8 first suicide

Я все-таки смог заснуть. Проснувшись с синяками под глазами, я увидел Гарри, которому снова бинтовали руку. Честно, я привык, но смотреть на это было все еще не очень приятно. Он повернул голову в мою сторону и медленно кивнул, когда понял, на что я смотрю. Он как бы ответил на вопрос, который я еще не успел задать. Ну, что ж… Я решил посетить душ, чтобы смыть с себя остатки мази (и да, хорошо, я не мылся уже два дня), которые оставила в последний раз медсестра. Мысленно дав себе задачу позвонить маме, чтобы она принесла чистое белье, я вернулся в палату. На моей кровати сидел Гарри и в руках крутил баночки с различными мазями. Неужели он действительно сдержит свое слово? Мне одному это кажется подозрительным? — Не думал, что увижу тебя здесь, когда проснусь, — и да, я все еще думал, что он уйдет. — Честно? Я тоже. Блядский шов разошелся ночью снова, поэтому мне пришлось остаться, — по голосу можно было понять, что ему плевать на шов, на то, что он до сих пор тут. Видно, что у него не было настроения на разговоры (будто у меня было), и поэтому я решил снова залезть под одеяло, потому что (да) я, черт возьми, без белья под пижамой. Нужно не забыть позвонить маме. — У тебя что-то случилось? — стараюсь быть вежливым. Именно так, потому что вариант того, что Гарри расскажет мне, что произошло, даже не рассматривается. Он тяжело вздохнул и, поставив на полку тюбики, пересел на свою кровать, поджав под себя ноги и смотря мне прямо в глаза. И да, мне не нравилось, когда на меня так пялятся, поэтому (угадайте что) я начал пялиться в ответ. — Я так понимаю, что ты простил меня, да? — Я еще думаю, ага. — Я серьезно. Он хочет серьезного разговора? Хорошо. — Знаешь, я не думаю, что нужно вообще говорить об этом. Я не обижаюсь на тебя, нет. Просто я вижу, как ты стараешься вести себя так, будто тебе плевать на меня и на мое состояние, но я же вижу, что это не так, — надеюсь, что я не сильно приукрасил. — Нет, это так, — он даже не моргнул. — Мудак. — Черт, Лу. Прекрати себя вести как маленький. И, ладно, может быть мне действительно жаль, что это произошло, потому что, ну… ты не такой уж и придурок. Убейте меня. Или мне послышалось? — Повтори-ка еще раз? Я не придурок, правда? — Иди в жопу, Луи. Все понятно с ним. Черт, нужно было снять это на камеру, чтобы показывать потомкам, ибо услышать от самого Стайлса, что ты не придурок — дорогого стоит, между прочим. Я полулежа-полусидя кряхтел на кровати, пока не вспомнил, что Гарри мне (так, между строк) должен. — Хэй, Гарри. Давай, можешь обвалять меня в мазях прямо сейчас. — Блять, я и забыл уже. Ты же только с душа вышел, ты слишком чистый для всяких там кремов для задницы. Да, Гарри, именно для задницы. Потому что она все еще адово болит. — Я не мылся два дня просто. Далее последовала тишина, которая начала меня пугать, поэтому я поднял взгляд на Гарри. Он застыл в немом ужасе (иисусе, как же плохо он играет), прикрывая рот ладонью и таращась на меня, словно на призрака. — Блять, ну что? Я уже говорил, что мне не нравится, когда на меня пялятся? Так вот знайте, что я не врал. — Я просто думал, что… что ты чистюля до мозга костей, — он театрально вздохнул, положив себе руку на лоб, — господи, как же теперь дальше жить? — Весь этот театр абсурда могла бы отлично заменить вот та мазь на моем теле. Время, Гарри. Я уже хочу есть. — Может мне еще в костюм медсестры переодеться? Я даже глаза закрывать не буду, чтобы представить это, потому что… буэ. Нет, спасибо большое. — Нет, Гарри, пощади. Он уже встал с кровати, снова беря в руки баночки, а я в это время пытался нормально сесть, при этом скидывая одеяло. Точно. Не забыть позвонить маме, чтобы принесла белье. — Снимай пижаму. — Если бы мы были в дешевом порно, то после твоих слов мы бы потрахались. Но мы всего лишь в больнице, поэтому, увы и ах. — Во-первых, с чего ты взял, что нельзя трахаться в больницах? — он сказал это так невозмутимо, будто делал это уже сотни раз. Хотя, кто его знает. Не первый раз (и даже не второй) тут валяется. — А во-вторых? — я кое-как перевернулся на живот и удобно устроился, как до меня дошло, что я не снял пижаму. Почему я такой тупой, мама. — Гарри, сними сам, ладно? Мне слишком удобно, я только лег нормально. Я не чувствовал никаких действий сзади себя, но буквально через пару секунд с меня сдернули одеяло и штаны (как-то быстро, я даже не успел себя морально подготовить). Потом я почувствовал вес Гарри на своих икрах (отлично, он мне что, на ноги сел?) и руки, которые залезают под рубашку пижамы. — А во-вторых, я не против. Я просто лежал, ощущая руки Гарри на своем теле. Тот уже успел стянуть с меня пижамную рубашку, оставляя на мне буквально ничего. — А какой был вопрос? Я просто забыл, о чем мы говорили, всего-то. — Хм, малыш, тебе приятно? — он наклонился к моему уху, опаляя его своим дыханием, и продолжил гладить мою спину сухими руками, вырисовывая на ней какие-то круги. — Прекрати называть меня малышом, Гарри. Я старше тебя, имей совесть. — Мне можно иметь только совесть? Я уткнулся головой в подушку не потому, что я покраснел (хотя кому я вру). — Давай ты меня смажешь меня уже, а? То есть, намажешь, черт… — Ты знаешь, что я хочу сказать прямо сейчас, поэтому просто промолчу. Я слышал, как открылся тюбик, как Гарри растирал холодную мазь в ладонях и как я чуть не застонал, когда Гарри начал втирать мазь мне в кожу (от боли, конечно же). Он тщательно растирал мне эту пахнущую ромашкой субстанцию по спине, потом медленно прошелся по ребрам, задевая соски (черт бы его побрал) и через несколько круговых движений перешел на поясницу. — Знаешь что? Я готов снова наговорить твоей подружке-уже-не-подружке кучу всякого дерьма, потому что она посмела назвать твою задницу толстой. Блять, это почти идеально. Мне так хотелось заснуть под его голос. Меня одурманивали его движения руками, его тяжесть тела на моих ногах. Я слушал его краем уха, стараясь полностью отдаться приятным чувствам, которые (я уверен) мне не с чем сравнивать. То, что говорит Гарри о мое заднице даже льстило, потому что я помню, что он говорил о ней с самого начала, поэтому я просто продолжал лежать и чуть ли не мурчать от удовольствия (не дождетесь). — Почему почти идеально? — уверен, что потому, что эта задница не его (ха-ха). — Ну, хотя бы потому, что на ней огромный синяк цвета космоса. Он снова выдавил немного мази на руки и, не растерев ее между ладоней, положил руки мне на зад. Я дернулся, потому что, да, это было холодно. Гарри начал медленно растирать мазь, стараясь не давить на синяк (который, к слову, был на правом полупопии), но начал сжимать и разжимать в руке левую ягодицу (я тут просто не знаю, что сказать, поэтому я решил промолчать)? (но молчать не хотелось, потому что Гарри поймет, что я не против и продолжит). А против ли я? Он продолжал втирать мазь мне в кожу, медленно переходя с поясницы на ягодицы. Вместе с левой, он сжал и правую сторону из-за чего я зашипел и дернул ногами (на которых он, кстати, до сих пор сидел). Ибо это было действительно больно. — Тш-ш, прости. Стайлс нежно (что?) провел руками по ягодицам, потом медленно перешел к ногам и, ведя руками вверх, снова к моей попе. Скоро у него начнется зависимость. — Знаешь, что действительно интересно? Что тебя еще никто не изнасиловал, — он уже просто гладил мою задницу (и да, хорошо, мне было приятно. Чуть-чуть) — Ты так говоришь, словно хочешь меня изнасиловать, — я понимал, что это все шутка, но это же Гарри. Мальчик, который уже несколько раз пытался убить себя, который ходит по психологам, словно они его родственники, который сейчас гладит мою задницу своими большими руками, иногда несильно сжимая ее в ладонях. — Ты знаешь, я не против быть твоим первым, — голос такой задумчивый, будто он действительно рассматривает такой вариант событий. — С чего ты взял, что будешь первым? — нет, не подумайте, я девственнее Фиби в этом плане, просто… сказал. «Сказал и пожалел» у меня должно быть жизненным кредо, а потом выгравировано на могиле. Потому что Гарри сильно сжал зад, несмотря на мой синяк и на самого меня, который (немного) прибалдел и расслабленно лежал, не подозревая о таком предательстве. Я снова зашипел (ну или застонал) от боли и попытался скинуть этого придурка со своих ног. Тщетно. Он наклонился к моему уху, его руки (кстати) до сих пор покоились на моей мягкой части, и прошептал: — Я буду первым даже если придется тебя изнасиловать. Стараясь не нарушать поставленный им предел громкости, я тоже негромко сказал: — Скажешь тогда, когда мне начинать тебя бояться, ладно? Гарри повел руками от ягодиц по спине к шее, размазывая остатки мази, несильно сжал бока и резко встал с моих ног, уходя. Последнее, что я услышал, было: «Я не хочу, чтобы ты боялся меня».