В пепел

В Центре Современного Искусства выставка – как и всегда современная, непонятная и вызывающая полный спектр шушуканий, от «это гениально!», до «бред какой-то». Конечно же Алекс туда пойдет – ему ведь нужно составить свое мнение, чтобы потом, в кругу приятелей-студентов, с видом эксперта громко рассуждать, перекрикивая музыку. Подходя к галерее, он думает, что провалы идеально чистых окон второго этажа похожи на пустые глазницы на фоне стен, облицованных камнем восково-желтушного цвета. Он не смотрит на контрастную, черно-белую вывеску над входом – название галереи никогда ему не нравилось. Отражая, в принципе, суть, оно в то же время отдавало бюрократической сухостью. По делу и без искажений – совершенно неинтересно! Не могли названия повеселее придумать, что ли? Это же искусство, это игра, и красота, и шутка. Проходя на выставку с прибаутками, но без билета, Алекс решает, что если у него будет когда-нибудь своя галерея, или ресторан, или яхта, или самокат – что угодно, что заслуживает названия – называться оно будет интересно. *** Алекс не ожидал увидеть здесь знакомое лицо - хотя это было бы только логично. Глазго - не такой большой город, да и выставки эти посещают преимущественно одни и те же люди - и все равно он удивлен, увидев в одном из залов Ника, который замер напротив инсталляции из бутылок и прожекторов на постаменте немного выше человеческого роста. Прожектора поочередно, со щелчком вспыхивают и гаснут, заливая зеленую массу стекла ярким белым светом, который окрашивается в изумрудный о плавные бока бутылок. Монотонное гудение работающих ламп вязнет в ушах, несколько отупляя. - У меня дома такой же натюрморт на кухне, - хмыкает Алекс, неслышно подходя к Нику. - Надо только лампочки еще привинтить. Ник издает странный звук - нечто среднее между удивленным фырканьем и скептическим «гхм» - но больше ничего не говорит. Из соседнего помещения в зал заходит девушка - на ее лице застыла такая же рассеянная мечтательность, что и у Ника. Она тоже вся в этом мире - не пытается понять, что происходит, что это значит, и только ощущая то очень хорошо знакомое Алексу удовольствие от самого факта созерцания. Протягивая Нику буклет, явно позаимствованный из стопки возле кассы, девушка говорит: - Там написано, что это «Газон», - тот разводит руками и пожимает плечами. - Как по мне, больше походит на «Утро понедельника», - вворачивает Алекс. Девушка одаряет его короткой улыбкой, которая, совершенно определенно, полагается забавным, но не знакомым людям. – Ты что, дружище? – Алекс обнимает Ника за плечи, сжимая с совершенно излишней грубостью. - Что же не представишь меня своей подруге? Девушка сразу сменяет улыбку-для-незнакомцев на нечто более сердечное – друг друга это ведь не чужой человек – а Маккарти, впервые на памяти Алекса, почти что конфузится. - Это Мануэла, это Алекс… Лексо, - бормочет он торопливо. - Мы, кажется, где-то виделись, - Мануэла протягивает Алексу сухую и бледную кисть - «Шато»?.. – галантно подсказывает тот, пожимая протянутую ладонь и удивляясь силе, с которой тоненькая Мануэла стиснула его руку. - Не думаю. Я там еще не бывала. Алекс изображает преувеличенный ужас, и Мануэла негромко смеется. У нее приятный, мягкий смех, однако Алексу стоит больших усилий не скривиться от этого звука. Ник вторит с секундным промедлением, будто не сразу решившись. - Это надо незамедлительно исправить! Маккарти, слышишь? Человека нужно приобщать к прекрасному, – Ник бормочет что-то, и Алекс, снова поворачиваясь к Мануэле, уверяет её, что в следующий раз ей обязательно достанется пригласительный, он лично за этим проследит. – А то у некоторых не память, а дуршлаг, правда, Николас? Они чинно-благородно ходят по выставке – Алекс слишком громко и слишком весело рассказывает что-то смешное, совершенно не отдавая себе отчета о том, что он несет, Мануэла даже не фальшиво улыбается, а Ник слушает так внимательно, будто то – серьезная теологическая лекция, а не куча ничем между собой не связанных историй. Отвечает он немногословно, даже скупо. Алексу бы встревожиться, понять, что он здесь не к месту, но он не может. Замолчать – выше его сил. Он боится тишины не меньше Ника: когда Мануэла смотрит на часы и огорченно констатирует, что ей нужно уходить, тот совершенно меняется в лице. Понимает, что сейчас он останется с Алексом и ничего, ничего не сможет сказать. Извинившись, девушка прощается, и шаги легких плоских туфель затихают в дальнем конце анфилады залов. - Это Мануэла, - кивая ей вслед, говорит Ник, как будто Алекс с первого раза не услышал имени, - Она учится в Школе Искусств. - Славная девчушка, - улыбаясь, кивает Алекс, и обоим становится понятно, что это – всё. Темы для разговора резко заканчиваются. - Ну, ладно, - кривится в улыбке Алекс, до омерзительного четко ощущая озноб и предательское судорожное подёргивание в мышцах икр, - Мне, наверное, тоже пора. Бывай. Похлопав Ника по плечу, он оставляет его перед другой инсталляцией – «Откровение №2», из сплетения колючей проволоки и сетчатого забора – и старается идти спокойно, не слишком быстро, чтобы ни в коем случае не показалось, что он панически отступает. Он ведь… он ведь искренне верил, что все в порядке, что никто никому ничего не должен, и Ник, как и он сам, волен общаться – не важно, насколько тесно – с кем угодно. Но сейчас в сердце так больно, мучительно свербит, что перед глазами плывет… Стылый и пыльный уличный воздух врывается в легкие, режет их как ножом. В груди начинает сипеть при каждом вымученном вдохе, Алекс сухо перхает в кулак и, смаргивая выступившие от удушья слезы, упрямо, обреченно идет дальше. Прохожий спросил у него время – отвечая, Алекс сам поразился, как хрипло и замогильно-страшно звучит его голос. На следующую репетицию Ник приходит как ни в чем не бывало. Алекс встречает его радушно, не без дружественной остроты – как ни в чем не бывало. Все прекрасно. Правда. Честно. *** В честь помолвки Ника и Мануэлы, конечно же, закатили Большой Праздничный Вечер. Так еще на стадии обдумывания затеи обозвал его Алекс, принимавший самое деятельное участие в организации. Хоть он и не мог отделаться от желания уйти в другую комнату, каждый раз как рядом оказывалась Мануэла, каждый раз его окатывало стыдом от этого порыва. Умом он понимал, что Мануэла ничего такого не сделала, и вообще, она же не знает (не знает ведь? а, Ник? действительно не знает?), и у него нет права испытывать неприязнь. И чем громче все его существо требовало сбежать, шарахнув дверью, тем больше он суетился, устраивал и улаживал. На самом вечере Алекс много пил, громко пел и на разные голоса рассказывал анекдоты, а Мануэла улыбалась, благодарила его и парней за вечер, и её оттопыренные оленьи ушки розовели от радостного волнения. К тому моменту группа уже существовала не первый год и даже выпустила альбом, а Алекс успел осознать, что если сейчас взорваться и сорваться и не выдержать и попросить Ника на выход, – развалится не только группа, но и сам он. Алекс слишком часто менял команды, чтобы понимать – даже если он встанет в позу, потребует выгнать Ника, и это принесет ему самому какое-то… извращенное мстительное спокойствие, приход нового человека только усложнит дела. Придется ждать, пока новичок впишется (а впишется ли вообще?), и снова регулировать механизм группы, который едва-едва отладили. Хотя вовсе не рациональные, взвешенные рассуждения остужали его. Чего уж скрывать, Ник был ему дорог, – и Алекс нутром чувствовал, что это взаимно. Просто… так уж получилось. Просто появилась Мануэла. Надо было к этому привыкать. Тем временем дебютный альбом и группа неожиданно оказались в центре внимания, на беспокойства и пустые переживания уже не оставалось времени. Но всё-таки Алекс был рад, что и в блаженной суматохе дел, людей, переездов и перелетов, саундчеков и выступлений – Ник был рядом.