8 first suicide

Поверьте, после передозировки наркотиками валяться на больничной койке с синяками по всему телу, — это не самое лучшее, что может произойти с человеком. Но это случилось с Луи, которому следовало хоть иногда думать мозгами, прежде чем говорить те или иные вещи. Из-за его длинного языка он до сих пор лежал в кровати, приподнимаясь, только чтобы покушать, на худой конец вставал с помощью медсестры или доктора Дарва, чтобы сходить в уборную. Было немного стрёмно, но, что поделать, видимо такова его участь: быть несамостоятельным, одиноким (теперь) парнем, к которому даже друг не приходит. Да, к слову, Зейн до сих пор ничего не знает. Они пишут друг другу смс, где один говорит, что с ним все хорошо, а другой сообщает, что ему не с кем проводить время. Безусловно, они оба лгут. У Луи синяки по всему телу, а Малик тусуется с Найлом (но никто, конечно, даже мысль такую не допускал, да и вы забудьте). Семья Лу ничего не знает тоже, а то подали бы на Стайлса в суд, а тому это надо? Думаю, нет. Тем более, он даже несовершеннолетний. Поэтому, когда они приходили навещать его, он делал вид, что все в порядке, и даже, когда младшие сестры залезали на его ноги, чтобы послушать страшные истории о жутких больницах (и не важно, что такие встречи проходили в полдень, но мы не может судить их, потому что, ну, они маленькие, и страшные истории — это страшные истории), он отчаянно сдерживался, чтобы в голос не застонать от боли: на ногах и ребрах было очень много гематом, которые нещадно болели, причиняя очень много неудобств. Стайлс не бил по лицу, непонятно по какой причине, на самом деле. Но от этой мысли ему было не легче, хотя, тогда, безусловно, нужно было бы объяснять все родне. Элеонор не посещала его тоже. Она снова улетела в Париж, пообещав, что найдет там достойного парня. После этого, Луи вспомнил слова Гарри: «Ей нужен тот, кто будет бегать за ней, и называть ее принцессой». Скорее всего, он был прав. Но он никогда не узнает об этом. Кстати, это именно Эль позвала доктора, чтобы сказать в каком состоянии Луи сейчас находится. Ей хватило ума не болтать языком, и по ее словам, Стайлс выбежал из палаты прежде, чем пришел доктор Дарв. Поэтому она не могла услышать того, что тот мог бы сказать Гарри. Судя по всему, ей и правда было интересно. Они расстались друзьями, конечно. Она поцеловала Лу в щечку, сказав, что напишет. Какая прекрасная ложь: он не получил ни одного сообщения, ни одного звонка от нее, хотя, на самом деле, он не очень-то и ждал, потому что нужно было бы тянуться за телефоном до тумбочки, а это не очень-то приятно в нынешнем-то положении. *** POV Луи Гарри я не видел с того самого дня от слова «вообще». Я только знал, что он все так же спит в палате, судя по расправленной кровати, пижамным штанам, валяющимся сверху, разбросанным карандашам на тумбочке и листах, на которых было что-то нарисовано. Я уверен, что если бы мог встать, то обязательно посмотрел бы. Мне, правда, было интересно, что же там. На самом деле, я не злился на Стайлса или что-то еще. Понимаю, что бить человека за то, что он наркоман (коим я себя не считаю), это то же самое, что бить человека за его ориентацию, — глупо. Думаю, если бы он заговорил снова, я бы сделал вид, что ничего не заметил. То есть, да. Я бы, думаю, поддержал разговор или что-то еще, но точно бы не игнорировал. Это просто мнение человека, который даже с кровати встать без чьей-то помощи не может, ага. В палате было слишком жарко, безумно хотелось открыть окно, но я, конечно же, ничего не смог сделать. Блять, чувствую себя, как дерьмо — невероятно тупое чувство. И в этот самый момент, заходит он: тот, кого я ждал; тот, кто сможет помочь мне; тот, кто зовет себя доктором Дарвом. Вы ждали кого-то другого? Наивные. Я вежливо попросил его открыть окно, даже не поздоровавшись, ну и ладно, он тоже «человек ни-привет-ни-прощай». Дарв руками оперся о подножие кровати, смотря на меня. Мне стало куда лучше, особенно сейчас, когда, наконец-то, свежий воздух начал вытеснять затхлый. Мужчина до сих пор стоял и пялился на меня, сузив свои маленькие глаза-жучки. — Ну что? — я не выдержал. Сколько можно уже? — Ты остаешься тут еще на неделю-полторы, — он тяжело вздохнул, поправил свои перчатки, в которые была заправлена рубашка (кто вообще так делает? Я только заметил). — Я понял уже, — хмыкнув, я приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть его. — Я поговорил… а где Гарри? Он не приходил? — видно, что док действительно удивился тому факту, что в палате не находился кудрявый. — Я вам больше скажу: я не видел его ни разу после того, как он ударил меня. — Ударил? Он же избил тебя! — док всплеснул руками, а потом, посмотрев на мое ничего не выражающее лицо, добавил: — И где этот подонок тогда? Я лишь пожал плечами, потому что я действительно понятия не имел, где тот шлялся. Через несколько минут док ушел, и я уже задумался о том, чтобы немного поспать, но тут снова в палату кто-то вошел. Точнее, не так… ворвался. Да, это нужное слово. Это был друг Гарри — Найл. У того в руках было что-то большое, похожее на мольберт, а подмышкой он зажал пакеты с еще чем-то. — Привет, — сказал он, подходя ко мне. Руки у него до сих пор были заняты, но он, не медля ни секунды, скинул все это на кровать кудрявого, и подошел ко мне снова, — ты как, жив? С этими словами Найл резко поднял одеяло, под которым лежало мое несчастное тельце, и тихо охнул. Ну, конечно, вид не самый лучший. Тем более, я был лишь в трусах, потому что мне регулярно мазали мои синяки, и смысла одеваться я все равно не видел. Синяк был даже на заднице, и, по-моему, был самым больным. — Тебе нравится рассматривать мои трусы с обезьянами? — было весело наблюдать, как меняется лицо Найла: сначала он нахмурил брови, закусив губу, а потом, весело улыбнувшись, наконец-таки опустил одеяло, — спасибо. — Круто он тебя, — сказал тот, будто восхищаясь поступком Стайлса, но потом, поняв, что он ляпнул, исправился, — просто, ты знаешь, он редко кого бьет. Нет, я бы даже сказал, что он редко прикасается к людям вообще. — Ноги тоже считаются? — Так он ногами тебе так?.. — вау, вот это эмоции. — Вот же мудак ебаный, блять, как можно? — тот реально был возмущен, будто ему просто сообщили, что меня побили, а вот чем, когда и почему — не сказали. Хотя, я почти уверен, что так и было. На самом деле, Найл был таким милым ребенком (хотя, ему, скорее всего, тоже 17), что такие ругательства, так легко слетающие с его губ, были чем-то странным. Они его не красят. В отличии от Стайлса, потому что тот был до ужаса грубым, и услышать такое было бы нормой, но Найл… он был ростом с меня (ха-ха, коротышка Луи), имел невинные голубые глаза и спутанные волосы, будто не знал, что парням тоже можно причесываться. Смотря на него сейчас, я не понимал: почему он дружит с Гарри? Найл уже сидел на кровати Стайлса, смотря на меня как-то обеспокоенно, будто я прямо сейчас начну падать в обморок или что-то еще. — Найл, мне скучно, — тот хмыкнул, но продолжил слушать, — расскажи, что ли, как ты с Гарри познакомился-то. — Это не очень классная история, а следовательно, неинтересная вообще, — но увидев, что я сложил ручки в позу молящегося ангелочка, тот начал рассказывать, на что я лишь победно улыбнулся. Хоть что-то новое узнаю. — Я из детдома, и да, не перебивай меня, пожалуйста, — я лишь кивнул, удивленный тем, как именно он начал свой рассказ, — так вот, как я уже сказал, я из детдома, но когда мне было четырнадцать, меня усыновила семья, где уже был ребенок точно такого же возраста, как и я. Его звали Грег, и он всячески меня презирал, унижал и дальше по списку. Ты не думай, я не жалуюсь или что-то типа того, это просто история, хорошо? — не дождавшись моего согласия, он продолжил, — в общем, Грег всячески пытался меня унизить и дома, и в школе, чтобы показать, что он главный, что у него есть настоящие родители, что он никогда не знал, что такое пропустить ужин и мучиться от боли в животе по ночам от голода. Затем, когда прошло несколько месяцев, я понял, почему меня усыновила эта семья: они хотели показать Грегу как нужно себя вести, ведь я тогда был милым, скромным мальчиком, который боялся и слово поперек вставить. Да, я стал живым примером подражания для их ебаного сыночка. Позже, спустя, кажется, месяцев пять, их сыночка не стало. Он умер, корчась в тяжелых муках, — тут Найл стал как-то нервно заламывать себе пальцы, будто что-то недоговаривая, но потом, тяжело выдохнув, он все-таки продолжил рассказывать, — ты не думай, я к этому ни с какой стороны не причастен, просто… В общем, его сбила машина. И я знаю, кто это сделал. И это сделали специально, я просто уверен в этом, как никогда. Грегу было уже пятнадцать, он рос типичным мудаком (прости, господи) и считал, что он такой дохуя важный, что все ему должны целовать ножки и прочее. В тот момент моя ненависть почти переходила границы, потому что он откуда-то узнал, возможно, ему рассказали дети из детдома, что я ирландец, и каждый ебаный раз, когда он видел меня (что случалось редко), то пытался станцевать танец лепрекона, но, конечно же, у него ничего не получалось, потому что, ну, никто не танцует его лучше меня, — он победно улыбнулся, будто сейчас не рассказывал о смерти человека. — Мне очень сильно хотелось его ударить чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы знал, что я, блять, не пай-мальчик, но это сделали за меня. Серьезно, его ударили по голове кирпичом, когда он шел домой с очередной тусовки. Ну да, он же весь из себя, модник, блять, телок цеплял, малявка сраная. Так вот, о чем это я… после того, как его ударили по голове, мы переехали. До сих пор живем тут, прям через дорогу, — он махнул рукой на открытое окно, — Грег, вроде как, стал слушать родителей, перестал цепляться ко мне: с поводом и без. Но кто же знал… Короче говоря, оказывается в новой школе, где он учился, толкали дурь, и он решил попробовать что-то новое для себя — это мне рассказывали его уже дружки, которые ссали, что я их спалю всем. Наша семья была не из богатых, поэтому деньги ему брать было не у кого. Грег даже пытался вытрясти из меня те деньги, которые мне давали на дорогу в школу, но тогда я уже старался давать отпор, а если не выходило — просто убегал. В то время, я уже учился в новой школе, где как раз и встретил Стайлса, — на этот моменте мне стало немного интересней, хотя, безусловно, вся история Найла не могла оставить меня равнодушным, — мы учились в одном классе. Он был скрытным, каким-то странным, кем, по сути, являлся и я. Со мной мало кто общался, потому что знали репутацию «брата», ведь тот уже и в новой школе поставил себя так, что все готовы были ему ручки целовать. Мне это, конечно не нравилось, но утешало то, что он больше не унижал меня. Ну, публично, хотя бы. Однажды Стайлс сам сел ко мне, чтобы сказать, что мой «братец» в край ахуел, да я и сам это знал. Гарри начал говорить, что Грег говно полное, с чем я, безусловно, был согласен. Мы говорили совсем недолго, потому что в это время подошел Грег и начал говорить на Гарри, что тот нытик и маменькин сынок, хотя сам я не видел причины для того, чтобы называть его так, — Найл рассказывал так, будто это произошло вчера, а не пару лет назад. Он сидел с опущенной головой, закрыв глаза и отдаваясь воспоминаниям былых лет, — Стайлс его тогда побил. Это был первый человек, который, не смотря ни на что, просто взял и вмазал этому дерьму. Тогда, конечно, все знатно ахуели, потому что, ну, прикинь, тихий парень завалил «элитку» школы. Это была такая шумиха, которую Гарри просто игнорил, продолжая общаться со мной, как ни в чем не бывало. Он тогда сказал, что я намного лучше, и что, скорее всего, наша мать шлюха, потому что у меня с «братом» разные гены. Я тогда посчитал, что это слишком грубо, но Гарри попросил прощения. Кажется, это был последний раз, когда он это сделал. В тот самый день, я как раз и рассказал ему, что я из детдома, а он рассказал, что гей, но пугаться его не стоит, потому что ему не нравятся члены, и никогда не наступит тот день, когда тот возьмет его в рот. Тогда я, конечно, хорошо так поорал с него, но сейчас понимаю, что он был серьезен. А Грег, к слову, продолжал творить какую-то непонятную хуйню, за которую отгребали родители. Он продал свой компьютер, приставку и телефон, чтобы отдать долги. Но ему все равно не хватало. Вот же дебил, блять. Через некоторое время его «продавцам» это надоело, и они его задавили. Задавили, хах, классное слово, — я до сих пор удивлялся его настроению, блять, — как букашку. Хлоп, и нет. Найл поднял голову и весело улыбался, а я смотрел на него, как на психически нездорового человека. Он находит это смешным? Блять, просто… блять. — Мне не жалко его, ни капли. Тогда Гарри подошел ко мне в столовой, как сейчас помню, со словами: «Так ему надо, нарик ебаный», и я понял, что он прав. Сейчас я живу с отцом. Я действительно считаю его таковым, потому что, ну, «мать» ушла от него после смерти Грега, и мы до сих пор не знаем где она, и что с ней. — Вау, это было… впечатляюще, Найл. Я не знал, что у такого как ты, такая история, пиздец, — я не придерживался цензурной лексики прямо сейчас, потому что все это действительно напоминало пиздец. — У такого как я? Какого? — он мило похлопал глазками, зная, что сейчас услышит. Но я решил все испортить, сказав: — Такого податливого. Стайлс слепил тебя, как лепешку. Ты теперь, по сути, такой же. За исключением, конечно, того, что ты до сих пор выглядишь как ребенок, — мы засмеялись вместе, и то напряжение, что царило в воздухе после монолога Найла, улетучилось. Наш смех прервал звонок. Звонили Найлу, и он, тихо ругнувшись, начал собирать пакеты, разбросанные по кровати, параллельно пытаясь вытащить телефон из кармана джинсов. Сумев-таки сделать это, он ответил: — Гарри, блять, только не ори. Я просто заговорился с Лу, и… На том конце провода что-то проорали, что было едва слышно даже мне. — Хорошо, я понял, его зовут Луи, ага. Найл поставил вызов на громкую связь, чтобы было удобнее во время разговора собирать по кровати какие-то баночки. — Сука, Хоран, ты должен был быть здесь час назад! А вместо того, чтобы принести эти ебаные краски и мольберт, ты выслушиваешь Лу, который говорит о том, что я тупой мудак. Давай быстрее, блять, я выгляжу тут как даун, — он уже говорил почти спокойно, лишь тяжело дышал и чем-то постукивал на том конце провода. — Во-первых, он не жаловался. Я рассказывал, как мы с тобой познакомились. Во-вторых, ты всегда выглядишь как даун, — Найл уже собрал все в пакеты, и подошел к телефону, который оставил на тумбочке. — Если ты рассказывал про Грега, то скажи, что Лу ждет та же участь, если он не остановится. — Заткнись, блять, я прошу тебя. Какой же мудак, серьезно, — белобрысый тяжело вздохнул и, нахмурив брови, посмотрел на Луи, но тот лишь на заявление кудрявого закатил глаза и прошептал: «бла-бла-бла». — Тащи краски своего покойника, тот хоть чем-то полезным увлекался. Хотя, расписывать стены комнаты гуашью… господи, какой придурок. На мой немой вопрос о том, что это краски и мольберт Грега, Найл лишь кивнул, подмигнув. — Давай. Блять. Быстрее, — он опять злился, я слышал это и уже мог различать. — Можешь возвращаться, Гарри, — я не ожидал этого, и даже закрыл себе рот рукой, таращась на Найла. Я сказал это. Я действительно сказал это. — Блять, Лу… — это прозвучало как-то хрипло, но потом все встало на свои места, когда он сказал, — ты не думаешь, что я не хочу этого? — я буквально видел его усмешку. — Заткнись, Хазза. Ты не должен сидеть в этом конченном саду, рисуя какую-то хуйню. Лучше посидеть и нарисовать, я не знаю… вон, того же Луи, почему нет? Ты просто упертый баран. — Не смей мне указывать, эй. Я сам решу. И, черт, я не понял: ты там до сих пор, что ли? Сука, блять, я разрисую твою смазливую рожу, если ты не притащишь свою тощую задницу сюда. Сию же минуту. — Ой, что-то я кушать захотел, пойду-ка домой… — не знаю, зачем тот его бесит, но это выглядело забавно, учитывая то, что Стайлс сейчас не в том настроении, чтобы шутить. — Я начинаю считать, Найлер. Раз-два-три-четыре-пять, за Грегом ты уйдешь, сука, блять. Я смеялся в голос. Это не должно было быть смешно, потому что я никогда не одобрял черный юмор, но это же Гарри, и это… смешно. — О боже, какой рифмач, м-м, — Найл беззвучно смеялся, что вообще не похоже на него, но махнув мне рукой, он вышел за дверь с мольбертом подмышкой и тогда уже громко заржал. Я так и не понял, почему он не мог сделать это здесь, но отогнав эти мысли, продолжил валяться на кровати и улыбаться как дебил. Думаю, день прошел не зря.