8 first suicide

POV Луи Осталось четыре дня. Четыре дня и я, наконец, свалю из этого места, которое не напоминает мне о чем-то светлом. Здесь были только разочарования, обиды и слезы, пролитые либо мной, либо моими родственниками. И да, я плакал. Я думал, что поступил совершенно неправильно, не смотря на то, что думал иначе в тот самый момент. Избегать Гарри становилось сложнее с каждым разом, он будто преследовал меня, стараясь задеть как можно больнее, называя проклятым куском дерьма и жалким неудачником. Возможно, он был прав, ведь все, что случилось за последние три дня, было полностью моей виной. Я поддался порыву ненависти и злости, говоря в лицо все это человеку, который может морально уничтожить таких, как я. Мне было грустно осознавать тот факт, что мы больше не будем так забавно пререкаться друг с другом, и он не будет теперь меня дразнить, как это делал он — без злости и неприязни ко мне. Потому что мне действительно нравились все те шутливые дразнилки и скорчивание рожиц. Ну, ладно, рожи корчил я, а не он, потому что, ну… это же Гарри. И вот сейчас, идя по коридору больницы и в уме отсчитывая дни до выписки, я встречаю около моей палаты Эль, что тихо плачет в руках моей мамы. Отлично. Просто превосходно. С того момента, как Гарри наговорил столько дерьма в адрес этой девушки, она не позвонила ни разу, а я просто не нашел момента, чтобы сделать это. Возможно, это кажется лишь глупой отговоркой, возможно, я с вами даже соглашусь, но, черт, я просто не мог. Я копался в себе, я пытался избегать Гарри, проводя большинство времени в кабинете медсестер, которые узнав, что я страсть как люблю сладкое, начали тащить из дома все, что угодно: тортики (к чаю, конечно), конфеты (да это так, Луи, с собой возьмешь), леденцы на палочке (зачем платить автомату, если я тебе принесла столько всего? Кушай, Луи) и так далее. Но сейчас речь не об этом, а о матери и девушке в ее руках, которая, кстати, меня заметила и начала плакать уже так, чтобы я мог услышать. Мама резко подняла голову и, посмотрев на меня пару секунд, опустила ее, тяжело при этом вздохнув. Она разочарована. Ну, конечно. Я медленно подошел к скамейке, на которой сидели две мои самые любимые когда-то женщины. Нет, маму я до сих пор безумно люблю, но вот Элеонор… тут все намного сложнее. Мне нужно будет с ней поговорить и, желательно, тет-а-тет. — Мам, ты чего тут… — я уже заранее знаю, что разговор будет достаточно сложный и тяжелый, но, черт, он необходим и мне, и им. — Пришла в больницу к своему сыну, — я узнаю этот бесцветный голос. Она будто ничего не чувствует в этот момент, но я точно знаю, что внутри нее бушует ураган, и если не хочешь, чтобы тебя снесло порывом ледяного, пробирающего до костей, ветра, то лучше не злить ее и делать так, как она велит. — Оу, спасибо, да. А ты… Элеонор, — та вздрогнула от этих слов, потому что, конечно, я очень давно не называл ее полным именем, обходясь лишь «Эль», или просто «Ль», — давно приехала? — нужно же с чего начинать разговор. — Вче-вчера, — она все еще плачет и не поднимет голову от плеча матери, поэтому голос получается приглушенный, и я едва слышу то, что она говорит. — А почему ты плачешь? — на этих словах на меня буквально обваливается льдина, когда мама кидает на меня взгляд, спрашивая будто, какого черта я творю. — Это… неважно, Луи. Я… я просто решила зайти к тебе в палату, а там… этот, — она даже не назвала имя Гарри, буквально выплюнув последние слова. И я уверен, что она имеет на это полное право. — Нам нужно серьезно поговорить, Элеонор, — она лишь коротко кивнула, убирая слезы с лица носовым платком, размазывая при этом остатки дорогой души, — только, пожалуйста, не здесь. Мама хотела что-то сказать, но ее перебила Элеонор, положив руку той на плечо: — Не волнуйтесь, миссис Ти, все будет хорошо, я это… я это переживу. Спасибо вам за все, — она встала, готовая пойти со мной и выяснить наконец то, чего мы оба хотим. — Может быть, мы пойдем в мою палату? — я знаю, что я предлагаю сейчас ужасные вещи. Я знаю, что за стеной находится человек, который ненавидит нас сильнее, чем себя, скорее всего. Он может уничтожить нас морально, не прикладывая практически никаких усилий, делай все словами и в определенном стиле. Да, я уже успел его выучить. Но в этот раз никто не знает, что может случится. — Но, Лу… прости, Луи. Там же, ну… мы будет не одни. Да, это то, что я хотела сказать, — как она хорошо подбирает выражения, мне бы так, — но, если ты поговоришь с ним, чтобы он вышел буквально на пару минут, то мы сможем тогда… — Хорошо, я поговорю с ним. Зайдя в палату, я обнаруживаю Гарри, который обдирает корочку со своих запекшихся порезов. Зрелище не для слабонервных, поэтому Элеонор отворачивается, даже не пытаясь скрыть гримасу отвращения, появившуюся на ее лице. Как только тот слышит, что дверь с глухим стуком закрылась, он поднимает голову, чтобы посмотреть на вошедших, а потом с каким-то маниакальным удовольствием дергает за кожу сильнее, все еще смотря на нас. Он мило (если бы мы были в другой ситуации, это определенно было бы мило) повернул голову набок, прищурив глаза. Это никогда ни к чему хорошему не вело. Этому человеку точно семнадцать? — Я думал, что ты свалила, чтобы сжечь себя где-нибудь возле мусора, — это, скорее всего, адресовано Элеонор, та схватила меня за руку, пытаясь дать понять, чтобы я что-то предпринял. — Гарри, прекрати, это… — Заткнись, блять. Вам тут медом намазано или что? Съебали отсюда, я релаксировал до того, как вы приперлись. — Сдирание кожи заживо является расслаблением для тебя? — блять, Эль, лучше бы ты молчала. — Принимать сразу два члена в себя является достижением для тебя? Хотя, мне похуй. Вы, блять, стоите друг друга. Конченый выродок и потомственная шлюха. Идиллия, — его не волновало то, что Элеонор снова начала плакать, а я просто стоял и смотрел на происходящее. Это не может больше продолжаться. — Ты, блять, не будешь так с ней разговаривать, понятно? Если она больше не является моей девушкой, — на этих словах она заплакала еще громче, — то это не значит, что ты должен оскорблять и ее тоже, пытаясь как-то задеть меня этим. Ты можешь говорить все, что хочешь в мой адрес, но, блять, не смей разговаривать с ней так, будто она тебе чем-то обязана. Гарри встал, подходя ко мне и резко схватил за руку, с силой швырнув в сторону. Глухой стук, который раздался по палате от того, как мое тело ударилось о тумбочку, перевернув рядом стоящую корзину для мусора. Этим я и воспользовался. Хочешь поиграть? Отлично. Я схватил ту самую корзину, кидая ее в сторону этого ублюдка, она попала ему точно по голове, создавая странный звук. — Вот видишь, — сказал я, вставая, — у тебя настолько пусто в голове, что даже ветра нет. Но встать до конца мне так и не удалось. Он запустил всю ту же корзину, которая попала мне аккурат по затылку, и от этого я снова упал на пол, наблюдая, как ноги Стайлса приближаются ко мне. — Еще одно твое слово, сука, и ты будешь ссать в памперсы, а вот эта шваль, — кивок в сторону Эль, которая сидела белее мела, — будет тебя с ложечки кормить, при этом хорошо прожевав. — Ты ебаный кусок дерьма, Стайлс, — я все еще лежал, когда получил удар по ребрам, — ты жалкий педик, требующий внимания. Я не знаю, зачем я это делаю, зачем я провоцирую его еще больше, но, блять, он заслуживает того, чтобы ему говорили это в лицо. Последний удар был слишком сильным, чтобы не отключиться. Последнее, что я увидел, это то, что Элеонор хочет выбежать за дверь, но я так и не узнаю, удалось ей это или нет. В глазах плывет, и я собираюсь отдаться Морфею прямо сейчас. *** — Хэй, Томмо, почему такой кислый? Ну-ка, давай к нам, — Эд уже был выпивший, от него несло каким-то дымом, потом и алкоголем. — Нет, спасибо, я… я пойду на кухню взять себе что-нибудь, — черт, как тут воняет блевотиной. Это вечеринка у Эда. На самом деле слово «вечеринка» не самое подходящее, потому что, ну, знаете, это больше похоже на пиздец. В буквальном смысле. Для хозяина вечеринки всегда было плевать на возраст людей, их ориентацию, да и вообще знаком ли он с ними. Он был полным мудаком в этом плане. Эд приглашал всех, кто попадется ему на глаза (собственно, поэтому я здесь); он спал со всеми, кому не лень; он звал сюда тех, кому едва исполнилось пятнадцать, так что, да — он тот еще мудак. Но сейчас вообще не об этом. Как я попал сюда? Ответ банален: очень просто. Так вышло, что Эду я не приходился «просто прохожим», а довольно-таки давним знакомым, (хотя сам он зовет меня не иначе, как друг), поэтому я решил все же посетить данное мероприятие, про которое ходили слухи по всей округи: шабаш в маленьком двухэтажном доме — все называли это именно так. Тут было много моих знакомых, сюда ходил даже Зейн, который все время пытался кого-то подцепить, а потом делал вид, типа: «Что? Какая вечеринка? У Эда? Блять, да он же рыжий мудак, ты что, я с такими даже не общаюсь, прости-прощай». Ну, это было на случай, если потом к нему приходили потом с «я тебя люблю/хочу от тебя детей/женись на мне». И такое бывает. Сейчас я сижу на кухне и понимаю, что Эль чертовски не вовремя уехала в свою Францию. Она всегда мечтала стать моделью, позировать перед тысячами фотоаппаратов, а потом гордится, читая новости о себе в интернете. Это действительно было ее мечтой, она так сильно стремилась к этому, даже если нужно было оставить своего парня чахнуть на вечеринке в доме у Эда. Да, для меня в последнее время «чахнуть» и «вечеринка» стали словами синонимами, потому что я не пью/не курю и вообще хороший мальчик. Год назад я бы сейчас пил пиво литрами, стоя на голове, но нет. Сейчас мне девятнадцать, у меня есть девушка и мама, у которой слабое сердце. Думаю, именно мама сыграла тут самую важную роль. Ну и я, конечно. Мне всегда казалось, что вечеринка — это то самое места, где можно все. На самом деле, так и было. Тут у меня все было впервые: от первого секса до первого шприца. Наркотики. Тоже не последние в этой истории. Я бы даже сказал, они важное составляющее. Мне было уже восемнадцать, тогда только началась весна, и как только растаял снег, начались частные вечеринки самый заядлых тусовщиков. Со стороны это выглядело так, будто медведи выпадают из спячки: сначала это просто слухи о предстоящей тусовке, потом это какие-то шевеления в плане подготовки к данному мероприятию, а уже потом, в конце, в одном из домов разносятся раскаты музыки и крики людей, что орут о том, как им сейчас хорошо. Придя на одну такую из всех, я увидел, что знакомых лиц тут нет, поэтому решил пройти на кухню, чтобы взять себе выпить, ибо на трезвую голову заводить знакомства вообще не комильфо. Парни, которые сидели на барной стойке кухни наполняли шприцы в тот момент, когда я зашел. Они даже не подняли головы, поэтому я посчитал ненужным говорить им что-либо по этому поводу. Это их дело, главное — не переборщить. Кто знал, чем это обернется? Правильно, не знал никто. Думаю, если бы знали, я бы сейчас не лежал на больничной койке с ломотой во всем теле и не слышал бы рыдания мамы и Эль, которая как всегда ее обнимала, нежно поглаживая по плечу. Тогда я впервые почувствовал то, как мутная жидкость медленно вливается в вену, почувствовал, как подкашиваются ватные ноги и как тяжелеет голова. Это было так давно, уже больше года назад, но все время, когда я прихожу на какую-либо вечеринку, на меня снова накатывают воспоминания о том, что случилось, и сразу кидает в дрожь. Никогда больше. Не при каких обстоятельствах. Видимо что-то пошло не так, или это была вечеринка лишь с алкоголем, потому что, выпив, как мне показалось, колу, я почувствовал терпкий вкус виски. Отлично, здесь, кажется, виски добавляют в колу, а не наоборот. Я не был слишком пьян, чтобы не садиться за руль. Да, я решил уехать, пока не поздно, потому что, ну, мало ли, меня переклинит, и я волью в себя больше, чем стакан дешевого виски. Конечно же, уйти мне так и не удалось, меня за руку поймал Эд, сказав, что сейчас будет самое интересное. Черт, хорошо, но я надеюсь, что потом смогу свалить отсюда. Как оказалось, я не смог. Возможно, меня просто взяли на слабо, возможно, это было что-то другое, я уже не помню, но факт в том, что я выпил одиннадцать рюмок с водкой подряд, чтобы доказать всем, что мальчик Томмо не прячется под юбкой мамочки и своей девушки. Да, именно так все и говорили. В тот момент, я просто хотел доказать и самому себе тоже, что я не изменился, что я так же могу веселиться, и в тот же самый момент меня не заботила ни Эль, звонящая по скайпу, чтобы как всегда рассказать, как у нее дела, ни мама с ее психическим здоровьем. И снова это чувство. Игла гладко протыкает нежную кожу, выпуская мутную жидкость. Голову занимает туман, мыслями я уже где-то не здесь, а раскаты музыки ощущаются как приятная мелодия, лишь немного отдавая странным звоном в ушах.

Здравствуй, больница. Привет, мама. Прости, Эль. Просто… блять.