We are dead men

      Несколькими днями позже Кок в пух и прах был разнесён Волком Ларсеном в карточной игре. Вдобавок, Магридж так нагрузился виски, что едва стоял на ногах и ещё хуже соображал. Матросы уже собирались спускаться в кубрик, когда Хэмп за шиворот вывел вдрызг пьяного кокни из каюты капитана и подтолкнул его в сторону мужчин.       — Эй, Джонсон! — весело крикнул юнга, — капитан приказал угостить Томми парой вёдер воды!       Поймав кокни в объятия, швед улыбнулся и махнул товарищам рукой.       — Вы слышали его? — крикнул он, толкая Кока к подошедшим матросам. Их было всего трое: Лич, Уфти-Уфти и Келли.       Бывший юнга уже держал в руке ведро с морской водой, и, как только Джонсон отпустил Томми, сразу же опрокинул всё его содержимое на Кока.       Только в этот момент осознав происходящее, Магридж дико завизжал, когда на его голову полилась холодная солёная вода. Кокни пытался выбежать из круга, образованного матросами, но сильные руки Лича вновь и вновь хватали его за ворот рубашки и кидали лицом на палубу. Все четверо мужчин с большим усердием выполняли приказ капитана и вскоре бедный Кок промок до нитки и нахлебался солёной воды. Опьянения как не бывало — кокни, дрожа от холода и повизгивая, выкрикивал площадные ругательства, проклиная всех четверых на чём свет стоит.       Прошло не менее двадцати минут, прежде чем Лич, наконец, поставил ведро на палубу и, схватив Томми, потащил его к камбузу. Кок, зажмурив глаза, отбивался от него, как мог, пока рассерженный Джордж не ударил его кулаком в ухо. Магридж обмяк в его руках, и бывший юнга, открыв дверь, втолкнул его внутрь. Никто из матросов не заботился о том, как кокни доберётся до кровати. Когда ирландец вернулся, все четверо, оживлённо переговариваясь, спустились в кубрик.       Сегодня Хэмп не появился в помещении матросов. Вместо него внутрь вошёл хмурый Магридж, который был встречен всеобщим смехом. С него всё ещё капала вода — он даже не удосужился переодеться. На лбу Кока красовалась шишка, набитая многочисленными падениями на палубу, он стучал зубами от холода и обводил всех злым взглядом, но не говорил ни слова.       Когда кокни ушёл, Уфти-Уфти и Лич, давясь смехом, пародировали его, а Келли и Джонсон, с трудом подавляя хохот, удерживали разошедшихся товарищей.       По такому случаю после ужина в руках Джонсона снова оказалась мандолина.       — Они зовут меня Джонни-висельником, — пропел Джонсон.       — Прочь, парни, прочь, — затянули остальные.       — Они говорят, что я вешаю за деньги, — продолжил швед, перебирая струны.       — Так вешай, парень, вешай! — снова раздалось ему в ответ.             «Они говорят, что я повесил свою мать,             Своих сестёр и братьев.             Они говорят, что я повесил свою бабушку,             И сделал это очень ловко!»       После каждой строчки команда вторила ему, повторяя одни и те же слова.             «Я повесил помощника и шкипера,             Подвесив их за ласты!»       На этой строчке, матрос, не выдержав, широко ухмыльнулся. Остальные не удивились этому — все знали, что Джонсон терпеть не может Йогансена.             «Они зовут меня Джонни-висельником,             Но я никогда никого не вешал»       — Сдаётся мне, наш Джонсон тоже не против кое-кого вздернуть, — заметил Келли с усмешкой.       Все посмотрели на убравшего инструмент моряка, но тот выглядел крайне смущённым, несмотря на разгорячённое лицо.       — Оставь его, Келли, — улыбнулся Лич, заметив, что на этот раз лицо шведа залилось краской уже от этого недвусмысленного замечания.       — Просто шутка, — поднял руки Келли в знак примирения, хотя все собравшиеся в кубрике понимали, что эта шутка правдива.       Этот инцидент не испортил приподнятого настроения команды, и через несколько минут все, кроме дежурных, уже мирно спали на своих местах.       Через три дня в камбузе разыгралась сцена, которая привела в восторг матросов и до смерти напугала Хэмпа. Магридж, сидя у входа в камбуз и хищно поглядывая на юнгу, точил огромный нож, то и дело пробуя лезвие пальцем. Но, веселивший в начале дня, к обеду лязг стали о сталь стал всех раздражать, но Кок и не думал останавливаться, спокойно перенося все смешки в свою сторону.       Лич, занятый на баке, долгое время почти не обращал внимания на Томми. Лишь ближе к обеду он, проходя мимо Кока, грубо бросил:       — Смотри, не урони его, — матрос остановился перед Магриджем, — а то отрежет тебе что-нибудь… если у тебя есть, что отрезать.       Кок вспыхнул и поднялся с места. Он был зол на Лича за ту ночь, и сейчас, сжав в руке нож, смотрел на него с нескрываемой ненавистью.       — Думаешь, меня волнуют советы выродка ирландской лоретки? — прошипел он, сдерживая легкую дрожь в руках.       Джордж стоял совершенно спокойно, и это пугало Кока. Вокруг уже собралась почти половина команды и каждый матрос подбивал Лича расправиться с Магриджем. Но Джордж только весело смеялся, хотя во взгляде его сверкал недобрый огонёк.       — Ты бы о своей матери лучше позаботился, вшивый кокни, — с этими словами он хотел уйти, но Томми, которому оружие в руке придало храбрости, набросился на него.       Никто не успел его остановить — вряд ли кто-то успел хотя бы понять, что произошло. Магридж тут же отскочил назад, а Лич остался стоять на месте, даже не вскрикнув. Кожа на правой руке матроса была рассечена от локтя до запястья и кровь, сбегая по пальцам, быстро капала на палубу, окрашивая дерево в алый цвет.       — Я ещё приду за тобой, кухарка, — фыркнул юноша, даже не посмотрев на свою руку, хотя все видели, как быстро побледнели его лицо и губы, — и ты получишь сполна. О, я не буду торопиться.       Краска отлила от лица кокни и они оба, бледные, как привидения, смотрели друг на друга, не двигаясь. Наконец, Лич развернулся и, уходя, негромко добавил:       — В следующий раз нож тебя не спасёт.       Полюбовавшись перекошенным от страха лицом Кока, Джордж ушёл. Он мог выхватить из сапога свой нож и броситься на Томми, но с каждой секундой ему становилось всё хуже, и матрос стискивал зубы, чтобы не издать ни звука. Не стал нападать он и потому, что левой, здоровой, рукой управлялся хуже.       Джонсон, оправившись от удивления, пошёл за Личем. Молодой матрос сначала сопротивлялся, не желая спускаться в кубрик, но, когда он попытался отмахнуться от шведа и от этого резкого движения у него вдруг потемнело в глазах, юноша позволил увести себя.       В нос снова ударил резкий запах. Джонсон, промывший раны, снова использовал карболовую кислоту. В скудной судовой аптечке ничего лучше не нашлось.       — Шрам останется, — с сожалением произнёс брюнет, доставая бинты, — рана глубокая.       — Тем хуже для Томми, — ответил Джордж, устало прикрывая глаза.       Джонсон, не раз уже проделывающий подобное, достаточно быстро перевязал предплечье Лича. Пока он это делал, в кубрик уже спустился перепуганный Хэмп и остальные матросы. Лич ел медленней всех, несколько неловко управляясь левой рукой, но, когда время обеда подошло к концу, он встал вместе со всеми, собираясь пойти на палубу.       — А ты куда? — остановил его Луис.       Джордж с удивлением посмотрел на него.       — На бак, — после короткого молчания ответил он.       — Ну и что ты там будешь делать одной рукой? — усмехнулся Уфти, — ты себя видел? Бледнее парусов.       Джонсон, стоявший рядом, кивнул, соглашаясь со всеми.       — Ложись на мою кровать, — медленно произнёс он, — ночью наша смена.       В силу упрямого характера бывший юнга сначала противился этому, но слабость во всём теле, лишь слегка отступившая после еды, давала о себе знать. В конце концов он опустился на кровать Джонсона и, проводив товарищей взглядом, закрыл глаза, забывшись тяжёлым, свойственным больным людям, сном.       Лича разбудили только вечером. Сквозь сон он слышал своё имя, но не осознавал, что его зовут. Только тогда, когда чья-то рука стала трясти его за плечо, матрос с трудом открыл потяжелевшие от долгого сна веки. В тусклом свете лампы он увидел склонившегося над ним Парсонса.       — Вставай, уже ужин, — сказал мужчина, заметив, что юноша наконец проснулся.       Лич приподнялся, опираясь на левую руку, в глазах на мгновение потемнело, но, пересилив себя, он сел и взял протянутую Джонсоном порцию. Еда и сон придали сил ослабленному организму, бледность стала уже менее заметной.       Джонсон, Лич и Парсонс отправились на вахту. Швед встал у штурвала, Парсонс взял на себя обязанности сигнальщика. Оба решили оставить Лича старшим вахтенным, прекрасно понимая, что сами, без приказов, справятся с большей частью работы.       Джордж обошёл палубу, проведя рутинный осмотр. «Подчинённые» знали дело лучше его и ирландцу не требовалось давать им никаких команд. Некоторое время спустя он прошёл на корму, где у штурвала стоял Джонсон. Задумчивый взгляд шведа был устремлён куда-то вдаль, к горизонту, где ещё теплился свет заходящего солнца, окрашивая небо и морскую гладь в огненный цвет. Но скоро эта красота пропадёт и ночь полностью вступит в свои права, неизменно вселяя неясное беспокойство в души всех матросов, выходящих в ночь на палубу. Хуже всех придётся Парсонсу: с высоты он не увидит ничего, кроме темноты, и только лишь плеск воды будет напоминать ему о том, где он находится.       — Всё в порядке? — спросил Джонсон, не отрывая взгляда от воды.       — Да, всё в порядке, — ответил Лич, не зная точно, что именно имел в виду Джонсон.       — Ты никогда не говорил о своей семье, — Джордж заметил, что матрос бросил на него быстрый, виноватый взгляд, будто извиняясь за любопытство.       — Это у тебя после слов Кока интерес появился? — Лич не смог скрыть насмешливой улыбки.       Швед посмотрел на него осуждающе, как бы спрашивая: «зачем подавать это вот так?»       — Моя мать давно умерла, — всё-таки решил удовлетворить любопытство товарища Джордж, — она была наполовину англичанкой.       — И наполовину… — Джонсон вопросительно посмотрел на юношу.       — Ирландкой, конечно, — хмыкнул матрос, — отец ещё жив. Матт Маккарти, сапожник с Телеграф-хилл.       — Маккарти? — переспросил швед, улыбнувшись, — так ты Джордж Маккарти?       Лицо ирландца вдруг на мгновение исказилось, словно от боли, но он тут же отвёл взгляд, небрежно бросив:       — Нет. Лич. Нет никакого Джорджа Маккарти. По крайней мере, на этой шхуне.       Джонсон понимал, что надавил на больное место юноши и, стараясь придать голосу безразличие, задал новый вопрос:       — Проблемы с отцом?       Лич долго молчал. Рулевой не торопил его и лишь иногда переводил взгляд с погруженного во мрак моря на стоящего рядом матроса, чьи черты были различимы в неярком свете огней, подвешенных по обе стороны кормы.       — Проблемы, — наконец пробормотал Джордж, — он меня, наверняка, и на порог не пустит. Надеюсь, с ним всё в порядке.       Последнюю фразу бывший юнга почти прошептал, но швед смог её расслышать.       — Я раньше работал на заводе, — вдруг разоткровенничался Джордж, — адская работа за гроши. И так с четырнадцати лет, как только закончил школу. Но мне это надоело.       Матрос замолчал, раздумывая, стоит ли продолжать.       — И ты решил стать юнгой? — подтолкнул к продолжению Джонсон. Лич явно смутился.       — Ну… почти. Я хорошо знал одного из рабочих, Пола. Ему за месяц до этого станком изуродовало руку. Ему просто перемололо все кости, понимаешь? И в суде сказали, что это он виноват и поэтому не получит никакой компенсации, — Джонсон уже успел пожалеть, что стал расспрашивать его. Бывший юнга выглядел крайне подавленным.       — А у него была семья. С такой рукой его никто бы не принял на работу. И он… — Джордж замолчал, опуская взгляд, полный боли и — отчасти — страха.       Швед чувствовал, что рассказ не закончен, а потому лишь пробормотал слова сочувствия, не зная, как помочь юноше. Эта травма не была физической, её нельзя было обработать и наложить на неё повязку, а слова всегда давались Джонсону тяжелей, чем действия.       — Тогда я бросил работу, — продолжил Лич, — а ночью пробрался туда и поджёг склад. Утром уже нанялся юнгой. «Призраку» только его и не хватало для отплытия.       Мужчина невольно присвистнул от удивления, но ничего не сказал. Конечно, у отца Джорджа была веская причина плохо относиться к сыну. Шутка ли — поджечь склад? Ведь пострадали при этом в основном всё те же рабочие, а не капиталисты. Но Джонсон промолчал, не желая ещё сильнее расстраивать юношу.       — Но, всё-таки, почему «Лич»? — спросил швед, когда вахтенный снова сделал обход, проверяя работу Парсонса и приводя в порядок свои мысли.       — Меня так прозвали ещё в школе, — пожал плечами Лич, — так и приклеилось. Коротко и просто — мне нравится.       — А что насчёт тебя? Я знаю только твоё имя, — в свою очередь поинтересовался юноша.       — Моя жизнь скучнее, — ответил матрос, поворачивая штурвал и немного меняя курс. Лишь после завершения манёвра он продолжил говорить, — родители умерли лет десять назад. Брат… брат меньше года назад пошёл ко дну вместе со всей командой и товаром.       — Не похоже, что ты сильно о нём горюешь, — заметил Лич, никогда не отличавшийся тактичностью.       — Я… — слегка растерялся Джонсон, застигнутый врасплох таким предположением, — я не видел его со смерти родителей. Узнал об этом, уже отплывая во Фриско.       — Чем ты занимался? Не всё же время плавал?       — Ещё подростком начал, — улыбнулся матрос. В его взгляде появилось тёплое выражение, стоило только ему заговорить об этом, — я всегда любил море, судна. То, как они борются с волнами, то, как ветер надувает паруса, как пенится вода… что может быть лучше? Я не представляю без этого свою жизнь.       На палубе вдруг показалась фигура помощника капитана, столь бесцеремонно прервав поток слов восторженного шведа. Оглядевшись, он заметил двух матросов и сделал пару шагов в их сторону.       — Йонсон! Какого чёрта этот сопляк у вас за старшего?! — крикнул Йогансен, указывая на Лича.       Джонсон, услышав это, вдруг передал штурвал Джорджу.       — Подожди немного, — с этими словами мужчина пошёл в сторону Йогансена.       К счастью, море было спокойно и не требовалось менять курс, так что ирландец встал у штурвала, придерживая его левой рукой и внимательно вглядываясь в слабо освещённый участок палубы, где о чём-то тихо говорили Джонсон и Йогансен. Последний вдруг отшатнулся, прикрывая лицо ладонью. Рука Джонсона стала методично подниматься и опускаться на оглушённого помощника, который, вскоре придя в себя, пытался защищаться, но матрос был проворнее.       — Джонсон, Джон-сон, — негромко повторял брюнет с каждым ударом, — не Йонсон. Моё имя Джонсон!       Последний удар он нанёс ногой и, сделав шаг назад, спросил Йогансена своё имя.       — Джонсон, чтоб тебя! — крикнул помощник, согнувшись пополам. И добавил, уже тише, — ты ещё пожалеешь, Джонсон.       Матрос вернулся к Личу и, улыбнувшись, принял штурвал.       — Мне сейчас не показалось?.. — спросил Джордж, всё ещё отказываясь верить своим глазам. Он не ожидал, что флегматичного Джонсона можно довести до такого. Конечно, Йогансен не особо пострадал, разве что его гордость, но всё же…       — Он заслужил. Теперь запомнит, что никакого «Йонсона» здесь нет, — настроение шведа явно приподнялось после этого инцидента, хотя он выглядел по-обычному невозмутимым, — вреда от такого урока меньше, чем от ножа Кока, но он не пропадёт даром — я уверен.       Юноша пожал плечами и тихо проговорил:       — Он запомнит.       Мужчина кинул на него неопределённый взгляд, но ничего не сказал. В словах Лича таилось недоброе пророчество.