8 first suicide

Тучный мужчина сидел за своим столом, устало опустив голову на сложенные руки. Это был первый случай в его карьере, когда один пациент избил другого, оправдываясь тем, что он тому просто не нравится. Дракой это было назвать трудно, судя по тому, что лишь один из виновников был избит, а второй, как ни в чем не бывало, сидел напротив него. — Зачем ты это сделал? — доктор знал, что задавал уже этот вопрос, но так и не получив ответа, решил не сдаваться. Хотя, кажется, из этого Стайлса и слова не вытянешь. — Захотелось, и я сделал. У вас с этим какие-то проблемы? К тому же, я так понимаю, вы меня выписываете? То есть, — он усмехнулся, — выгоняете. — К сожалению, нет, — да, док не скрывал своего истинного отношения к этому парню, но старался оставаться вежливым до последнего. — Что за хуйня? — он встал, собираясь выйти из кабинета, как всегда хлопнув дверью, но Дарв не дал ему этого сделать, схватив за рукав. — А сейчас сел и слушаешь меня. — Блять, — кудрявый сел снова на свой стул, оглядывая кабинет и самого усатого доктора. Тот ему напоминал врача из фильма «Хорошие дети не плачут», и желал, чтобы тот тоже сбрил усы, когда не сможет в очередной раз спасти Гарри, но этого не будет. Хотя бы потому, что они ненавидели друга. Стайлс бы не удивился, если бы однажды тот сказал ему что-то типа: «Прости, дружище, но тебе придется умереть здесь — у меня не нашлось стерильных игл/закончились нити/я просто устал на смене». А что, было бы весело. Сам кабинет был оранжевый. Этот глупый цвет был повсюду: диван, шторы, стол и даже папки на шкафу были пятьдесят оттенков морковного. Глупый дизайн, на самом деле, аж жутко. — Ты меня слушаешь? — док снял с переносицы очки, устало потерев глаза. — Гарри, посмотри на меня. Сейчас просто отвечай на мои вопросы, хорошо? — ну, а что, была не была. — Валяй, — Стайлс пересел с неудобного стула на этот ужасный оранжевый диван, и уставился на врача, который даже не шелохнулся, привыкший к выходкам этого я-самоубийца-но-не-знаю-когда-все-таки-сдохну. — Почему ты игнорируешь психолога? Он может помочь тебе. — Моя мать тоже работает мозгоправом и, поверь, ничего нового не узнал, — если вопросы будут такого рода, то он легко отделается и свалит наконец-таки. — Хорошо, я скажу, чтобы он не приходил больше. Следующий вопрос звучит так, — он опустил руки на колени, немного потерев ладони о грубую ткань штанов. Отчего-то этот вопрос задавать было немного боязно. Вдруг случится что-то, и доктора найдут мертвым на этом отвратительном оранжевом диване, — как ты узнал, что Луи… тот, кем является? — Ты про что? Про то, что он дерзкая сучка, мудак или нарик? — Нар… то есть, последнее, да, — если он сейчас ничего не скажет, то будет уже бесполезно сделать что-то в дальнейшем. — Он мне сам и сказал, придурок. Видимо, он не боялся выхватить, да, кажется, он вообще не думал, что я подниму на него руку, — тут он снова усмехнулся, покачивая ногой, свисавшей с дивана, — а точнее ногой. Я же ногами его избил, ха. Прекрасно. Ногами. В этот момент доку самого его хотелось избить ногами, или просто вышвырнуть из больницы. Но понимал, что это не в его компетенции и продолжал слушать то, что говорил этот милый с виду мальчик. Поддавшись воспоминаниям, он вспомнил, как успокаивал свою пятнадцатилетнюю дочь, которая влюбилась в этого… человека. Он желал ей только счастья и ни в коем случае не хотел, чтобы она связалась с этим отбросом. Приходилось врать, что тот уже хорошо себя чувствует и уехал из города (очень хотелось сказать, что кудрявый умер, но, опять же таки, боялся, что его дочь может с собой что-нибудь сделать). Вынырнув из этих не очень веселых воспоминаний, он посмотрел на парня, который сидел слева от него. Сейчас он смотрел в потолок, все еще болтая ногой в воздухе и тяжело дышал, будто злясь. — Что с тобой? Тебе дать таблетки? — Ага, чтобы меня либо вывернуло, либо из толчка не вылез. Не делай из себя доброго дядю, я знаю, что ты хочешь, чтобы я сдох, — Стайлс даже не повернул голову в сторону того, кто задал вопрос, — но спасибо, что поинтересовался, ага. Потом он резко встал, садясь ровно, и посмотрел точно в глаза дока, начиная говорить почти шепотом, будто их мог кто-то услышать. — Я в порядке. Просто знаешь, чего я не пойму до сих пор… нахуя? То есть, как выразиться-то, — не сказать, что он нервничал, но он нервничал, — все же было почти в норме, понимаешь? Я просто прикалывался над ним, а он смеялся с моих шуток иногда. Потом эта его шлюха. Блять, он же не любит ее, зачем закатывать концерты из-за какой-то бабы, которая думает лишь о себе? Сейчас Дарв понимал, что это отличное начало, чтобы разговорить парня, но почему-то ему хотелось лишь посочувствовать, зная, что Гарри просто запутался. — Может быть, стоит делать исключения хоть иногда? — Не дразнить тебя по поводу усов, в которых застревает еда? — он не исправим. — Нет, я насчет Луи… — Лу. — Что? — Называй его Лу. Просто Луи слишком вычурно для него. — Эм, хорошо. Так вот, насчет Лу-у, — он хотел продолжить, но осекся, — почему бы тебе не сделать исключение, касаемо его самого? — Прекратить использовать его подушку вместо писсуара? — Ты делаешь так? — пусть он ответит «нет», потому что еще бы чуть-чуть, и доктор взорвался бы от злости. — Не тужься ты так. Я пошутил, — и снова эта ухмылка. — Когда-нибудь я убью тебя, — с облегчением ответил док. — Когда-нибудь я убью себя тоже, — он говорил это с неким спокойствием, будто уже все решил, и не сегодня-завтра, но сделает это. — Мы говорили об исключениях. — Я не страдаю склерозом, валяй. Такая фамильярность была уже нормой, потому что заставлять Стайлса называть тебя доктором Дарвом, означало, что тот начнет свое: «Мне плевать, ты работаешь тут и имеешь дело с больными. Тебе за это платят, отвали». Поэтому было проще принять это и позволить ему общаться так, как он хочет. — Так вот, сделай исключение для Лу. — Это я уже слышал. Что именно я должен сделать? Доктор немного опешил. Ну, согласитесь, такие люди, как Стайлс не могут принимать какие-либо решения без собственной выгоды из этого. — То есть, ты согласен? — Простить его? — По-моему, здесь извиняться перед ним должен ты, а не он, — эти слова стояли на очень хрупком мосту. Он может сломиться под ними, вызывая у Гарри агрессию, или наоборот, он может протянуться дальше, желая услышать адекватный ответ. — Тогда пусть идет нахуй, — хорошо, с адекватными ответами мы погорячились, но, погодите, он же сказал, что не против сделать исключение для Томлинсона. — Зачем так грубо? Хорошо, ты можешь не просить прощения сейчас, — с губ Стайса легко слетело «никогда», но он продолжил слушать, — просто можешь сделать вид, что ничего не произошло. — Дарв, ты тупой или что? Прикинь, тебя избили ногами, а ты такой: «Конечно, чувак, все в норме. Я сначала хотел обидку кинуть тебе, но потом понял, что ты ничо такой и решил, как ты, забить на то, что было». Ахуенно, да? — парень фыркнул, закидывая ногу на ногу и смотря на врача, как на придурка. — А что ты тогда предлагаешь? Просить прощения ты не хочешь, — тот еще раз фыркнул, — игнорировать проблему ты тоже отказываешься. И что дальше? — Блять, откуда мне знать? — Короче, я все сказал. Ты можешь идти, но чтобы проблемы этой не было, и если я получу жалобы от кого-либо, ты увидишь, что усатый дядя может быть злым, — он встал со своего места, подходя к двери, чтобы отворить ее, — к слову, ты и Томлинсон остаетесь здесь еще на неделю-полторы: он, думаю, по понятным причинам, а ты, болван, разодрал себе все швы. Мы должны будем проконтролировать их заживление. У вас не так много времени, чтобы все исправить. А теперь проваливай, — Дарв вернул ему усмешку, еще шире отворив дверь. После того, как Стайлс вышел из кабинета, тот услышал сильный хлопок двери. Следом за ним последовал тяжелый вздох и громкое: «Боже, дай мне терпения».