Хамелеон

      Кларк толком не понял, как именно оказался в комнате на втором этаже. Лишь потом, спустя время, дошло: продолжая целовать, Дориан поднял его за плечи, прижал к себе и едва ли не силком затащил в дом. Дориан оторвался от губ, только когда пришло время переключиться на что-то другое — прижал спиной к покрывалу кровати, расстегнул пуговицы его рубашки. Первые прикосновения губ к ключицам и шее немного отрезвили: мозги встали на место, вернулась способность рассуждать.       У него стоит…       Крепко так, больно, до заметного бугра упираясь в джинсы. И вновь стало мерзко, но не от Дориана, от себя самого. Затошнило от осознания, насколько это приятно.       Гомик. Грёбаный пидор…       Однако на слабое, почти бессильное сопротивление Дориан ответил лишь бо́льшим напором: прижав его руки по обе стороны от головы, накрыл губы своими и навалился сверху. Что-то в привычном восприятии явно сломалось. Что-то не давало выйти из себя и хорошенько ему наподдать. Марихуана? Эффект всё ещё сохранялся и будет сохраняться долгое время. Мысли то собирались в кучу, то разлетались, оставляя сознание пустым. Чувствуя во рту язык лучшего друга, Кларк не думал, что это взаправду… Он где-то далеко, не здесь. Вокруг всё ненастоящее. Это сон, скоро он проснётся, и всё станет по-прежнему.       Нет…       Он понимал, что это не сон. Сознавал, но никак не мог ответить на это правильно. Сознавал и одновременно не сознавал.       Дориан скользнул руками ему под рубашку, погладил напряжённый пресс, провёл пальцами по рёбрам и, снова поцеловав в губы, дёрнул пряжку ремня…       В болезненный нарыв будто кольнуло иглой: этот ублюдок из друга хочет превратить его в… подругу. В давалку…       Вот как? Такого и на трезвую голову не могло прийти, и в самых страшных кошмарах не снилось. Он типа в роли девки? В роли дырки, да? Тут даже марихуана бессильна: слабость не помешала ему заехать коленом Дориану в живот. Куда-то около раны. Послышался вымученный вздох, однако Дориан не свалился от боли. Видно, слабовато рубанул, нужно было сильнее.       — Меня сейчас стошнит, — озлобленно выплюнул Кларк и к своему удивлению вновь ощутил на губах губы Дориана.       Тот вдруг резко — слишком быстро — извернулся, прижался к нему со спины, затем потянулся рукой вниз и проник под расстёгнутые джинсы. С первым касанием Кларк напрягся, отпихивая руку, которой Дориан обхватил его член. Не тут-то было. Кажется, он не смог пересилить себя самого, лишь уткнулся лицом в покрывало, всё ещё удерживая пальцы на запястье Дориана — пульс того колотился так стремительно, словно бьющаяся жилка могла лопнуть в любой миг. Не потому, что ему больно, а потому, что он… счастлив. Ни секунды не гадая, даже не смотря в его лицо, Кларк понял это. Счастлив, будто готов разлететься праздничным серпантином. Счастлив, будто мальчишка, исполнивший мечту. Будто нищий, получивший всё то, в чём так нуждался…       Он задыхался от своего счастья.       Кларк сжал запястье ещё крепче и, закрыв в бессилии глаза, отдался накатившему ощущению. Женщины часто дрочили ему, если представить, что это одна из них…       — Сделай так, чтобы я кончил и всё это скорее прекратилось, — холодно отрезал Кларк.       Дориан остановился. Замер, удерживая ладонь на его склизком от предэякулята стояке. Как ему не противно? Как не тошно от всего этого? Ещё немного… Если он продолжит в том же духе, то воочию убедится, что «сейчас стошнит» — не просто слова. Есть же у него порог отвращения? Хоть какая-то грань…       Нет! Нет никакого предела: Дориан перевернул его на спину, снова впился в губы и сдёрнул джинсы до колен.       Жар спал, будто окатили ледяной водой.       Холоднее стало лишь в секунду, когда Дориан расстегнул собственный ремень. Приспустил брюки и потянул его руку к своему паху.       — Тогда помоги и мне, — попросил Дориан.       Ну, он же коп из убойного, в душу мать! Для него трупы и человеческая жестокость — предмет работы! При виде расчленёнки ничего бы не дрогнуло, не проснулось, а тут всего лишь член… горячий стояк с выпуклыми венами — но глупое волнение поднялось изнутри и надавило на грудь. Шокировал не член сам по себе — у него тоже подобный имелся, — а то, что любого другого члена в его руке быть не должно.       Негодование врезалось в невидимую стену — один-единственный замах кулака показался непосильным трудом. Или шок — это шок? То, что сковывало движения, заставляло цепенеть.       А может, это желание, узлом завязавшееся в паху? Возможно, он ничего не делал, потому что был возбуждён до боли, до вспышек искр перед глазами. Он понимал: Дориан не держит. Некому сопротивляться. Дориан прижался лбом к его лбу и накрыл ладонью застывшую кисть. А затем вновь поцеловал, сплетаясь языком.       — Кларк…       — Замолчи. Ты можешь ничего не говорить? Ты можешь не держать меня как бабу?!       Дориан надавил ему на затылок и прилип к губам. Опять. Кажется, кое-кто совершенно точно уяснил, что «помощи» не дождётся. Нечто из разряда «помоги себе сам». Поэтому, расстегнув пуговицы своей рубашки, Дориан заглянул ему в глаза — наверняка всё ещё стеклянные, мало что выражающие. Потянувшись вниз, обхватил почти прижатый к животу член и соединил со своим. Теперь Кларк дёрнулся довольно сильно. Изумлённо склонил голову, чувствуя горячее дыхание в щёку. Первоначальный шок отступил, а отвращение разбилось под напором стрельнувшего удовольствия. Того удовольствия, которое балансировало где-то на грани болезненной похоти.       Кларк вцепился пальцами в обнажённые плечи Дориана, нащупал твёрдость мышц под горячей кожей. Дориан — высокий, стройный, мускулистый… Ему всегда нравилось тело Дориана. В смысле оно было неким спортивным идеалом, о котором Кларк мог лишь мечтать. Гармоничным и крепким.       Задев шрам на плече Дориана, Кларк вздрогнул при новом скольжении члена о член — головка тёрлась гладко и мягко, подушечки пальцев Дориана были немного шершавыми, а ладонь влажной. Опять прострелило, кольнуло удовольствием, какого он ещё не знал. Не потому что не испытывал, занимаясь сексом с женщинами, а потому что оно было другим…       Это же Дориан. Джонатан хренов Дориан — единственный человек, для которого Кларк делал что-то в ущерб себе. Воплощение невинного коварства.       Он мог быть жестоким, когда того требовали обстоятельства. Он бы не выжил в тюрьме, если бы не мог. В нём гармонировали мягкость и сила, чистота и небоязнь запачкаться. Всё это он был способен в себе уместить. С ним не сравнятся женщины… Дориан — целый мир, и если Кларк позволит этому миру себя поглотить, то не будет пути назад. Этот мир… Не их дружба. Он глубокий, как океан, а в просторы океана лучше не соваться тем, кто не умеет плавать. Захлебнуться можно.       В остром понимании, что пустоту вдруг заменили мысли странной направленности, Кларк громко выдохнул. И тут же губ опять коснулись губы Дориана. Кларк зарылся пальцами в его затылок, в короткие волосы, толкнулся языком. Возможно, излишне агрессивно, но Дориан ответил и на это — с благодарностью. Исступлённо целуя, Дориан провёл ладонью по его животу и груди, затем внезапно отстранился и на некоторое время приостановил движение там — внизу.       — Тебе не было всё равно… Когда я сидел в тюрьме?       Дориан всматривался в его лицо, пристально разглядывал, силясь поймать малейшие изменения в мимике. Вместо ответа Кларк глупо моргал — он никак не мог собраться и понять, чего от него хотят.       — Просто дай мне кончить, мудила!       — Тебе не было всё равно? — повторил Дориан.       — Не было! — выпалил Кларк. — Это мучило меня.       Нескольких слов оказалось достаточно. Дориан коснулся его члена, поласкал, затем соединил со своим. Скользнул губами по шее и обхватил со спины второй рукой. Уткнулся носом в плечо, поцеловал: легко, быстро, словно наверняка зная, что ему — Кларку — такое не понравится, и извиняясь за то, что не смог предложить ничего другого.       Вопреки этому Кларк провёл ладонью по его животу. Задев заклеенную рану, погладил грудь. Так продолжалось долго: они жались друг к другу, целовались до боли в губах. Кларк на ощупь изучал свой «спортивный идеал», а потом что-то пронзило его очередной безумной догадкой.       «И особых примет никаких?» — «Маску сорвал со стены, одет был, как долбанутый персонаж комиксов — во всё чёрное, — и скакал подобно шимпанзе, едва ли не по стенам». — «Комплекция?» — «Здоровый… Как ты, Родригес или ещё четверть города таких же».       Как ты, Дориан. Он был таким же, как ты…       Кларк распахнул глаза, рука на его члене дёрнулась в последнем движении — вспышка оргазма выжгла недавний эпизод из памяти. Невыносимо слепящая, долгая. Он до синяков сжал плечо Дориана, напряжённо содрогнулся и выплеснулся ему на живот. Полностью расслабился на кровати, опустив тяжёлые веки. Всему виной травка? Это из-за неё его сотрясло ослепительно ярким оргазмом? Прошибло, пронзило стрелой ощущений. Дыхание было частым, громким, сердечный ритм отдавался в ушах и на запястьях.       Дориан прижался к нему взмокшим лбом. Он уже всё? Сосредоточившись исключительно на себе, Кларк этого не заметил. Так трава или Джон Дориан? Мысли в который раз разбежались, но ясно, пожалуй, он понимал одно: по десятибалльной шкале это было на одиннадцать. Безо всяких женских ухищрений, без упругих буферов и узкой щёлки. Надо как-нибудь снова выкурить косяк и вызвонить себе подругу поумелее. Так, наверное, на все пятнадцать будет… Нет, двадцать…       Кларк тяжело вздохнул, не поднимая век. Трава всегда оказывала на него побочный эффект — сонливость. Сначала бодр и весел, но вскоре наступал упадок сил, глаза слипались, замедлялась речь. Проваливаясь в сон, он всё ещё чувствовал, как Дориан прижимается лбом к его лбу, а потом, прежде чем окончательно заснуть, ощутил новое прикосновение к губам и услышал какие-то слова. Какие именно, разбирать было лень, они звучали приглушённо, будто доносились с глубины…       Проснулся он под утро. Солнце не слепило глаза, но уже заметно светало. Из приоткрытого окна дул ветерок… Сначала Кларк, недовольно морщась, открыл один глаз, только потом другой. Рядом спал Джон Дориан — расслаблен и уязвим. Первое время Кларк бездумно смотрел на него — без единой мысли, — затем попытался отодвинуться, и именно тогда голову пробило невыносимой болью. А вот такой подставы от травы никто не ждал… Явно постарался алкоголь…       Когда он встал, его качнуло. Под ногами валялись джинсы и до кучи он наступил на собственную пряжку. Выругался настолько тихо, насколько только смог, — Дориан не проснулся. Дошёл до ванной комнаты, остановился, шаря рукой по стене в поисках выключателя. Щелчок — свет зажёгся, а дверь с глухим стуком закрылась. Всем весом навалившись на раковину, Кларк посмотрел в зеркало: помятая бледная морда уныло смотрела на него в ответ. Включил воду, набрал в ладони и резко плеснул себе в лицо.       «У тебя была семья, любимое дело, а всё, чем когда-либо дорожил я, — ты. Ты, ты, ты… Везде только ты. В моей башке и в… Проклятое наваждение!»       Ощущение, будто тело уже проснулось, а вот мозгу понадобилось больше времени. И сейчас, пробуждаясь, разум рисовал красочную, точную картину. В мельчайших подробностях. Воспоминания кадр за кадром складывались в одну панораму, и, невольно схватившись за живот, Кларк едва справился с рвотным позывом.       «Как ты, Дориан. Он был таким же, как ты…»       А вот теперь не справился. Сделав шаг, склонился над унитазом: спазм скрутил внутренности, но всё, чем смог поделиться пустой желудок, — это прозрачной горечью. Как блюют идиоты-людишки, когда что-то ударяет по их психоэмоциональному фону? А вот так они блюют. Вот так сгибаются и блюют. Неконтролируемо и позорно.       Нависая над унитазом, Кларк вытер рот тыльной стороной ладони. Заметил, как, поблёскивая, вода в сливе отражает свет потолочных ламп: качает, размывает. Провёл пальцами по лицу, лихорадочно пытаясь переключить мысли. Сгодится что угодно… Необходимо думать о другом. Немедленно.       «Сделай так, чтобы я кончил и всё это скорее прекратилось». — «Тогда помоги и мне».       Помочь тебе? Ты… Взбаламутил всё дерьмо внутри меня. Всё водянистое дерьмо, которое теперь придётся сливать галлонами.       Дориан ломал, крушил то, что делало его самим собой, а кто в здравом уме захочет, чтобы его сломали? Как бы легко Кларк ни относился к сексу и людским порокам, есть нечто, превосходящее предел и грань допустимого. Зэки в тюрягах сношают мужиков в задницы — им больше некого. Это по кайфу — трахать того, кто слабее. Но не обжиматься, не целовать друг друга, как парочка сраных гомиков…       Кларк медленно встал, опустил рычажок, слушая звук смыва. Насторожённо глянул в сторону двери: за ней тишина. Если Дориан и проснулся, то вёл себя тихо, а не метался в поисках недавней грелки под боком. Отвратительно…       Он так не хотел, чтобы Дориан исчезал из его жизни… Так не хотел, что сделал только хуже. Ещё раз умывшись, Кларк прополоскал рот ополаскивателем и сплюнул.       Но тебе же было хорошо. Не отнекивайся, грёбаный пидр…       Даже от того, что в те минуты Дориан принадлежал лишь ему одному…       В детстве ему долго приходилось учиться понимать других людей, особенно чувства сверстников. Сейчас история повторилась, только из простого наблюдателя он превратился в действующее лицо. Всё происходило прямо с ним, это его, как радиоприёмник, Дориан настраивал на чуждые эмоции — крутил переключатель и ловил волну. Нечего там ловить. Хотя Дориан же идиот. Говно от шоколада не отличит. Кларк положил ладонь на дверную ручку, аккуратно опустил её вниз. Дориан лежал на постели, дышал глубоко, равномерно. У него крепкий сон…       Добравшись до первого этажа, Кларк так же бесшумно открыл входную дверь. Сел в машину, вздохнул и растёр припухшее лицо. Невзирая на многочасовой сон, глаза пощипывало от усталости. Рокот двигателя отдался едва заметной вибрацией по сиденью — машина плавно, но довольно резво сорвалась с места.       Блеснула напоследок серебром.

***

      Кто бы мог подумать?..       Хойт сжимала в руке мобильный. То и дело включала подсветку, не сводя взгляда с фотографии: на фоне серебристого «Феррари» рядом с домом в Корал-Уэй Дориан прижимал к себе Мартина Кларка.       — Мэм. — Хойт вскинула взгляд, глянула на подоспевшего Салливана. — Звонили из медицинского центра Майами-Бич. Всё почти готово.       Выключив и неторопливо убрав в сумку телефон, она сосредоточилась на его лице.       — Давно?       Салливан прищурился, словно раздумывая не над ответом, а над смыслом самого вопроса. Он обогнул круглый столик и пропустил мимо двух офицеров, направляющихся к линии раздачи. Ничего не говоря, осмотрел эмблему полицейского департамента на стене и флаг рядом со входом. Недавно в кафетерии обновили интерьер. Кажется, Салливан удивлён. И правда — сине-белое оформление характерно скорее для города Майами, чем для их строгого участка.       — Нет, — ответил Салливан. — Они сообщили сразу.       Хойт постучала ложечкой по белой чашке с наполовину выпитым кофе.       — Манекен похож на неё? — задала она новый вопрос.       Ники Шерман недавно умерла. Они подобрали реалистичный манекен по её параметрам и пригласили гримёра из похоронного бюро. Он занимается скульптурированием и реконструкцией тела, однако согласился поработать и с манекеном, закамуфлировать его и сделать похожим на Шерман. Поскольку это не силиконовая кукла — идеального сходства они не добьются, поэтому не позволят журналистам снимать «Шерман» вблизи. Куклы не нашлось, одинокие сотрудники Департамента не захотели признаваться в том, что сожительствуют с секс-куклами и подставлять «подруг» под огонь. Шутки шутками, а пригодного материала для задания у Департамента не было изначально.       — Этого я не знаю, — выдержав паузу, признался Салливан.       — Выясни. Лицо должно быть узнаваемым. В наших же интересах.       Теперь Салливан поделился своим недоумением:       — Не в наших силах, но я передам ваши пожелания.       Она подвинула к себе чашку и принялась бесцельно сворачивать в трубочку салфетку. Когда Салливан ушёл, Хойт глянула в экран ноутбука, который оставила на столе. Пресса радостно паразитировала на материале, отснятом у дома с заложниками. Кадры с выпрыгивающим из ниоткуда преступником набирали многочисленные просмотры. Крупный план и множество комментариев — преступник даже не потрудился убрать от себя подростка, посмотрел в камеру мобильного и прошёл мимо.       Публика тоже не стала оригинальничать и дала ему то прозвище, какое вертелось на языке: Хамелеон. Теперь о нём пишут, его знают…       При очередном крупном плане Хойт смяла салфетку и точным движением отправила её в мусорное ведро. Дориану нравится быть в центре внимания? По первому впечатлению не скажешь. Зато этим грешит Кларк.       Выскочки, считающие себя неуязвимыми, что один, что второй. Ещё неизвестно, кто опаснее — легко входящий в раж Кларк, или тихий, но таящий угрозу Дориан. В тихом омуте…       Сомнений в том, что это он, не осталось. Ни единого. Ещё до проверки полиграфом в голове могла промелькнуть мысль: возможно, направление выбрано неверно… Но теперь всё. Точное попадание. Поведением в допросной он окончательно убедил её, что виновен.       Она рассчитывала на другое.       Никакого ордера не было изначально. Она сказала так при Кларке, но на самом деле не стала бы тревожить ни секретаря судьи, ни тем более самого судью по пустякам. Да и результаты допроса на полиграфе почти не имеют доказательной ценности в суде, но с помощью проваленного теста она могла бы существенно повлиять на взгляды присяжных заседателей. Или выудить новые сведения, которые помогли бы всё-таки получить ордер на обыск дома Дориана — а уж там, возможно, нашлись бы и улики, связывающие Дориана с местами преступлений.       Кроме всего прочего, «театр допроса» существовал всегда: если постановка была удачной, допрашиваемый сознавался во всём сам. Полиграф — лишь удобный инструмент давления на людей, которые верят в его непогрешимость.       Обмануть полиграф можно, говорят, провернуть подобное способен далеко не каждый, но она своими глазами видела, как легко это удавалось некоторым людям. Собрав кое-какие сведения, она лишь полагала, что Дориан не из таких. Дориан не похож на патологического вруна — она думала, выше головы ему не прыгнуть. Ведь у всех есть порог. С определением его порога она ошиблась. Дориан опаснее, чем хочет казаться.       «Он опасен».       Джон столько раз слышал эти слова, что они уже набили оскомину. От заключённых, от тюремной охраны и начальства.       Считалось, что те, кто бросались на него в надежде пырнуть заточкой или просто покалечить — менее опасны.       «Как ты жил раньше? Контролируй себя!»       Раньше всё было хорошо. Он честно работал и вперемежку с арестами уличной шпаны снимал котят с деревьев. Ему нравилось. Он чувствовал себя полезным, считал, что делает всё правильно.       Не приходилось себя контролировать.       «Ты правда веришь в то, что останешься честным, справедливым? В нашем-то мире? Думаешь, сможешь выйти отсюда чистым? Ты смешон! И мне жаль тебя».       Когда-то верил, ещё в самом начале. Думал, что сможет. А потом ему тоже стало смешно, но самого себя не жаль. Ничуть.       Джон открыл глаза. Сквозь дымку сонливости увидел часть книжного шкафа с расставленными по цветовой гамме книгами… Но не увидел никого рядом. К горлу подкатил удушливый ком, а сонливость растворилась в осознании, что Кларк уже успел проснуться и сбежать. Именно такая мысль посетила голову первой. Он не подумал, что Кларк где-то в доме, нет, с самого начала по мозгам ударило: он сбежал. Как поступал всегда, раз за разом… Сбежал. И плевать он хотел на последствия.       Почему каждый поступок даётся Кларку без сожалений? А по нему самому каждый его поступок бьёт острой мукой? Джон протёр глаза, спустил с кровати обнажённые ступни. В шее и висках ощутимо колотилась жилка. Безо всякой надежды обойдя дом, он застыл на первом этаже возле дивана. Поднял с журнального столика трубку стационарного телефона, набрал номер — пара гудков, и Кларк сбросил. С мрачной усмешкой Джон набрал ещё раз: снова короткие гудки, а затем механический голос оператора, сообщающий — «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Джон сел на диван, наблюдая, как опоздавший почтальон топчется возле почтового ящика.       Казалось, ещё вчера вечером он был полон надежд. Наивных, обманчиво сияющих. Кларк всегда умел спускать с небес на землю. Жёстко, беспринципно, развеивая робкие мечтания. Не любил он церемониться. Но вчера… Вчера он был не таким. И это не искажение психики под действием наркотика — «это» было похоже на правду. Поэтому Джон обманулся. Позволил то, чего не мог позволить раньше. Раньше он не вёл себя напористо, потому что считал — надежды нет. Так лучше бы её и не рождалось — ни единого слабого проблеска.       Телефон зазвонил прямо в руке, и ещё до того, как определился номер, Джон ответил. Охваченный воодушевлением, почти уверенный в своей неправоте…       — Джонатан, это я, — послышался голос мэра. — Ты должен выйти на работу.       Тон, лишённый привычной доброжелательности. Уголки рта Джона опустились. Бэйли не отстранял его от работы, но, чтобы не бросать тень на мэрию, а по большей части — чтобы избежать расспросов, он сам взял неиспользованные дни отпуска. Кажется, с лёгкой руки мэра отпуск придётся отгулять в следующий раз.       — И найди свой мобильный, — сказал Бэйли. — Ты на него не отвечаешь.       — Звук отключил, скоро буду.       Оделся он быстро. Действовал на автомате, как робот, и старался не думать вообще ни о чём. Не забивать голову. Почти получилось. За руль сел с уже сосредоточенным, серьёзным лицом.       Нет Кларка. Он всю жизнь ждал от него чего-то, всё ему прощал… Настала пора прекратить.       Добравшись, Джон припарковал машину рядом с мэрией, вдохнул полной грудью морской воздух и поймал взглядом чаек, кружащих над крышей. Ничего необычного, но сейчас он готов обратить внимание на любые привычные мелочи, только бы голову не посещали иные, совершенно лишние мысли. Зайдя внутрь, сразу же попал под прицел секретарши Рейчел — та радостно принялась заваливать его вопросами. Прошло не так много времени, но казалось, он не видел её целую вечность. Даже успел соскучиться, она всегда была ему симпатична.       — Рада тебя видеть! — зачем-то добавила она в конце. После того, как удовлетворила любопытство его короткими ответами.       — Взаимно, — он тускло улыбнулся.       — Бэйли последнее время не в настроении. Угрюм и холоден, мы связываем это с твоим отсутствием.       — Не думаю. Вы сильно преувеличиваете моё значение для мэра.       — Это ты преуменьшаешь.       Он уже развернулся к кабинету Бэйли, однако притормозил.       — Я могу позвонить с твоего телефона?       — Конечно… — Она склонилась над столом, обхватила пальцами простенькую модель. — Бери.       Джон набрал номер, поднёс телефон к уху и застыл в ожидании. Мобильный Кларк всё-таки включил, но на звонок ответил вовсе не он: поначалу раздалось какое-то шипение, женский смех, приглушённая возня, а затем послышался и голос. Звонкий, красивый, пьяный… Женский.       — После горячего перепихона абонент нуждается в отдыхе. Перезвоните позже.       И возглас Кларка на фоне:       — Ты ненормальная? Дай сюда трубку!       Опять женский смех, возня. Через пару секунд Кларк выхватил мобильный:       — Сержант Кларк. Слушаю вас.       Джон медленно опустил руку с телефоном, отрешённо посмотрел в погасший экран. Затем сбросил, не дожидаясь следующих реплик, и вручил телефон обратно Рейчел.       — Будет перезванивать, скажи, что ошиблась номером. Хорошо?       — Хорошо… Ты в порядке? Опять что-то с лицом…       — В полном. — Джон повернулся и застыл. — Скажи, почему ты так добра ко мне?       Хихикнула.       — В смысле почему?       — Меня подозревают в серии убийств. Люди не любят убийц, Рейчел.       — Но я знаю, что это не ты…       Он обернулся, смерил её взглядом и, сглотнув так, что заметно дёрнулся кадык, вернул утраченное самообладание.       — Мэр ждёт, я пойду.       Перед тем, как зайти в кабинет, Джон услышал тихую вибрацию — Мартин Кларк соизволил перезвонить. Как раз вовремя. Всё-то у него вовремя. Обдолбался и наговорил много странного? Самое время было. Сбежал потом? Это не просто вовремя, это что-то настолько естественное для Кларка, что Джон сам идиот и кретин, раз не догадался сразу. Ещё названивал ему, отвлекал. Сам, в общем, виноват.       Стоило переступить порог — Бэйли вопросительно вскинул брови. Джон забыл постучать. Просто взял и зашёл, не замечая ничего вокруг.       — Чувствуй себя как дома, Джон.       А настроение у мэра и правда не ахти…       — Извините, сэр.       Бэйли принялся что-то говорить, но голос его растворился в очередных навязчивых мыслях, которые Джон никак не мог прогнать.       «Я думал, что победит: здравый смысл или желание выгородить тебя. Ты победил…»       Так что это было? Кларк же дальше своего носа ничего не замечал. Или предпочитал не замечать до поры до времени, а когда время это истекало, то от очередной влюблённой подружки он избавлялся быстро, порой не растрачиваясь на слова. И, разумеется, того, как именно относился к нему Джон, Кларк не видел в упор. Однажды, уже после окончания академии, сказал вдруг невпопад: «…Я не особо любил свою мать, не любил отца, относился ко всем подругам, как к мясу с отверстием, но разыгрывал из себя хорошего сына или заботливого воздыхателя. Чтобы получить в собственность дом, машину или, на худой конец, хорошо потрахаться. По меркам общества я мусор и моральный урод… Так-то оно так, но святошам давно пора заткнуть рты елдой. Задумываясь о том, что вот он я, ни любви во мне, ни человеческих предрассудков — чувствую себя на порядок лучше».       А Джон сидел тогда, моргал, как дурень, и думал, что всё это неправда. Утрирование, искажающее истину. Игра. Человек может не любить родителей или партнёрш по сексу, но не может не испытывать привязанности вообще ни к кому. Пусть симпатия, приязнь к кому-то кроме себя… Но Кларк должен это испытывать. Обязан. Иначе он выбрал не ту профессию, окружил себя не теми людьми. Иначе… Зачем ему вообще такой, как Джон Дориан?       «Я не верю… В такое. Ты неправ». — «Да-а, не удивлюсь, если ты до сих пор веришь в фей и единорогов. И значок свой разглядываешь постоянно, никак не можешь ему нарадоваться. Свою семью тоже любишь до усрачки… Нам не понять друг друга».       И тебя. Я люблю тебя, Кларк.       Наверное, Джон ввязывался в отношения с кем-то, пытаясь ухватиться за спасательный круг. Конечно, не кидался на всех подряд, но если девушка была симпатична ему, то именно с ней он старался отвлечься от Кларка. И каждый раз понимал, что это невозможно. Не потому, что Кларк торчал рядом, а потому, что когда не торчал… Когда Кларка не было…       — Джонатан, ты вообще меня слушаешь?       Он не услышал бы, если бы не замаячившие перед лицом пальцы. Мерные щелчки вывели из транса, и Джон сосредоточился на хмурой физиономии Бэйли.       — Пришёл сюда помечтать? Я как будто сам с собой разговариваю!       — Не выспался, сэр.       Бэйли поиграл желваками, не сводя с него взгляда — въедливого, сверлящего.       — Полиграф отнял много сил? Полагаю, неприятная процедура.       В принципе, ничего удивительного. Раз уж мэр ни с того ни с сего вызвал его на работу, то точно прознав о тесте на полиграфе. Удачном тесте. Сначала Бэйли отдалил от себя человека, который угрожал его репутации, а затем приблизил вновь. Но… Не стоило ли повременить?       — Мне не особо понравилось.       — Верю. Что мне делать с тобой, Джонатан? Что я должен делать в такой ситуации?       — Вам решать, сэр.       — Я хочу поддерживать тебя. Но не во вред самому себе.       — Я понимаю вас.       — Нет, ни хрена ты не понимаешь. Слушайся папочку и не влипай больше в неприятности, иначе губернатор нагнёт меня раком и поимеет за лояльность к тебе. А там уже и другие подтянутся. И хоть для меня это будет впервые, нежничать они не станут.       Вместо ответа, Джон коротко кивнул. «Папочка» их мэрии всегда умел держать лицо, и только те, кто проводил с ним больше двадцати четырёх часов в сутки, знали о подводных камнях. Каждый может рассказать о переменчивости своего нрава, но у Бэйли такие перемены случались внезапно и были слишком кардинальными. Его обожали и боялись одновременно, словно мурчащего котёнка, который умел превращаться в тигра, когда был не в духе. Бэйли переключался от жестокости к милосердию по щелчку невидимого тумблера. Может быть, поэтому они нашли общий язык так быстро? С виду безобидный, Бэйли носил груз своих мрачных секретов. Как и сам Джон.       — Заводи машину, кое-куда прокатимся, — скомандовал мэр. — Ты же не пил вчера?       — Нет.       — Хорошо. Мне совсем не понравился парень, который тебя заменял.       Прокатавшись целый день, под вечер Джон смог, наконец, расслабиться: прислонился затылком к водительскому креслу, закрыл глаза. Машина была припаркована возле одного из ресторанов на Брикель-Авеню. Радио издавало тихие звуки: то тараторил ведущий, то его голос сменялся какой-нибудь навязчивой мелодией. Джон почти спал, ни о чём не думал, не вспоминал, просто полулежал в кресле, чувствуя, как воротник рубашки колышется от прохладного воздуха кондиционера. Возможно, он заснул бы, но мелодию и приевшийся голос ведущего вдруг сменил другой голос — выдернувший из лёгкой дрёмы. Женщина начала говорить что-то про полицию, про раненую Шерман, состояние которой стабилизировалось и которую для большей безопасности собираются перевезти на территорию города Майами.       Джон открыл глаза. Что они хотят сделать?       Хойт решила переместить свидетельницу к себе поближе, в свою юрисдикцию, где для принятия решений не приходилось бы советоваться с полицией Майами-Бич. Где она смогла бы окружить палату своей охраной, где у неё развязаны руки. Но почему об этом вообще говорят по радио? Это внутренние дела полиции, огласка которых может стоить жизни свидетелю.       Следом ведущая заикнулась о какой-то видеосъёмке. Джон потянулся вперёд, включил телефон. Как любит повторять Кларк — «дежавю». Кажется, было уже такое. Наверняка было. У дома с заложниками, когда все кому не лень пытались отснять несколько хороших кадров. И ведь отсняли. Полиция настолько беспечна? Почему они позволили случиться подобному ещё раз?       У медицинского центра Майами-Бич столпились люди с камерами. Снимали полицейских, врачей и саму пациентку — лицо едва ли не крупным планом. Джон выпрямил спину, прибавил звук. Это уже перебор…       Подозрительно почти до зуда.       …Хойт едва ли не потряхивало. Она сжимала и разжимала правую руку — на уши давила пилотская гарнитура, над головой шумели лопасти, а сквозь лобовое стекло вертолёта виднелся сияющий огнями медицинский центр. Загримированный манекен «Ники Шерман» вывезли из клиники и показали журналистам, блогерам и прочим любопытным. Их собрали специально — для полицейской операции. Со стороны выглядело, будто копы злились, пытались задержать, но команда у них была одна: не мешать. Суетиться, однако подпускать ближе. В пределах разумного, конечно.       А всё затем, чтобы тот, кому помешала Шерман, увидел её «здоровый» цвет лица и понял, что либо сейчас, либо никогда. Другой возможности не будет, Шерман уязвима именно в этот миг.       Добей её, иначе она откроет рот.       Поэтому охват трансляции пришлось расширить. Где бы ни был тот человек, рано или поздно он должен понять, что́ происходит, — радио, телевидение, интернет. Полный охват возможных средств коммуникации. В границах штата, но большего, скорее всего, и не нужно.       Все врачи в машине, куда погрузят «Шерман», — переодетые копы. Скорая тронется с места под охраной полицейского конвоя. Вероятность остановить их где-то на дороге и никого не задеть — мала. Дориан преисполнен доброты ко всему живому? Значит, не станет убивать понапрасну. Вернее всего, Хамелеон притаится с винтовкой неподалёку от медицинского центра Майами-Бич или у места назначения — клиники Майами. Но и это очень рискованно. Так или иначе, готовыми нужно быть ко всему. Даже к тому, что он пропустит репортаж или просто не захочет приходить.       Хойт посмотрела на пилота — экипированного спецназовца, затем снова вниз — на суетящуюся толпу. Как муравьи возле огромного муравейника. Поправила бронежилет и поднесла к губам рацию:       — Больше тянуть не будем. Выдвигайтесь.       Рация издала короткий гудок.       — Вас понял.       — И установите, наконец, его местоположение.       Джонатан Дориан избавился от слежки. Не сам, приставленные копы потеряли из виду машину мэра, и «рискованное» молниеносно стало «критическим».       — Да, мэм.