Побочное действие

Эта темнота не походила ни на что. Чернее внезапной ночи посреди тропического дня, гуще самого густого дёгтя. Её приходилось продавливать собой, чтобы дотянуться к единственному источнику света. Тонкие, мерцающие изнутри быстрыми огоньками, рубинового цвета паутинки причудливо складывались в очертания человеческой фигуры. Что-то подобное показывали медицинские сканеры — будут показывать, где-то там, через пять сотен лет. Нити нервов. Импульсы живого электричества, которым нужно вспыхивать и бежать по «проводкам», чтобы тело двигалось, думало, дышало. Оборвать проводки всегда было легче лёгкого. Для этого совсем не обязательно их видеть, но Мэл видела. — Мамочка, пожалуйста! Я не могу умереть! — Смоляная темень дрогнула снова, уже в который раз, вздыбилась рябью резонанса, будто неосторожно задетый кокон. Внутри этого кокона почему-то становилось всё холоднее, и всё труднее давался каждый жест. Тяжесть, просто сумасшедшая. Многократная перегрузка, мышечная дрожь, слабость, подгибающиеся колени. — …чё стоишь, смотришь? Нравится наблюдать, как люди дохнут? Как в твоём комплексе долбаном? Ведьма, блядь, ты и есть ведьма. Только убивать вы и умеете… — приглушенно донеслось откуда-то извне. Голос узнавался смутно — кокон и его лишал силы, отбирал краски и обертоны. Правильно. Помехи ни к чему, есть только алые «схемы», подвешенные в чёрной пустоте. Одна «схема» скукожилась лёжа; руки-сеточки прижаты к сплетённому из волокон бедру. Линии сливаются, но именно в там, на бедре, видны разрывы, и бешено мечутся яркие точки электрических всполохов. — Мама, мамочка! Впрочем, нет — хаос рвал на части всё это тело целиком, не только место ранения. Вторая фигура согнулась рядом, смешивая паутинки в одно сплошное, неразличимое рубиновое пятно. Как понять, что именно ты делаешь, зачем тянешься к искрящим разрывам? Зачем слушаешь чужой пульс, который ухает у тебя в голове, если чётко знаешь: проще всего заглушить навсегда его. Сердце такой уязвимый орган. Достаточно потянуть всего один «проводок», всего одну ниточку… Нужные нити наконец отыскались, завибрировали от прикосновения. Всего пару разрывов, один за другим. Да, вот тут, где крупная артерия перетекает в свой мелкий приток. — …мама, я не могу умереть… все ради тебя… мама… «Всё ради тебя…» Мэл заскрипела зубами — чужие нервы вздрагивали, волнами отдавая боль и онемение. Стало вдруг не хватать кислорода — кто-то ледяными пальцами стиснул затылок с единственной целью — раздавить его в кровавое месиво. Пустой стылый воздух скользнул внутрь глотком кислоты, когда вдох наконец удался. Алые волокна чуть было не выскользнули. Почти не понимая, что и зачем, Мэл собрала всё, что у неё осталось. Удар получился обжигающим, часть силы вернулась, отбрасывая назад, из наэлектризованной черноты под почти зенитное солнце. Раскалённый свет, белоснежный песок — кажется, он тоже испускает едкие, радиоактивные лучи. Слёзы сплошной пеленой — Мэл сморгнула их раз, другой, чувствуя, как сохнут на щеках дорожки влаги. Взгляд без цели заскользил вокруг. К предметам постепенно возвращалась чёткость, контуры лодок, ящиков, бараков, больше не сияли, как чёртова рванувшая звезда. Видный в профиль Бен на коленях согнулся в три погибели над распростёртым телом. Меряет шагами латку берега под стеной обрыва наёмник. Больше никого, только под ногами всё истоптано, смято и пестрит пятнами, бурыми и алыми. Невнятно, на одной низкой ноте без остановки зудит чей-то голос. До Мэл вдруг дошло — это бубнит Бен, едва шевеля губами. Док как раз пережимал кровоток у раненого в паху, другой рукой зажимая повреждение, когда обнаружил странность. Вернее, не обнаружил того, что должно было найтись в штанах у пациента-мужчины, и обалдело застыл. — Что за… — Звук наконец оформился в слова. Потом, кажется, Бен ещё и сдавленно ругнулся, выпучив глаза на «пациента». Пиратку била крупная дрожь, а взгляд беспорядочно прыгал по предметам и лицам. Девчонка дёрнулась внезапно, с такой силой, что у Бена соскользнули руки. «Мама, мамочка!» — заметалось в голове у Мэл, заколотилось пополам с диким ужасом раскрытия. И пониманием: маленькая дурочка здесь, на острове, зарабатывала деньги, чтобы выслать матери на операцию в приличной клинике. — Невероятно, — чётко проговорил Бен, ошарашенно глядя то на свои перепачканные ладони, то на оголённое бедро пациентки сквозь прореху в штанине. По жёсткой ткани расплывалось тёмное пятно, с кровью смешались комья песка, но яркая струя, что под напором брызгала из раны, куда-то исчезла. Сама по себе, хоть никто уже несколько секунд не пережимал повреждённый сосуд. — Я понятия не имею, сколько это продержится… — голос не узнавался, трескучий, будто Мэл битый час глотала комья снега. Лицевые мышцы почему-то онемели, во рту совсем пересохло, шевелить губами получалось с трудом. Бен потряс головой, на секунду снова уставился пациентке на штаны в интересном месте. Смотри-ка, переклинило доктора от двойной порции изумления, надо бы растормошить. — Заткнись и делай своё дело, или придушу… — Мэл зашипела, скаля зубы, совсем как обозлённый Ваас. Хотела надвинуться сверху так же угрожающе, но вдруг подвели ноги. Подогнулись колени, пришлось опуститься наземь, чувствуя влажный холод меж сведённых лопаток. Заскрипел песок — это остановился в двух шагах наёмник, привлечённый неясным шёпотом. — Я тут помогу, — бросила поспешно через плечо, сдвинулась, чтобы прикрыть девчонку от посторонних глаз. Шаги заскрипели, удаляясь — наёмника меньше всего интересовали раны какого-то пиратского доходяги. Не оглядываясь, Мэл поняла — соглядатай устроился в тени обрыва, там, откуда можно наблюдать без помех, не рискуя получить солнечный удар. Солнце прижигало макушку и плечи, норовя забраться по меньшей мере под кожу. Непонятная усталость придавливала к земле, плотно, будто изменилась сила тяжести, каждое движение получалось заторможенным, но Мэл всё-таки помогала. Что-то подавала из раскрытого докторского чемоданчика, где царил удивительный порядок. Наверно, делала бестолковые вещи, потому что Бен, взяв в руки свёрнутую валиком ткань и ремень, нужные вроде бы для фиксации конечности, вдруг отложил их в сторону. Кровотечения по-прежнему не было, без всякой видимой причины — кто бы знал, как у Мэл получился этот трюк. Кажется, она просто выжгла девчонке нервы около раны, заставив что-то там сократиться и заблокировать надрез. Так же, как раньше останавливала сердце — выпаливала, перекрывала, обрывала. А вон, оказывается, какая у всего этого есть сторона. Другая сторона… Бен как раз переворачивал девчонку на здоровый бок, чтобы обработать рану, глубоко в мыслях вполне резонно сомневаясь, много ли у него времени, и не хлынет ли кровь снова фонтаном. Впрочем, Мэл путалась даже в бормотании дока, пока тот сопел то ли от напряжения, то ли в обиде на угрозу. Раненая чуть было не завалилась обратно на спину, Мэл оставалось только подползти на коленях к бессильному телу и подпереть его собой, поддерживая голову. — Бедренную… не задел, — зудел невнятно Бен. Мэл только кивнула — да, повреждён сосуд помельче бедренной артерии, — и прикрыла глаза. Всё вокруг покачивалось, будто палуба корабля. Почти тут же остро запахло спиртом, от чего совсем пересохло во рту. — Перенести бы… под крышу… — осторожный голос дока заставил поднять веки и молча дёрнуть плечом. Поднялась опасливо, встав сначала на четвереньки. Свалиться в обморок вроде бы не захотелось. Всё так же без слов поднырнула раненой под руку. Снаружи ближайший барак казался совсем маленьким и заброшенным, оконные и дверные проёмы насквозь пронизывали его пустотой, а с крыши свисала гадкая красная рванина. Ветхие доски настила опасно поскрипывали под ногами, к тому же девчонка совсем обмякла и при всей своей худобе больно давила на плечи. Внутри, под светящейся зазорами крышей неожиданно обнаружилась предметы обстановки: низенький двухэтажный столик с пыльными бутылками, ящики непонятного назначения, два высоких матраса, сваленных друг на друга. При помощи Бена Мэл сгрузила на это лежбище пиратку. Тяжело устроилась рядом, так, что угол матраса опасно прогнулся. Отдалённым громовым раскатом затрещала штанина, когда её одним движением разорвал док. Кровотечения всё ещё не было. Бен, кажется, готовился зашивать сосуд и рану, прямо здесь и сейчас, самым что ни на есть дикарским способом. Впрочем, чего ещё ожидать тут, где удушливый запах крови и гниющих водорослей смешивался с острой, царапающей глотку спиртовой вонью. Доктор плеснул спирта, ещё, при помощи тампона удаляя подсыхающие кровяные сгустки, обнажая разрез. Девчонка коротко взвыла и выгнулась так, что пришлось обнять её рукой и придавить. От пиратки исходила отчётливая, заразительная дрожь. Мэл вспомнила, как тряслась сама, когда очнулась после вливания в позвоночник нейрогеля и впервые после вечности без движения почувствовала своё тело ниже шеи. Тогда было жутко холодно, но любой холод лучше этого пекла. Никаких чудодейственных гелей, только кровь, зараза и спирт. Бен наскоро промыл свои инструменты, обработал ладони. Потом всадил что-то из ампулы девчонке прямо в край раны. Крови всё так же ни капли. Только пот крупными бисеринами на коже, похожей на воск, и явственно ощутимая слабость, от которой пиратка закатывала глаза. Похоже, какое-то здешнее обезболивающее местного действия. Слабенькое — Мэл не глядя чувствовала, как тупо и противно тычется в онемевшую плоть игла. Голова слабо кружилась, кажется, за двоих сразу, взгляд упорно соскальзывал в угол, где торчала древняя штуковина с лопастями, и на ножке. Как бишь она называется?.. — Терпи, — почти сердито бросил Бен пациентке, когда та судорожно изогнулась. Вцепилась в руку Мэл, даже грязные ногти вогнала, а потом вроде как спохватилась. Залопотала что-то на незнакомом наречии, но отчётливо благодарное, нарочно ловя взгляд ведьмы, на которую пару десятков минут назад смотрела с ужасом. И лопотала, лопотала, в явном полубреду. Мэл усмехнулась: в общем-то неплохо держится, малявка. Вслух — только на своём, хоть перед главарём лебезила на вполне понятном языке. И маму звала… на понятном. Вздрогнув, Мэл непроизвольным жестом погладила девчонку по худенькому запястью. Потом коснулась бритой головы, неожиданно ласково провела по блестящим от пота отросшим щетинкам. Мама. Она где-то далеко, в другом краю. Больная, беспомощная, но любящая. Или равнодушная, в другой галактике занимается своими делами. Без разницы, связи потеряны, а у кого-то — разорваны совсем. Очередной укол кривой иглы вышел чувствительным, девчонка всхлипнула и заскрежетала зубами. Мэл ещё крепче прижала её затылком к себе, улавливая эхо ощущений. Запах спирта почти опьянял, бульканье воды под ногами глушило звуки, но пиратка всё бормотала. Благодарила. Косые лучи солнца пятнами рыжего света ложатся на землю. На высокой траве отпечатаны тени, длинные и ещё густые. Травинки путаются под ногами, приминаются с почти неслышным среди голосов джунглей шелестом под множеством ног. Канистра оттягивает руки, жидкость в ней тяжело колышется, распространяя бензиновую вонь. Сладковато со всех сторон пахнет марихуаной и оружейной смазкой, а ещё прогорклым потом, перегаром. Идти ещё целых двести метров, ношу хочется бросить, но сказали нести. Без горючего в таком деле не обойтись. Плохо подогнанный ремень немилосердно натирает плечо, сам автомат при каждом шаге колотится о зад, который, как говорили, слишком костляв даже для настоящего парня. У остальных, идущих развёрнутой цепью, оружие в руках — она это прекрасно знает, хоть не смотрит по сторонам. Поросший густой травяной щёткой холмик преодолевается с трудом и ломотой в спине — канистры как назло доверили нести самым хилым, к тому же новичкам. Сразу за холмиком обнаруживаются деревянные стены и крыши, блестят золочёные рассветом речное устье и морская ширь. Обычная деревенька. Домишки, все на сваях на случай потопа. Лодки кверху дном. Развешенные кругом рыбацкие сети. Сонная тишина, шелест волн и пальм, гомон пичуг. Автоматная стрельба начинается с короткой очереди, одинокой и трескучей, но тут же без слышимой команды обращается в сплошной обвал звука. Ещё несколько шагов, и становится видно, как отлетают во все стороны щепки, когда пули прошивают хлипкую древесину. Мэл встряхнулась, когда в видении из канистры в руках пиратки на угол чьего-то дома выплёскивался бензин — золотистая в утренних лучах жидкость. До этого взгляд выхватил рядом два лежащих ничком тела, изгрызенных пулями. Ещё кто-то покачивался на верёвке, переброшенной через балку под козырьком крыши поодаль. Девчонка всё ещё лопотала, пялила подёрнутые поволокой чёрные глаза. Мэл вырвала из цепкой хватки свою ладонь, наверно, резковато, потому что колдующий над раной Бен выругался. — Заткнитесь. Оба! — скомандовала гулко, голос зазвенел в бараке, отражаясь от тонких стен. Поднялась с матраса и вышла наружу, под палящее полуденное солнце. У обрыва тут же лениво зашевелился наёмник, повёл стволом пистолета-пулемёта, блестя зеркальными стёклами солнечных очков, в которых отражался голубой лоскут неба. Мэл демонстративно плюхнулась на настил под стенкой барака, чтобы быть на виду. Застыла на секунду, кусая губы. В груди разрастался тяжкий ком, подпирал изнутри рёбра, сдавливал сердце и лёгкие, душил. «Паршивка, ради матери она…» — без конца вертелось в голове. Почему всегда так, любое намерение перевёрнуто с ног на голову? Сколько ещё маленькая дрянь застрелит, сожжёт по приказу Вааса, когда поправится? Да и сама тоже хороша, чёртова ведьма. Возомнила себя полезной. Делала бы то, чему училась, всё равно итог один. Всегда. «Никаких изменений», — Мэл поймала свои мысли на постоянном возвращении к Ваасу. Их хотелось выбить из головы, вот хотя бы врезаться пару раз затылком в деревянную стену, только как бы сарай за спиной не обвалился на голову Бену. Который, к слову, до сих пор недоумевал, какая муха укусила «ведьму». Мэл особенно больно прикусила губу, оборвала и глотнула кусочек кожи вместе с привкусом металла. Из проёма барака тоже несло кровью, спирт продирал горло, забивая запахи то ли морской гнили, то ли и вовсе нечистот. Пришло в голову, что пираты наверняка мочатся с берега и причалов, где ж им ещё мочиться. Снова жгучей волной поднялись обида и злость, притащив за собой желание посмотреть, как кто-нибудь накроет эту дыру автоматным огнём с обрыва, совсем как сами пираты расстреливали спящую деревню. Пытаясь утихомирить пульс, колоколом ухающий в черепе, Мэл расслабленно откинулась назад, пробуя на надёжность хилую древесину. Кажется, в духоте она почти вырубилась. Очнулась от чужого пристального взгляда, больше того — узнала этот ползающий по коже холод. И эту фигуру, высоченную, закрывшую, нет, поглотившую солнце, узнала сразу, хоть видела мельком и издалека. Тот самый человек с вышки. И правда весь в чёрном, с ног до головы, тоже покрытой угольного цвета банданой. — Топай за мной в грот, Ваас приказал, — голос у него был холодным и чётким, впрочем, ничего удивительного. Мэл прищурилась снизу вверх, будто на великана. Невпопад прикинула: с винтовкой, которая в его мощных руках кажется не такой и внушительной, вполне можно помериться ростом. Всё так же щурясь, послушно поднялась на ноги. — Ваас приказал… звучит обнадёживающе, — бросила саркастически, смаргивая с ресниц влагу, солнечные лучи в которой распадались на пузырьки. В ответ человек в чёрном ухмыльнулся, уже на ходу. Под его шаг приходилось подстраиваться — широкий и мягкий для такого роста, наверняка продиктованный привычкой ходить неслышно. Ещё у великана был удивительно красивый профиль, неизгладимая выправка военного и, в общем-то, никакого внешнего сходства с пиратским сбродом. Если не считать, конечно, узкого алого лоскута, повязанного поверх рукава над локтем левой руки. Опознавательный знак, как же без него. Грот — это там, где из-под нависающей скалы на белый свет смотрит темнота. Темноты Мэл не боялась, слишком часто приходилось с ней сталкиваться. Замкнутых пространств не боялась тоже, но предчувствие, мелькнувшее в самом начале, только усиливалось с каждым пройденным метром. В гроте крылись страх и холод. Последний не имел ничего общего с погодой, даже если раскалённые небеса над этими чёртовыми джунглями ни с того ни с сего разразились бы вдруг снегом. Перед глазами замаячили оранжевые контейнеры, уже знакомые тюки с «товаром», сложенные на поддоны аккуратными штабелями. Справа от входа в грот под рваным красным тентом обреталось совсем уж невообразимое сооружение — высокий помост, на который, как трон сумасшедшего короля, взгромоздили древнее мягкое кресло. Мерзость. А в памяти у нового сопровождающего царил как раз самый настоящий снег, и Мэл невольно засмотрелась. На большие окна никогда не вешали занавесок, а жалюзи сейчас свёрнуты и закреплены сверху на рамах. Снаружи вливается белый свет, затапливает всю комнату целиком, а за стёклами сплошь заснеженные холмы. На первый взгляд кажется, что им нет конца и края, только ельник тёмными участками пятнает эту белизну то там, то здесь. В снегу сливается всё, и только далеко впереди, в солнечном свете, пробившем себе прореху в тучах, серебрится морская вода. — Это ты… — шипит вдруг кто-то холодно, сквозь зубы. Голос женский, каждой ноткой его, кажется, можно пустить кровь — столько в нём боли, ярости, неверия. — Это ты во всём виноват… Женщины не видно; только те же холмы, покрытые уже не снегом, а зеленью — такой нежной, какая бывает только коротким северным летом. Вдалеке ярко бликует на солнце море, но дневной свет отдаёт чернотой. В каждый луч, льющийся сквозь стёкла больших окон, вплетаются могильные тени. Картинка смещается, выхватывает огонёк, что судорожно дёргается у портрета белобрысого мальчишки лет десяти. Угол портрета перевязан траурной лентой… Мэл моргнула, когда со всех сторон наполз настоящий полумрак. Чуть не наткнулась на ребристый бок контейнера, выровняла шаг. Вокруг разверзнутого зева скалы щупальцами свисали плети лиан. Наверно, они скрывали бы проход, если бы не вся эта дрянь вокруг. Поддоны с наркотой. Бочки, тронутые ржавчиной. Массивные глыбы над головой, моргающий пунктир из ламп, подвешенных под сводами на примитивном проводе. Белое пятно, плывущее из провала навстречу, похоже на человеческий череп в анфас. Тьфу ты, дерьмо какое. Это всего лишь пират с рожей, размалёванной светящейся белой краской. Бредёт вразвалочку наружу с дробовиком в расслабленных руках, щурясь на свет. Мэл тоже прищурилась в полумрак, прикидывая, насколько обширным может быть это укрытие внутри горы. Здесь витал неповторимый запах сырой пыли, а по ногам ощутимо тянуло сквозняком — будто дышало подземное чудище. Чудищ, конечно, не было и в помине. Нет их, кроме людей, что копошатся в этих недрах, торгуя аккуратно упакованной смертью. Но и это ещё не всё — Мэл чувствовала, как с каждым шагом её снова охватывает нервный озноб. Что-то, пока нечёткое. Средоточие притуплённой пока боли — она сочится сквозь зазоры в камнях каплями влаги, шуршит в лианах и красном тряпье, без которого и тут не обошлись. Мощная железная дверь как подтверждение мысли: природную пещеру давно уже превратили в укреплённый бункер. Каменная лестница, площадка, огороженная перилами, внизу столы с горками белых пакетов, стеллажи. Надо же, какие работяги эти пираты. И отдыхают без отрыва от производства: в одной из каменных ниш — настоящее лежбище казарменного типа, с койками и рядом железных шкафчиков. Тяжёлый сырой воздух беспрерывно шевелился, с потолков время от времени прямо за шиворот срывались капли воды. Встречные пираты косились на Мэл, она ловила в их мыслях что-то насчёт «очередной шлюхи Вааса». Самого главаря тоже чуяла: его взвинченность, злобное предвкушение. Сопровождающий же молчал, даже когда Мэл не вписалась в развилку и врезалась ему лбом в середину плеча, — чёрная тень из глубины подземелья. Только взгляд, брошенный сверху вниз, оказался ненормально синего цвета… да просто ненормальным. Синева размазалась на сетчатке ультрамариновой кляксой, в то время как отрезки пути спутались в голове — не поймёшь, что встретилось раньше, а что позже. Только проход вдруг нырнул в увешанный лианами скальный карман. С виду глухой тупик, если бы не врезанная в серую стену железная дверь. Каменный свод за дверью оказался слишком низким, чтобы человек в чёрном прошёл под ним, не пригибаясь. Капли воды слетали здесь отовсюду, на каменный хаос под ногами, на лежащие на боку бочки и гирлянды красных лохмотьев под стенами. Коридор вильнул вправо, вынырнул в высокий зал — будто сосуд в сердце… чёрное сердце. — Прибыли, примороженные! — осклабился навстречу Ваас с гостеприимством акулы, которая через миг сомнёт добычу страшными зубами. За его спиной акулы помельче возились над кем-то, кто ещё не совсем поверил, что из пасти чудовища нет выхода, но уже захлёбывался судорожно от боли и ужаса. Вдоль стен полукругом стояли клетки — не бамбуковые, из толстых клёпаных полос металла. Короткие полувсхлипы-полувздохи отражались от всего и вся, заглушая шаги, грубые голоса, гулкий плеск капель о камни. Пахло кровью, застарелой и свежей, сильно, до першения в горле.