Хамелеон

      Его любимые часы остановились в ту злополучную ночь. Циферблат треснул, стрелки застыли в одном положении: без четверти два. Джон разбил их о лицо того парня, который погиб. В трещинах застряли частички кожи и засохшая кровь. Джон бил его так сильно, что стёр кожу на кулаках. Он помнит то ощущение — липкая кровь попадала на руки и пощипывала свежие раны. Кровь брызгала в лицо, пачкала шею, впитывалась в одежду. Помнит, будто это было вчера.       С тех пор как ушёл отец, Джон примерил на себя его роль. Поэтому для сестры с матерью он стал не просто сыном или старшим братом, он стал тем, кто решал их проблемы. Одну за другой. Возможно, всё оттого, что чувствовал вину… Возможно, он до сих пор её чувствует. Не так ярко, не так остро, лишь по привычке. Мать тоже винила его, она никогда не говорила этого вслух, но Джон знал — она считала, что допустила ошибку, после которой появился он. Когда отец уличил её в измене, совершённой много лет назад, они кричали друг на друга так долго и громко, что не смогли бы скрыть от него причины расставания даже если бы хотели. Так ему открылась правда. Его мать лишилась мужа, а сестра отца из-за него. С возрастом он многое переосмыслил, однако тогда потакал их капризам и вовсе не был против, что самое лучшее и желанное достаётся младшей сестре.       В ту ночь его сестра, как обычно, собралась развлечься. Она училась в выпускном классе, но ещё не знала, чем хочет заниматься по жизни, да и колледж выбирать не спешила. Маясь от скуки, желала лишь свободы без обязательств. И была влюблена в такого близкого ей по духу Мартина Кларка. Все знали об этом… Кроме Кларка. Может быть, потому что росла без отца, однако, в отличие от Джона, Джордан Дориан была трудным подростком. Неплохим, но вечно попадающим в неприятности ребёнком. Неприятности следовали за ней по пятам, везде и всюду, словно Джордан нарочно делала всё, чтобы легко ей не жилось. Лишь старалась подражать Кларку, выжидая его смешка или одобрения. Проживала каждый день, будто последний, и однажды вляпалась в самое мерзкое из всего, что с ней когда-либо случалось.       Обычно в тех барах, куда она сбегала по ночам, подростков не обслуживали. Не имели права по закону. Но боевой раскрас, прибавляющий возраста, поддельные водительские права и лишние баксы порой ослабляли зрение персонала. Ему — старшему брату-копу — Джордан позвонила почти перед самым закрытием. Успела позвонить незадолго до того, как тот парень приложил её лбом об унитаз. Она ничего толком не объяснила — не осознав всю опасность, Джон просто вышел из дома и пошёл к ней один.       Бар находился не так далеко от их с Кларком квартиры, поэтому он прибыл вовремя для того, чтобы многое увидеть, однако слишком поздно, чтобы предотвратить. Тот парень, теперь уже мёртвый подонок, насиловал его сестру. Прямо у него на глазах…       Гремучая смесь отчаянья и гнева затянула его куда-то в черноту — отчаянья немого, он всё равно не смог бы выразить его словами, а гневу слова не нужны. Внутри водоворота ожесточения и ярости лишним словам не было места.       Стащив насильника с сестры, он на мгновение встретился с ней взглядом. От вида её бледного лица свело желудок: впервые за всю жизнь Джордан выглядела такой жалкой и напуганной…       Злость поделилась местом с горьким, губительным сожалением.       Джон швырял того парня по всему бару. За всё время работы патрульным он не видел так много крови… Словно из открытой раны: кровь на руках, на полу, запах крови осел в носу, и даже во рту ощущался кровавый привкус железа. Потом, при даче показаний, свидетели как один утверждали, что Джон потерял голову. Утратил самообладание и просто-напросто взбесился. Они пытались утихомирить его, однако впустую.       Но тогда насильник был ещё жив. Отсчёт его жизни пошёл с минуты, когда приехала их с Джордан мать. Джон сам позвонил ей. Сам указал адрес и сам в сердцах бросил: «Следи за дочерью лучше». Кроме выданного Департаментом, на него был зарегистрирован ещё один пистолет. Отцовский «Кольт», лёгкий и простой в обращении. Переезжая, Джон оставил его дома, чтобы его семье было чем себя защитить. И они защитили себя.       Как смогли.       Джон выкинул насильника на улицу, собираясь вызвать патруль. Джордан тоже вышла через чёрный ход — прихрамывая, поправляя короткую юбку и рваные колготки на ободранных ногах. Её никто не заметил, никто даже не понял, с чего именно началась драка. Схлопотавший по лицу хозяин бара не пошёл следом за ними, а сразу же взялся за телефон. Опередил и вызывал копов самостоятельно. Насильник опёрся о свой «Бентли» вымазанными в крови ладонями, будто хотел сесть в машину и уехать — Джон успел схватить его за шкирку и удержать на месте. Гнев всё ещё бушевал внутри, но потихоньку он приходил в себя. Возвращалось утерянное самообладание, мысли сдвинулись с мёртвой точки. Однако надломленный, заплаканный голос сестры едва не заставил его вновь сорваться.       «Мама…»       Мать успокаивала её, гладила по спине. Говорила, что ублюдка непременно осудят, закроют надолго. Но вдруг насильник смешливо хрюкнул. Его лицо казалось одним сплошным кровоподтёком, нос сломан, зубы выбиты, левый глаз заплыл и опух так, что не открывался из-за раздувшегося века, но он ухмыльнулся. Взаправду ухмыльнулся.       Как ухмыляются люди, которые услышали несусветную глупость.       «Она сама хотела».       Типичный ответ. Типичный случай, о каких им рассказывали в академии. Неинтересный, ничем не примечательный, один из многих. Но теперь это не просто абстрактная жертва изнасилования, которая может не захотеть предать огласке своё унижение. Это его сестра.       Лучше бы тот парень молчал. Не продолжал говорить. Не рассказывал о том, что заснял её лицо на видео. Не говорил, что покажет это своим друзьям. Лучше бы он просто молчал, не подливал масла в огонь. Но этого кретина как прорвало, он еле дышал, держался за рёбра и всё равно не закрывал рот.       «Меня не посадят».       Его могли не посадить. Акула-адвокат, целая свора адвокатов… Такие способны вывернуть картину наизнанку и убедить всех, что чёрное — это белое. Их мать знала это. И Джон знал — на хорошего адвоката их семье придётся собирать пожертвованиями. И неизвестно, удастся ли собрать? Он видел, как лицо матери застывало, как стекленели её глаза. Нужно было заткнуть того парня, шарахнуть башкой о капот и вырубить. Но место гнева уже заняло осознание: всё, что можно доказать наверняка — это он, Джон Дориан, появился в баре и напал на человека…       А свинья всё продолжала визжать.       Когда тот парень сказал, что трахнет его сестру ещё раз, Джон, наконец, вышел из оцепенения. Он и правда шарахнул насильника о «Бентли», да только слишком поздно.       Женщины… Порой они не могут совладать со своими эмоциями. Порой этого не могут и мужчины, однако тогда сорвалась именно его мать. «Кольт» она принесла с собой, поддавшись порыву, неумело прицелилась, и прежде чем Джон успел что-то сделать, нажала на спусковой крючок. По ушам резануло, Джон невольно зажмурил глаза, а когда приподнял веки, в груди того парня уже зияла дыра. Наверное, он смотрел на труп с таким выражением в распахнутых глазах, точно не верил в увиденное. Ошеломлённо. У матери дрожали руки. Она опустила пистолет, смахнула слёзы, оставившие мокрые дорожки на щеках. Позади раздались торопливые шаги — люди в баре услышали выстрел и запаниковали. Время было не на стороне его матери, но Джон успел выхватить «Кольт» и выстрелить в насильника ещё раз. Прямо перед тем, как из бара выскочил владелец, то ли пытаясь закрыть дверь, то ли спасаясь бегством.       «Я застрелил его…»       Копам Джон сказал то же самое. Всем так сказал. Оставил на пистолете свои отпечатки, на себе — следы пороха, и признался в убийстве. Он не мог допустить того, чтобы его мать осудили. Насильник не представлял для неё угрозы, она застрелила его не в попытке спасти свою жизнь, она просто застрелила его, не сумев справиться с чувствами. Кто-то должен был защитить её.       Но и сам он не был тогда при исполнении. По свидетельским показаниям он сначала избил, а потом убил человека. По показаниям семьи, он застрелил насильника сестры при самообороне. Если бы не сняли побои и не установили факт изнасилования, убийством в состоянии аффекта Джон вряд ли бы отделался. Он принял условия прокурора, признал себя виновным, и дело не дошло до суда. Поэтому его хоть и обвинили в непредумышленном убийстве, ¹ но при смягчающих обстоятельствах. Семья убитого пыталась повлиять на приговор, однако их урезонили конкуренты по бизнесу, раздувшие скандал с изнасилованием до масштабов всей страны.       Всё прошло гладко. Убийца был взят на месте преступления, во всём сознался и пошёл на сделку с правосудием. Собственная семья отдала его на откуп, смирилась и с судимостью, и с потерей работы в полиции. Но Джон не возражал. Сдался, принял всё как должное. Вздумай кто-то из полицейских, нацеленных его спасти, копнуть глубже, и за решёткой оказалась бы женщина, которую там сломали бы в первую же неделю. Опустошили бы, раздавили и уничтожили.       Кларк узнал обо всём в ту самую ночь. От его матери — она пришла к нему и выложила всё как на духу.       «Помоги моему сыну…»       Чем он мог помочь? Помочь могла только она, сознавшись в убийстве, но она не стала этого делать. А потому Кларк предпринял первую и последнюю попытку:       «Скажи правду!»       Конечно же, Джон ничего не сказал. Он жалел лишь об одном: нужно было самому убить того подонка. Не дать матери почувствовать порох на руках… Всё сделать самому. И лучше бы Кларк ничего не знал. Лучше было думать, что он исчез, потому что не захотел иметь ничего общего с убийцей. Лучше, ведь Джон так и не смог объяснить себе его поступков. Зная Кларка, он никогда не требовал от него невозможного. Кларк особо не впрягался за других, он из тех, кто рассматривает людей по степени их выгодности. Так и строил отношения в обществе. Однако Джон не без причины полагал, что имеет для Кларка значение. Потому и сам отвечал ему взаимностью. Сначала. С самого начала они ещё были равны, а затем чаша весов слишком заметно склонилась в сторону Мартина Кларка. И их дружба перестала быть чем-то нормальным. Нормально — это когда друзья на какое-то время расстаются, заводят других друзей… Нормально — когда мир не сосредотачивается на одном-единственном человеке. При всём понимании, что это естественно — одноклассники разбегаются и перестают видеться, жизни без Кларка Джон не представлял.       Он понимал также, что его потребность в Кларке переходит некие границы, однако продолжал верить: их отношения особенные, у них всё будет по-другому. Дороги никогда не разойдутся. И пусть вокруг были люди — хорошие, нравящиеся ему люди, — без Кларка отношения с ними казались серыми, лишёнными чего-то важного. Куда бы ни шёл Джон, Кларк шёл следом, с кем бы ни пытался построить отношения, Кларк становился третьим. Третьим, но не лишним. С ним всё всегда делалось лучше, интереснее. Будь то хобби или новое знакомство. Он — связующее звено, которое придавало жизни яркий, насыщенный вкус. Без него уже не то. Многое не клеилось.       Это странно. Абсурдно. Но, как и со многим другим, Джон смирился с этим. А затем ему стало всё равно. Неважно, что это, неважно, как посмотрят на это другие, во что бы ни вылилась такая странная связь — он примет её. В конце концов, принял. Так безоговорочно, с полной отдачей. Именно благодаря Кларку он раскрыл в себе страсть не только к женщинам. Женщины не исчерпали привлекательности, но в каждом мужчине он начал искать что-то от Кларка. Он смог побороть даже чувство стыда… Чувство вины перед сестрой. Джон не хотел, чтобы младшая сестра, которой он отдавал лучшее, забрала ещё и Кларка. Он любил свою сестру… И любил Мартина Кларка — как бы тот себя ни вёл, что бы ни говорил, что бы ни делал, к Кларку непреодолимо влекло. Притягивало, будто железо к магниту.       Поэтому, загремев в тюрьму, он не мог поверить, что Кларк оказался среди тех, кто решил просто отвернуться от него — исчезнуть и ни разу о себе не напомнить. Раньше Джон полагал, что если Кларк и был себе на уме, то на него всё равно можно было положиться. Довериться близкому человеку — Кларк прикроет спину. Однако… не прикрыл. Сбежал, стал лишь частью воспоминаний, а потом, когда всё уже наладилось, словно ни в чём не бывало вернулся обратно. Копам в тюрьме несладко, все это знают. В тюрьме, куда попал Джон, несладко вдвойне. Из многочисленных звонков Кларку он запомнил лишь один. Кларк обычно тюремные звонки отклонял, но однажды Джон смог оставить сообщение на его автоответчике: «Кларк, не уверен, но кажется, тут что-то не так».       Те слова стали последними. Всё прекратилось в одночасье. Он был в чём-то виноват? Лично перед Кларком? Сколько бы ни гадал, в голову ничего не приходило. Спустя время это перестало иметь значение. Голову заняли совершенно другие мысли. Цена за свободу матери оказалась слишком высока, и когда Джон вышел, мир вокруг не изменился, изменился он сам. Может быть, этого не видно, может быть, для многих он прежний, но… Это не взросление, не то, как меняются люди с годами. Это нечто разрушительное, не позволяющее вдохнуть полной грудью. Изменения ударили по нему сильнее, чем он мог предположить. Они где-то там: в его голове. Кардинальные и необратимые.       Тем простецким копом-новичком ему уже не стать. Не стать и умудрённым опытом офицером, и детективом, роющим носом землю. Даже если бы мир сошёл с ума и ему позволили, всё равно бы не смог.       — Ты коп? Говоришь и выглядишь, как коп. Неподходящее место для копов. Не то гнёздышко выбрала, птичка.       В тюрьме его распознали сразу, лишь бросив мимолётный взгляд. А может, дела обстояли иначе. Возможно, кто-то из охранников сболтнул, что за решёткой оказался новоиспечённый офицер. В любом случае, очень скоро заключённые прознали, с кем делят пространство и дышат тюремным воздухом. И началась ожидаемая травля. Даже с учётом того, что бывших копов держат в отдельном блоке, способы достать их всегда находились. Но Джон был достаточно крепок и силён, чтобы отбиться от заключённых… Их издевательства, попытки унизить или пырнуть втихаря заточкой — лишь верхушка айсберга. Бояться стоило не тех, кто враждебен открыто, бояться стоило совсем иного.       В то время он нуждался в Кларке, как никогда до этого. Всё повторял самому себе «ты же не ребёнок», но, так или иначе, нуждался в том, кто прикроет спину. Тогда его выдернули из привычного мира и поместили в другой — с совершенно невыносимыми условиями и правилами существования. И словно бы все отказались от него, даже мать с сестрой. Визиты становились всё более редкими, а затем он и сам предпочёл, чтобы они не приходили. На то были веские причины.       Комплекс вины? Это не что-то надуманное, это не болезнь. Ему есть за что винить себя в реальности, а не погружаться во всякие комплексы из-за плохого обращения. Джон никогда не был обидчивым или мягкотелым, но он думал, что всегда будет поступать правильно. Этого не вышло.       — …Забудь о нём, — услышал Джон, — у него никогда не хватит мужества принять тебя.       Джон перевернулся набок, воззрился на недавнего знакомого — Алана. Черты его лица холодны, но привлекательны, бровь проколота, в носу серебрится крохотная серьга. Волосы средней длины, какими мало кого можно было удивить, если бы не замысловатый узор на выбритом виске. Одевался Алан подобающе: много побрякушек на руках, черепов на футболке, ремней на узких джинсах…       Однако ему это шло.       — Говоришь так, будто вы закоренелые друзья, — спокойно возразил Джон. — Ты не можешь знать его.       — Нет, но я знаю таких, как он.       — Кларк сильный человек. Он не из тех, кто пугается всего подряд.       — Это роли не играет… Тебя он не примет. Вероятно, будет стараться, но всё равно не сможет. Не стоит тратить силы и пытаться добиться чего-то внятного от убеждённого натурала, а возможно, и гомофоба.       — Он не гомофоб…       — Наверное. Но он рациональный эгоист. А такие отходят в сторону, если что-то выходит не так, как они хотят. Они не боятся, не стремятся предать, они просто защищают собственный комфорт — вот что для них превыше всего. Боже, Джон… Ты дважды попадал в больницу, и оба раза он не удосуживался найти для тебя время.       «Мы взрослые люди» — хотел ответить Джон, но сказал совершенно другое:       — Оба раза он спас меня.       — Рациональный эгоизм. Спас, потому что мог. Эта возможность не шла вразрез с его внутренними стремлениями.       Джон перевернулся обратно на спину, увидел ровный потолок своего дома. Первый этаж. Он снова лёг на тот диван, где в прошлый раз едва не умер, — обивка всё ещё хранила следы его крови и выделений из раны. Только сейчас голова ясна, болей почти нет, а рядом, прислонившись спиной к его плечу и водрузив на колени ноутбук, сидит Алан Фрост — студент, подрабатывающий в баре. Услышав массу полезного на лекциях по психологии, Алан то и дело норовил опробовать силы на их странных отношениях с Кларком. И как бы Джон ни противился, он лучше остальных понимал, что не всё из сказанного ложь. Он бы не поверил в это раньше, когда учился с Кларком в школе или академии. Но сейчас верил… Понимал как никто.       Кларк уже доказал это. Доказал один раз и, быть может, захочет доказать второй. Ему нельзя доверять слепо и безоговорочно. Единственное, что можно — принять его со всеми потрохами. Как и раньше, не ждать от Кларка чего-то невозможного, просто быть рядом. А можно и не принять…       Во всяком случае, сейчас есть то пресловутое право выбора. А может… Опять нет.       Когда рана открылась и он едва не лишился рассудка от боли и слабости, то попросту сорвался. Боль опьянила, позволила то, что раньше было под запретом. Джон словно избавился от оков и поддался наваждению. Сказал лишние слова, совершил неправильные действия, но он не знает, стоит ли теперь сожалеть. Возможно, это был единственный способ коснуться Мартина Кларка, возможно, если Кларк вновь отдалится, то это будет самым правильным из всех его решений.       — Если отчасти я соглашусь, — вздохнул Джон, — ты перестанешь говорить об этом?       — Отчасти? — усмехнулся Алан. — Искренность всегда проигрывает эгоизму. Ты не раздумывая отдашь за него всё, а он до последнего будет продумывать самую выигрышную тактику поведения в отношении тебя.       — Хватит, Алан. Мне надоело это слушать.       Кларк давно перестал вызывать восхищение, но слушать, как кто-то пытается осудить его, Джон не мог до сих пор. Он привык защищать своих. Словесно или физически — неважно.       — Извини, что лезу не в своё дело, — Алан повернул голову, улыбнулся, — но ты слишком хорош для него. Не на того силы тратишь.       Влажный поцелуй настиг в ту секунду, когда Джон собрался ответить. Сначала он застыл, потом откинулся назад и примял затылком диванную подушку. На языке у Алана тоже был пирсинг. Как-то раз, наливая в его стакан выпивку, Алан склонился и показал свой проколотый язык с серебристым шариком.       — Точно не знаю, — произнёс Алан, — но говорят, с ним ощущения совсем другие. Хочешь проверить?       Так они познакомились. Несложно было догадаться, о чём речь, но проверять Джон не стал. Это может показаться смешным, однако… Не так воспитан. К тому же игры в баре напомнили ему о случившемся с матерью и сестрой, что тоже не поспособствовало должному настрою. Вообще никакому не поспособствовало.       Холодный шарик скользнул по языку, двинулся вокруг, проник глубже. Джон закрыл глаза, смакуя ощущение чужого дыхания, но внезапно снова приподнял веки — Алан Фрост отстранился. Подпёр ладонью красивое лицо.       — Нравится? Я сделаю из тебя образцового гея. Это будет моё большое достижение. Ты как податливая глина со своей неопределённой ориентацией: лепи что хочешь.       — Я не называю себя геем, — сказал Джон.       — Это настолько унизительно?       — Нет, но это не является правдой. Неточная формулировка.       Алан издал тихий смешок, обжигая дыханием его щёку.       — Твой лёгкий педантизм… Порой забавляет. Только не превращай всё это в навязчивую болезнь. Ведь, в конце-то концов, какая разница, если кроме женщин ты спишь ещё и с мужчинами?       — Я с ними не сплю.       — Пока. — Губами Алан опять коснулся его губ. Всего на секунду, легко и невесомо. — Скоро я исправлю это досадное упущение. А потом ты захочешь попробовать с кем-нибудь ещё.       — Откуда тебе это известно? Обладаешь даром ясновидения? Не додумывай ничего за меня.       — Жизненный опыт. Я не вчера родился.       — Тебе не так много лет. Но родился ты не вчера, это правда. Двадцать два года назад.       Ещё один смешок.       — Иногда я готов в самом деле признать тебя глуповатым.       Алан задвигал пальцем на тачпаде. Джон удивлённо посмотрел на него, потом в экран, видя всю историю просмотров, и когда Алан включил новое видео — порадовался, что звук голосов отвлечёт его хоть на несколько минут.       Пожалуй, раньше он не смог бы поддерживать общения с Аланом… Джон замкнутый и неразговорчивый, в прошлом он чаще всего предпочитал быть один или в компании Кларка, но с тех пор как вышел на свободу — тяжёлое мрачное одиночество преследует его даже в толпе.       Наверное, поэтому он ищет всё больше новых знакомств, чтобы, когда рядом нет Кларка, не оставаться наедине с самим собой. Алан — яркое тому подтверждение. Джон не спит с ним, хотя знает, что тот был бы не против — вся драма, которую развёл недавно Кларк, высосана из пальца.       Алан прибавил громкость. Ведущий заговорил оживлённо, напыщенно. Рассуждал о действиях полиции Майами и завуалированно поливал её грязью. В выпуск попали кадры с Оушен-драйв: спрыгнув с крыши на перекладину светофора, тень в маске сразу же попала под прицел многочисленных глаз и камер телефонов. Сперва люди думали, что это часть шоу, но когда прогремел выстрел, возникла паника, сопровождаемая давкой и столкновениями. По заявлениям ведущего, кроме молодой женщины, живущей в одном из домов, серьёзно никто не пострадал. У некоторых сильные ушибы, однако не было ни переломов, ни повреждений внутренних органов.       Алан сменил видео и вновь стало шумно — кто-то даже запечатлел Кларка прямо у входа в участок. Кларк мягко отогнал наглеца с телефоном, а следом всё-таки едва не наехал на него, громко посигналив «Феррари». Безусловно, Кларк любит быть в центре внимания, но не идиотов, сующих нос в его расследование.       Больше Кларк не попадался, в основном обмусоливали «героя» в маске. Якобы полиция взрастила в городе очередного преступника, позволила ему скакать по зданиям и отстреливать людей. Будто раньше на улицах никого не подстреливали…       Но то ли внешний вид, то ли поведение их новоявленного героя вызвали общественный резонанс. Одно дело, когда стреляют в гетто — у стрелков есть лица и отпечатки пальцев, — а совсем другое, когда скрытый под маской человек демонстрирует акробатические трюки и ускользает от копов. Воображение толпы нарисовало сбрендившего психа, от которого не защищён никто. И никто не сможет его опознать.       Впрочем, многочисленные записи с выстрелом расстроили не всех. Комментарии разнообразны. Некоторые воодушевились, словно посмотрев трейлер к новому фильму. Они ждут его следующего появления и реакции копов, как ждали бы выхода в свет разрекламированного боевика.       — Правда, что твой пресловутый друг погнался за этим фриком и пропал в океане? — заговорил Алан.       Об этом тоже успели растрезвонить. Пара статей в газетах, пара заметок в сети. Сержант полиции Майами едва не пошёл на корм рыбам. Та ещё новость для любопытных.       — Правда.       О том, что произошло с Кларком потом, ему рассказал детектив Родригес. Неудивительно, что всякий раз, попадая в клинику, с детективами Кларка он общался несравнимо чаще, нежели с самим Кларком. Они снова задавали вопросы. Снова приходилось отвечать.       — Странная история, — сменил тон Алан. — Я и раньше не чувствовал себя в безопасности… В этом городе.       — Хочешь, буду встречать тебя после работы?       Вновь засмеявшись, Алан даже опустил голову вниз.       — Так мило. Но не хочу. Не принимай меня за девочку.       — Не принимаю. — Сделав короткий вздох, Джон замолчал, а после устало закрыл глаза.       — Своего друга ты же не порываешься встречать?       — Нет, конечно. Я бы встречал его даже без повода, но у Кларка значок и пистолет, мало ли чем это для меня обернётся.       — И как ты обходился без него раньше… — Алан снисходительно и явно наигранно покачал головой.       — Я понял вдруг, что мир не сосредотачивается в одном лишь Мартине Кларке.       То ещё было открытие. Оказалось, можно жить и без него, не так ярко, но можно. Можно притвориться равнодушным. И лишиться всего этого в один миг — поддавшись слабости в кондитерской. Если бы тогда он повёл себя иначе, то сейчас не пришлось бы разочаровываться снова.       — Теперь я готов признать, что в тебе есть зачатки разума.       — В академии я хорошо учился… Лучше Кларка.       Смех Алана стал громче. Он почти прислонился лбом к экрану ноутбука, слегка подрагивая от рвущихся наружу смешков.       — Когда я впервые увидел тебя в баре, то не ошибся. Подумал: мужик явно не от мира сего, чудаковатый, с ним будет интересно.       — Ты продырявил себе лицо и язык, носишь странную одежду, а не от мира сего — я?       — Какую бы одежду я ни носил, странным будешь именно ты. Но это же хорошо, с тобой и правда забавно.       — Рад, что смог повеселить тебя.       Улыбка смягчилась. Алан вновь приблизился, в каком-то детском жесте касаясь его носа своим.       — Ты милый, ты мне очень нравишься. — Поцеловав в губы, отстранился. — А вот твой друг — совсем нет. Неприятный тип, между вами ничего общего.       Многие думали, что они совсем не похожи и удивлялись их долгой дружбе: «Вам хоть есть о чём говорить?». Но, наверное, Джон не смог бы поддерживать таких отношений с кем-то, кто похож на него. К похожим никогда не тянуло. Даже если были общие интересы и совпадения в увлечениях, то Джон всё равно предпочитал такого непохожего Кларка.       — Кларк, он… Совсем неплох. Не думай, что вправе судить его. И прекрати уже говорить о нём.       Алан издал разочарованный и снова наигранный вздох.       — Чего ещё от тебя ждать? Ты сам сводишь к нему любую тему.       — Я исправлюсь.       — Надеюсь.       Телефон неприятно завибрировал в кармане, и Джон прижал к нему руку. Глянул в широкий экран.       — В чём дело, доктор? — ответил он.       С доктором Купером он и Кларк учились в одной школе. Не сказать, что были друзьями — просто приятелями, которые иногда проводили время вместе. Купер это — совсем другая песня. С ним они не были особо близки. Ни с кем не были, кроме друг друга…       — Ты уже видел? — непонятно начал Купер.       — Что именно?       — Много шлёпнутых на голову снимают стримы в Корал-Уэй. Всё произошло внезапно и быстро эвакуировать не получилось даже жителей окрестных домов. Там ещё и вертолёты новостных каналов, всё передают вживую… Кларк тоже там, дожидается спецназа.       Джон сел, свесил ноги на пол и напряжённо сжал телефон. Ничего не объясняя Алану, быстро ввёл в поисковик ключевые слова.       Прямые трансляции вели от обычного дома в паре кварталов отсюда. Какой-то мужчина — имя Джон пропустил мимо ушей — пытаясь скрыться от полиции, взял в заложники большую семью. Глава семейства уже мёртв, патрульные окружили дом и совсем недавно к ним подключился убойный отдел. Снимающих близко не подпустили, но и убрать не смогли, даже издалека происходящее возле дома отлично просматривалось. Кларк в первом ряду оцепления: скрылся за полицейским автомобилем и держит пушку наготове. Выжидает благоприятного момента. Беглец расположился на чердаке — в одной руке дробовик, другой он зажал горло старика, которого выставил перед собой. Если копы вздумают стрелять по нему через открытое окно, то сперва изрешетят заложника, а вот если вздумает стрелять беглец, то, разумеется, огонь примет на себя первый ряд оцепления. И неизвестно, сколько выстрелов из дробовика выдержит автомобиль Кларка.       Вскоре Джон узнал, что беглеца преследовали с сельской местности округа Дейд. Пикап занесло прямо в спальном районе; спасаясь от пуль, беглец выбрал первый попавшийся дом и укрылся там, как в крепости. Погибший мужчина оказал сопротивление, и его тело было выброшено за порог. Больше сопротивления никто не оказывал. Полиция запросила поддержку с воздуха, а беглец выставил свои требования. Ему просто нужно уйти. Ему не нужны деньги или что-то ещё, лишь выбраться из дома и исчезнуть. Но с ним продолжают вести переговоры…       Он разговаривал с Кларком, который ближе всех подобрался и больше всех рисковал.       Кажется, Алан тоже о чём-то говорил, даже Купер до сих пор оставался на линии, изредка подавая голос. Бессознательно кивнув, Джон продолжил смотреть на экран. И вздрогнул всем телом, когда Кларк сделал что-то, не понравившееся беглецу, — картечь шарахнула по двери, качнула машину. Стекло выбило, осколки посыпались на голову пригнувшегося Кларка, но, невзирая на расстояние и шуршащий в микрофоне ветер, отчётливо прозвучала команда:       — Не стрелять!