я повторяюсь! — ты мудак, Крис». Мою жену, одетую лишь в тонкое кружево, шелк, сейчас трахает какой-то ублюдок. Возможно… Блять. Я не знаю, что я с ней сделаю, если она не придет домой сегодня. — Папа, пойдём! Ты обещал горку! — Иду, Кенни. Буквально минуту, — в два глотка допиваю пиво, с грохотом поставив бутылку на стол, и выхожу в зал к детям. Мальчишки уже притащили коробки из гаража, Купер с остервенением разбирает подушки от дивана, а Крис от нетерпения едва ли не скачет возле лестницы, ожидая меня. Послушался, не стал делать всё сам. Мой взрослый молодец.

***

Пятнадцать минут второго, в моих руках второй стакан с ромом, помимо вечернего пива, и я не знаю, что я должен сделать. Анастейша уже поднимается по лестнице, стараясь не шуметь, и я чертовски рад, что ночевать она приехала домой, но… — О, ты не спишь, — Ана криво улыбается, она явно пила… Дверь тихо щелкает, Анастейша входит в спальню и встает напротив меня, разглядывая. — Как провели время? Мальчики вовремя ушли спать? — Где ты была? — игнорирую её вопросы, встаю с постели, отложив телефон, и она ухмыляется, когда я возвышаюсь над ней. — Там же, где был и ты позапрошлой ночью, — Ана широко зевает, потягиваясь, и с лёгкой улыбкой входит в свою гардеробную, виляя бедрами. Я действительно хочу дать ей минуту побыть наедине, но не могу этого позволить. Захожу следом за ней и наблюдаю как Ана резко дергает молнию слишком короткого серебристого платья на спине. Мягкая ткань быстро соскальзывает с её тела, оставляя её лишь… Твою мать. — Где твоё бельё? — Там же, где твой галстук и рубашка, надетая в среду, — супруга косится на меня через зеркало, снимая остатки комплекта: бра, пояс для чулок и пеньюар. Моя рубашка, как в проклятой мелодраме, оказалась испачкана помадой, и помадой явно не моей жены. Она провоцирует меня. Ана надевает короткую шелковую сорочку вишневого цвета, сверху халат в комплект, и всё-таки оборачивается на меня. — Ты пролила кофе на свои трусики за семьсот долларов? Сочувствую. — Мои трусики просто в стирке, ведь на них то, о чём не должен знать ты. Пятно как вот здесь, — Ана дует губы, рассмотрев пеньюар в своих руках, и тыкает в несколько белых пятен почти у края. — Тебе лучше замолчать, Анастейша, и протрезветь… — Тебе не нравится, что на моём нижнем белье не твоя сперма, Кристиан Грей? — Анастейша, закрой рот. — Думай об этом. Днём и ночью. Думай так много, думай без перерыва, чтобы у тебя мозг не соображал, а в голове только я. Только я и все варианты, как именно на мне оказалась сперма не моего мужа, и где мои трусики. — Замолчи! — Их было двое, Кристиан. Это ложь, Грей. И ты знаешь это. Это. Ложь. — Ты так и будешь тут стоять? — Я, блять, убью тебя, если ты сейчас же не скажешь… — Убьешь? За то, что я отвечаю тебе взаимностью? Расстояние между нами я разрываю меньше чем за секунду, и в следующее мгновение Ана уже прижата к холодному стеклу. Огромное зеркало во весь рост и во всю её гардеробную, напротив такое же, и я боюсь сам себя, когда вижу своё отражение. — Ты либо больная, либо мазохистка… — Я садистка, Кристиан. Я только садистка. Впрочем, мне иногда тоже хочется побыть той, которую хотят. Которую валят на постель, сначала берут так страстно и так больно, затыкают рот членом, а когда страсть спала, а желание — нет… Наверняка ты поступаешь так же с малышкой Кортни, мне незачем рассказывать, каким бывает секс, когда он запретен, сладок. Она называет тебя «папочка»? Господи, какой смысл лгать… Хуже уже не будет. — Я не спал с ней. Да, мы гуляли пару раз, да, я целовал её! Но я её не трахал! — Неудачник. — Анастейша, пожалуйста, скажи мне, что ты солгала мне только что! — рычу на неё, со всех сил стараюсь успокоиться, но лишь крепче сжимаю её плечи, смотря в глаза… — Не скажу, Кристиан. Ана громко вскрикивает, и тут же оседает на пол, скатываясь вниз по стеклу, как и кровь из моей разбитой руки. Зеркало. Кулаком. В нескольких сантиметрах от того места, где было лицо Аны. Блять. — И не смей говорить, что это я виноват, — опускаюсь на пол напротив жены, оперевшись спиной на другое зеркало, и молча разглядываю свою руку, вытаскивая самые крупные осколки. Зато я признался ей в измене. Успех. Она мне, правда, тоже… — Прости меня, пожалуйста, — Ана тихо шепчет, еле слышно, но звучит это как гром среди ясного неба. Поднимаю взгляд на неё, и сердце пропускает удар от неё в таком положении. — Господи, какая же ты у меня дура. Клянусь, я всю жизнь осуждал мужчин, что оскорбляют своих женщин, но ты действительно дура. Я чуть не навредил тебе… — Может, я заслуживаю этого? — Я знаю, что ты врёшь, Анастейша. Но своего ты добилась, так или иначе. Тебе легче, что ты знаешь, что я изменил тебе? Нихера ей не легче. Не этот ответ она хотела от тебя. И не это она заслуживает. — Я хочу, чтобы я никогда в жизни больше не слышала её имени, — Ана смотрит мне в глаза, и в них столько боли, что хочется просто убить себя, ведь это я — причина той боли. Но она не плачет… — Чтобы больше никогда, даже случайно, не видела её. И я даже прощу, потому что уже прощаю, почти год, наверное? Но я никогда этого не забуду, Кристиан. Каким бы ты самым лучшим не был, не стал бы, я всегда буду помнить об этом. О твоей жадности и ревности, лишь только услышав обо мне с другим — такой животный срыв, и о твоей трусости, раз почти за год ты не решился ей присунуть. — Ана… — Я не хочу больше, Кристиан. Я больше и не вынесу, если честно. Разбирайся в этом дерьме сам. Во всём дерьме, включая наш брак, Грей. У меня готовы все документы для развода, распоряжайся ими сам. А у меня больше нет сил. И, пожалуйста, не прикасайся ко мне, когда я все-таки лягу на нашу постель и буду рыдать в голос, оплакивая наши отношения. — Прости меня… — Я прощу, Кристиан. Но не раньше, чем ты уладишь всё дерьмо. И, пожалуйста, не плачь. От твоих слёз мне ещё больнее, чем от слёз детей, — Ана подползает ко мне и мягко касается своими ладонями моих щек, смахивая слёзы, которые я и не заметил. Дерьмо, я плачу?! Я не этот соплежуй-котёнок, чтобы… Чёрт возьми, Ана! — Ты справишься, Кристиан Грей. Я больше не верю тебе, но верю в тебя, я очень надеюсь на тебя. И я собираюсь делать вид, что ничего не произошло, Кристиан: не было ни твоей сучки, ни нашей неприятности в моей гардеробной. Есть только мы и наша семья. И у нас проблемы, потому что я абсолютно не доверяю тебе. Делай выбор и разбирайся сам, Грей. Тебе больше не нужно стыдиться и бояться, если ты хочешь её, уйти к ней. Просто уходи. — Анастейша… Ана прикладывает палец к моим губам, прося меня молчать, и медленно поднимается на ноги. Глубоко вдохнув, Ана возвращается обратно в спальню, а оттуда идёт в душ, но за собой не закрывает. И даже такая мелочь — забота: если я начну сходить с ума от паранойи, я просто могу открыть дверь и убедиться, что она в порядке. Долго мне придётся возвращаться на вершину ненавистного мне любимчика, Котёнка, похоже. Да я и есть Котёнок. Ни черта не изменилось… По крайней мере, она тебя не бросила. Если бы она случайно дернулась, я бы ей сломал нос, как минимум. Блять, знал же, что провоцирует… Господи, я напал на неё. Слабак и тряпка. Никакого самоконтроля! Всего лишь стоило потерять жену, и мозги встали на место. Замечательно! — Грей, давай я обработаю твою руку, — Ана зовёт меня из-за двери ванной, и я вхожу к ней, встав с постели. — Давай, иди сюда, — она слабо улыбается, и я подхожу к ней, стоящей рядом с раковиной. Глаза красные и заплаканные. Господи, Ана… Ана промывает мои раны и вытаскивает несколько мелких стекол, по привычке дуя на мои порезы. И даже шепчет какое-то утешение, когда заливает мою руку заживляющим раствором, который щиплет. — Ты любишь меня. — Я знаю, что я люблю тебя. Именно поэтому ты и жив, Кристиан. — Я тоже люблю тебя, Анастейша… ты нужна мне. — Не надо. Вот это — это любовь, — Ана сжимает мою ладонь, целуя ранки. — Даже после скандала, я не бросила тебя с проблемой, о которой ты сам и не подумал справиться. И я не хвалюсь… А вот тебе придется убедить меня в своих словах. Потому что ты никогда не будешь счастлив, если будешь со мной, но не будешь любить меня. Я могу разлюбить тебя. Я могу просто превратить твою жизнь в ад, Кристиан, - Анастейша как-то недобро ухмыляется, достав из аптечки бинт, и перевязывает мне руку, поглаживая мое запястье. Ох, детка... К чёрту всё. К чёрту ад. Меня действительно волнует только один вопрос… — Ты ведь не изменила мне, Анастейша? — она замирает передо мной, тяжело сглатывает, и почему-то не поднимает взгляда. Твою мать! — А как ты думаешь? — шепот едва слышен, будто ей стыдно и она говорит «да», а не… Ана выходит из ванной, я слепо, по инерции следую за ней, и мы снова в гардеробной, будь оно всё проклято! — Ана! — Так как ты думаешь, Кристиан? — Я знаю тебя. Я уверен в тебе. — Слава богу, Кристиан Грей, — Анастейша громко выдыхает и отходит от меня до комода с бельем. — Я не думаю, что это нужно тебе, Кристиан. Ты должен сам сделать выбор, а не остаться со мной, раз я такая «хорошая», — Ана поворачивается ко мне лицом и смотрит мне в глаза, до боли фальшиво улыбаясь. — Тебе они сейчас нужнее, — не сразу понимаю, о чём она, пока Анастейша не вкладывает в мою ладонь крохотный кусочек ткани, оказавшийся её трусиками, вместе с чеком. На чеке её имя, оплата картой. Иисусе, я обожаю эту женщину. Я обожаю эту глупую, ранимую малышку, которая изо всех сил старается сохранить семью, хоть и настолько глупым поступком. – Уйди спать в другую спальню, Кристиан. Я хочу отдохнуть. – Спокойно ночи, Анастейша, - показательно нюхаю трусики в своей руке, они пахнут лишь чистотой, к сожалению, и мне даже удается выдавить из Аны улыбку, но всё же она указывает мне на дверь. И снова диван, плохой, плохой муж. Я не знаю, как мне сказать Кортни о том, что всё то малое, что «между нами было» кончено. Но я обязан это сделать, и сделать так, чтобы ни одна из них не пострадала. Потому что ни одна не заслуживает боли из-за такого дерьма, как я. Мне нужна Анастейша. Только Анастейша. Мне нужна наша семья, нужны счастливые сыновья, я хочу... Анастейшу я хочу больше, чем Кортни, с которой у нас нет будущего. А Ану я даже люблю, я боюсь её потерять. Почему-то в голове воспоминания о том, как я обнимал эту маленькую, уставшую девочку, которая только-только смогла уложить нашего первого ребёнка, и как она уснула стоя прямо в моих руках. Как я уложил её спать, действительно боясь разбудить её, пока раздевал, и ушёл спать в зал, забрав сына с собой. Малыш Кристиан почти не спал ночью, плакал и дремал только на моих руках, и мы вдвоем уснули на пару часов только к утру. Бедная наша мамочка. Я был готов боготворить Ану. Я буквально носил её на руках, когда между нами окончательно стерлись границы после её травмы, когда не осталось ничего, что напоминало бы о «Госпожа/Котёнок»-отношениях между нами. Ана позволила мне тотальный контроль, даже над её жизнью, ведь наши игры с дыханием не ограничивались только моими руками. Анастейша подарила мне себя. И сейчас я лежу в гостевой спальне на первом этаже, лишь потому что тупой и ревнивый, потому что «трус и жадина», а супруга плачет на нашей постели, обняв мою подушку. Ублюдок.