We are dead men

      Три дня дали Магриджу на выздоровление. Ларсен также пару раз заходил в кубрик, но недееспособность Джонсона не вызывала сомнений даже у него. Ко времени «реабилитации» кока швед уже мог самостоятельно садиться, но вот стоять ему всё ещё было очень тяжело.       Джонсон, как и все остальные, был обязан Личу тремя днями не утопающей в прогорклом масле и жире еде. Некоторые даже советовали Джорджу повторить свою выходку, чтобы Хэмп и дальше выполнял обязанности Томми, но у кока и без этого была сломана пара ложных ребёр. Волк, к тому же, уже пригрозил ему и потребовал соблюдать чистоту, но все сомневались, что Магридж вообще знает значение слова «чистота».       Матросы начинали роптать и их недовольство подогревалось словами Лича. Он выбрал подходящее время и остальные прислушивались к его речам, кроме Луиса и Лэтимера, которые были слишком осторожны и не желали ввязываться в эту маленькую войну между командой и капитаном.       Через два дня после возвращений кока в строй, Джонсон уже ходил по кубрику, то и дело останавливаясь и опираясь о спинки кроватей. Ещё через три дня и ему тоже пришлось выползти на палубу и вернуться к своим обязанностям. Матросы оставляли ему работу полегче, но швед всё равно часто прерывался и искал опору, чтобы перевести дух и унять головокружение.       За день до того как Джонсон вернулся к работе, Лич долго разговаривал с ним и явно пытался получить его согласие на что-то, но, судя по выражению лица шведа, без особого успеха. Но упёртость и настойчивость ирландца сделали своё дело: мужчина, в конце концов, нехотя кивнул, соглашаясь с его предложением.       И следующим утром его поведение изменилось ещё больше, чем у Йогансена, когда последний получил ночной урок орфоэпии.       Джонсон вдруг стал пресмыкаться перед Ларсеном и его помощником, а ирландец, наоборот, будто старался отвлечь их внимание на себя и открыто неповиновался приказам. Джонсон угодливо поддакивал словам старших, Джордж же всегда грубо перебивал их, часто получая за это подзатыльники и пинки. Но юноша словно не замечал этого и лишь раз ночью он схватил Йогансена за ворот куртки и, притянув к себе, прошипел сквозь зубы:       — Ты ещё заплатишь за это и за Джонсона, косолапый швед.       — Да пошёл ты, сопляк! — выругался в ответ помощник капитана и замахнулся, но Лич уже отскочил от него.       В темноте послышался резкий, короткий свист летящего с большой скоростью предмета. Йогансен чертыхнулся: пролетев совсем рядом с ним, нож с тихим, тупым стуком вошёл в дерево. Джордж засмеялся насмешливо и дразняще. Мужчина бросился к нему, но юркий матрос проскользнул под его рукой и скрылся.       Он не заметил юнгу, который, тихо прокравшись к стене, обхватил рукоять ножа, лезвие которого вошло в неё почти на четыре сантиметра. Провозившись немного, Хэмфри всё же вытащил оружие и поспешно ушёл, как раз в тот момент, когда Йогансен стал искать его.       Хэмп отдал нож следующим утром. Лич улыбнулся, и в первый раз юнга почувствовал, что добился признания этого характерного матроса.       Каждый день, после поправки Джонсона, в кубрике матросов даже после отбоя не смолкали разговоры вполголоса. Их инициатором был Джордж, он же и составлял план. Луис сразу наотрез отказался, но остальные прислушались к юноше, хотя и не верили в успех предлагаемого им мероприятия. Только Лэтимер не воспринял их всерьёз, полагая, что ни у кого, разве что за исключением самого Лича, на это безумие не хватит смелости и, что ещё более важно — безрассудства.       Ночь, в которую всё должно было произойти, назначил ирландец. Он не стал сообщать об этом никому, кроме Уфти-Уфти и Джонсона, чтобы никто ненароком не выдал их планов.       В эту ночь все матросы, как обычно, после ужина легли спать. Из их кубрика уже давно не раздавались звуки мандолины. Песни Джонсона и Уфти, как грустные, так и весёлые, больше не развлекали матросов перед сном. Здесь царила атмосфера недовольства и страха, свойственная для всех заговорщиков.       Лэтимер, Нилсон и Гаррисон ушли на ночную смену, и Личу и Уфти, решившим сделать всю грязную работу, надо было незаметно пройти только лишь мимо Лэтимера. Но, когда команда наконец заснула и два матроса вышли на палубу, они увидели, что матрос мирно спит, прислонившись к стене.       Ларсен и Йогансен ещё не спали, но отлынивающего матроса каким-то образом пока не заметили. Канак кивнул ирландцу, впервые за долгое время на его лице не готова была заиграть нежная, хотя и обманчивая, улыбка. Мужчина, со свойственной ему грацией, выскользнул на палубу и стал красться в сторону Йогансена. Скрип досок при качке, казалось, сливался со звуками его шагов, делая гавайца бесшумным, словно тень. Джордж невольно задержал взгляд на загорелом теле, которое за его изящность и пластичность можно было бы назвать женственным, если бы не сильные мышцы, плавно перекатывающиеся под кожей при каждом движении канака.       Лич ступал не так осторожно, с трудом улавливая ритм качки и наиболее сильные скрипы. Море ещё было не совсем понятно ему — своеобразным барьером служила возникнувшая на «Призраке» нелюбовь ирландца к бескрайним водным просторам, нежелание проникнуть в их тайны и посвятить им свою жизнь.       С другой стороны палубы послышалась тихая возня, закончившаяся характерным звуком удара чего-то тяжёлого о воду. Ларсен, услышав это, медленно обернулся. Джордж понял, что времени у него в обрез и Волк рано или поздно заметит его, или же пойдёт проверить причину шума на противоположной стороне.       Кинувшись вперёд, ирландец прыгнул с разбега, оттолкнувшись руками и ногами. Капитан заметил его краем глаза, но даже для него было уже поздно: юноша подобрался в прыжке и налетел на мужчину, сбив его с ног. Всё произошло настолько быстро, что Волк не понял, кто это сделал, а когда к нему вернулась способность соображать, он уже перелетел за борт.       Лич зацепился за фальшборт и остался висеть над водой, прижимаясь спиной к борту шхуны. Он чувствовал удовлетворение от результата своей работы, но сам он оказался не в лучшем положении. Разжав пальцы одной руки, ирландец резким движением перебросил своё тело на сто восемьдесят градусов, оказавшись уже лицом к палубе. Помогая себе ногами, он подтянулся вверх, забравшись обратно на борт.       Единственным, кто видел это, был Гаррисон, стоявший у штурвала. Парень от испуга и удивления открыл рот, не в силах выдавить ни звука. Пару секунд они с Личем молча смотрели друг на друга, пока, наконец, нижняя челюсть матроса не заняла нормальное положение, придав ему хотя бы подобие нормального вида.       Уфти-Уфти уже был в кубрике. Он всегда спал очень тихо и просыпался так быстро, что невозможно было точно определить притворяется он или нет. Луис, как обычно, говорил во сне, вспоминая пережитое и выражая опасения насчёт грядущего. Никто и не пошевельнулся, когда Джордж вошёл внутрь и направился к своей кровати.       Джонсон тихо стонал во сне и ирландец присел на корточки перед ним, вглядываясь в хмурое лицо шведа, казавшееся сейчас ещё более печальным.       Будто почувствовав на себе взгляд, мужчина открыл глаза, встретившись взглядом с Личем.       — Всё в порядке? — шёпот был почти неразличим среди скрипов, сопенья и храпа, окружавших их.       — Да, — сонно улыбнулся Джонсон, — мне уже лучше. А ты…       Мужчина замолчал, словно только что осознав, почему юноша не спит.       — Сделал. И Уфти тоже, — Лич вспомнил всплеск под своими ногами и тихий вскрик, больше похожий на рык. Но сейчас эмоциональное напряжение отхлынуло, давая возможность мыслить ясно. И выводы ирландца не обрадовали.       — Но я не уверен. Он заметил меня — не было времени приготовиться, — Джордж не привык оправдываться и не собирался делать это и сейчас, — мне лучше лечь на место.       На лице шведа на секунду отразилось огорчение, но он тут же взял себя в руки и тихо сказал:       — Ты молодец.       Ирландец поджал губы, покачав головой.       — Увидим, — ответил он, забираясь на верхний ярус.       Не прошло и пятнадцати минут как дверь в кубрик бесшумно приоткрылась. На пол тёмной комнаты упал тусклый, дрожащий луч света, отбрасываемый от ручной лампы. Тут же чья-то широкая спина загородила этот скудный источник света и массивная фигура стала спускаться вниз по лестнице.       Лич приоткрыл глаз, наблюдая за вошедшим, но вслед за ним спустился другой человек, который и держал в руке лампу. Свет упал на лицо Джорджа и он поспешил опустить веко, чтобы не выдать себя раньше времени.       Волк и Хэмп подошли к кровати Уфти и Луиса. Когда юнга повернулся к ним лицом, Лич, оставшись в темноте, снова разомкнул веки, наблюдая за пришедшими, словно зверь в клетке. Он заметил кровь, струящуюся по лбу Ларсена, но не питал на этот счёт никаких иллюзий. Капитан, ирландец был в этом уверен, всё ещё мог расправиться с ним одной рукой.       Два силуэта почти бесшумно скользили по кубрику, подходя к каждой кровати и проверяя пульс у спящих матросов. Лич осознавал, что ему не удастся их обмануть, а значит, оставался лишь один выход — атаковать.       С каждым их шагом сердце Джорджа стучало всё сильнее, волнение и страх, подобно верёвкам, скручивались в его груди в крепкие узлы. Очередь дошла до третьей кровати, на которой на данный момент спал один Келли. Следующие — они с Джонсоном. Ларсен, подойдя к их кровати, взял спящего мужчину за руку. Швед, успевший только задремать, почти сразу приоткрыл глаза и застыл: ему в глаза смотрел сам капитан, чьё лицо было залито кровью.       Они не успели ничего сказать или сделать: Хэмп вдруг вскрикнул, в то же мгновение послышался звук удара, и лампа вылетела из рук юнги, покатившись по полу. Кубрик погрузился во мрак. Волк с проклятиями выпустил руку матроса и тут же был сбит с ног спрыгнувшим на него Личем.       Во время боя разум очищается от ненужных мыслей и эмоций. В тот момент, когда они с капитаном катались по полу, вцепившись друг в друга, словно дикие животные, в голове Джорджа не было ни единой мысли, кроме как не дать Волку добраться до своего горла. Ларсен громогласно заревел от неожиданности и боли и что-то в Личе откликнулось на этот рёв, заставив его зарычать в ответ так, что кровь застывала в жилах.       Джонсон, несмотря на своё самочувствие, присоединился к юноше. И им не пришлось сражаться вдвоём — вскоре к ним присоединились ещё два матроса, а остальные пять сели на своих кроватях, пытаясь понять, что происходит.       — Дайте мне нож, пока я держу его, — закричал ирландец в темноте.       — Кого? — послышался сонный голос Вильямса.       Лич понимал, что матросы могут струсить и поэтому решил соврать:       — Этого чёртового помощника!       Эффекта, который произвели эти слова, он и не ожидал: четыре из пяти проснувшихся матроса подскочили с постелей и бросились на помощь взбунтовавшимся товарищам. Только Луис остался сидеть на своём месте. Толстому матросу была безразлична судьба товарищей и исход боя — его волновала только лишь собственная жизнь. Он был из тех, кто всегда на стороне победителя.       — Да кто-нибудь уже, слышите?! — снова завопил ирландец, обхватив руками крепкую шею Ларсена, — дайте мне нож!       В темноте нападение быстро переросло в свалку. Ничего не видя, матросы били, не разбирая, кто перед ними. В один момент Лича толкнули вперёд и он, не удержав равновесия, упал, опершись о пол руками и чуть не придавив своим телом какого-то матроса. Тот закричал, но среди переполоха сложно было понять, кому принадлежит этот голос. Джордж попытался встать, но в ту же секунду чьи-то ногти впились в его спину, расцарапывая кожу до крови. Старая, непрочная ткань его рубашки с треском порвалась.       — Отпусти, — зашипел юноша, понимая, что руки принадлежат явно не Волку.       В ответ неизвестный только крепче сжал пальцы. Ирландец нахмурился, но боль не волновала его. Гораздо важнее, что, чем дольше этот матрос удерживает его в своих «объятьях», тем меньше у них шансов расправиться с капитаном.       Собравшись с силами, Лич начал вставать на ноги. Матрос не отпускал его. Ногти заскользили по влажной от пота и крови коже юноши, оставляя на ней довольно глубокие борозды, из которых стали выступать крупные бусинки крови.       — Бейте по голове! — раздался чей-то крик позади.       — Выбейте ему мозги! — жажда крови и желание мести, которые так старательно взращивал Джордж, в конце концов дали плоды и в Джонсоне.       Лич наконец выбрался из плена чужих рук. Он не стал зря терять время и кинулся в гущу боя, каким-то образом безошибочно определив местоположение Ларсена.       — Да дайте же мне нож! — в отчаянии крикнул ирландец, почувствовав, что Волк медленно, но неумолимо приближается к выходу из кубрика.       Мужчина уже почти преодолел половину лестницы, когда дверь распахнулась и внутрь заглянул Лэтимер.       — Что происходит? — спросил матрос, явно напуганный шумом, — кто…       — Это я — Ларсен, — прохрипел капитан, утомлённый неравной борьбой.       Фигура на пороге, слабо освещённая фонарями на палубе, протянула руку. Капитан нечеловеческим усилием рванулся вперёд, высвобождаясь из хватки матросов. Теперь его держал только Лич, который, вцепившись руками в шею мужчины, пытался столкнуть его вниз.       Собравшись с силами, Ларсен схватил Лэтимера за руку, а собственную, согнутую, резко отвёл назад. Не ожидавший этого Джордж, получив удар локтём в скулу, разжал пальцы и, не удержав равновесие, сам полетел с лестницы.       Все смолкли. Возня прекратилась. Кто-то загремел лампой и через минуту тьму в кубрике рассеял её неровный свет. В это же время сверху раздался голос Лэтимера:       — Хэмп, капитан зовёт!       На юнгу, сидевшего в углу, обратились удивлённые и враждебные взгляды, но Лич, неожиданно даже для себя самого, заступился за него:       — Пусть идёт. Он не выдаст, да? — это было скорее утверждением, чем вопросом, но Хэмфри всё-таки кивнул, подтверждая.       Когда юнга ушёл, матросы принялись осматривать свои повреждения.       — Кажется, я попал ему в челюсть, — похвастался Уфти-Уфти, демонстрируя разбитые костяшки пальцев на своей руке.       Келли, до этого молча ощупывающий своё лицо, вдруг подскочил и двинулся на гавайца.       — Так это ты, ублюдок, сделал?! — на нижней челюсти Келли, и правда, уже проступил внушительных размеров синяк.       Канак ощерился, когда мужчина подался вперёд, намереваясь отомстить.       — Вот капитан теперь вас доведёт, — оба матроса остановились и посмотрели на Луиса, единственного не участвовавшего в драке.       — Скажу, что кто-то стукнул меня, вот я и влез в потасовку, — зло сверкнул глазами Келли, замахиваясь для удара.       Гаваец с проворностью кошки перемахнул через стол, умудрившись никого не задеть. Кулак матроса ударил лишь пустоту.       — А, хватит! Как Уфти мог, чёрт подери, узнать тебя в темноте?! — закричал Лич с места.       Келли, в нерешительности, повернул голову в сторону юноши. Снова взметнувшаяся вверх рука медленно опустилась.       — Да… ты прав, — словно нехотя произнёс он и кивнул гавайцу в знак примирения.       Уфти-Уфти ласково улыбнулся ирландцу: сейчас канаку явно ни к чему были лишние увечья.       — Так что делать? — взволнованно спросил Парсонс, — капитан нас всех убьёт.       — Не убьёт, пока мы ему нужны, — проворчал Холиок, — но жизнь теперь будет ещё та.       — Может, тоже что-нибудь придумать? — подал голос Вильямс, говоря больше с собой, — что задели в потасовке…       По кубрику прошёлся ропот. После неудачного покушения все матросы стали придумывать оправдания своим синякам, чтобы хотя бы смягчить гнев Волка Ларсена. Молчали только Лич и Джонсон. Последний потупил взгляд, невидящим взором уставившись на спину Джорджа, сидевшего на полу у его ног и стягивающего с себя порванную рубашку. Оба были как в воду опущены. И если Джонсон никак не реагировал на трусливые увёртывания, то Джордж, наоборот, с каждым словом матросов становился всё злее. Через пару минут его терпение лопнуло:       — Достаточно! Вы — трусы! — взревел он, вскакивая с места, — ничего вам не будет! Можете оправдываться сколько угодно, но все вы прекрасно знаете, что достанется нам с Джонсоном!       Швед ещё больше поник и, обведя взглядом товарищей, отвернулся, укладываясь спать, чтобы не видеть их лица.       — Всё! Боже, я же просил вас дать мне нож… — Лич на секунду, лишь на секунду, не смог скрыть собственного страха. Но в то же мгновение он овладел собой и в глазах юноши снова засверкали гнев и разочарование в остальных матросах, — меня утомил ваш трусливый лепет. Все спать! Только это вы и умеете!       Не каждый юнец мог бы похвастаться тем, что к нему хотя бы прислушиваются старшие, но после слов Лича все мужчины вдруг разом замолкли и стали возвращаться к своим кроватям. Юноша потушил лампу и подтянулся на своё место, скрипнув зубами от резкой боли в разодранной ногтями спине. С завтрашнего дня всё изменится, но он слишком устал, чтобы думать об этом.