Бабочки: мечтаю взлететь с тобой

Методичное постукивание пальцев о стол, продолжается несколько минут. Гук сидит, закусив губу и сверля глазами парочку у противоположной стены, которая не замечает испепеляющего взгляда, обращенного к ним, продолжая смеяться и дурачиться. Чон ускоряет темп постукивания и почти прокусывает губу, следя за тем, как одна рука Хосока непозволительно долго лежит на талии Тэхёна, в то время как вторая медленно скользит от плеча к локтю и сжимает его. «Это уже слишком!» – проносится мысль, которую он почти озвучивает, но его прерывают. – Чонгук, если ты не прекратишь выстукивать на моих нервах, я за себя не отвечаю, – не выдерживает Юнги, у которого уже зубы сводит от этого звука. Гук вздрагивает и оборачивается к старшему, прекращая «пытку». – Прости, хён, – буркнул он и повернулся обратно, продолжив наблюдать. Хосок всё так же виснет на Тэхёне, а тот не реагирует, не пытается отодвинуться. Чон сдвигает брови и сжимает челюсть. – Что-то случилось? – Нет. Все нормально, – сквозь зубы. – Ага, оно и видно, – хохотнул Мин, наблюдая за душевными терзаниями младшего, следящего за безобидными объятиями двух друзей. – Хорошо, что взглядом убить нельзя, а то нам без Хоупа никак – безнадёжно все, без надежды! – откровенно подколол Шуга. Натянул шапку до самого носа и, закинув ноги на стул напротив, решил подремать, пока не начнется очередной прогон танца. Чон запоздало кивает на это замечание: если бы мог, то вокруг Тэхёна всё было бы устлано трупами «обожателей» и «просто случайно взглянувших в его сторону» – Хосока он бы прибил первым! «Контроль, Чон Чонгук! Держи себя в руках!» Глубокий вдох-выдох. А Чон старший, кажется, считает себя бессмертным, раз посмел практически задушить в объятиях ЕГО Тэхёна! Гук, еле сдерживаясь, достает телефон и пишет сообщение Тэ, звук уведомления которого Тэхён, естественно, не слышит из-за шума вокруг. Безвинный аппарат сжимается в руках до хруста. Взрывоопасную ситуацию разряжает Чимин, который, присев на стул рядом, протянул ему коробочку со свежезаваренным раменом и принялся за свой. Гук кивнул, выдавив улыбку, и тоже начал есть. Наконец, Тэхён скидывает Хосока с себя и несется к Гуку. – Я тоже хочу! – Присаживаясь напротив Куки на корточки, заглядывает в глаза и, состроив милую рожицу, протяжно просит: – Хочу, хочу… Гук давится раменом, реагируя на фразу и отдав свою порцию «дитю», сбегает из танцзала. Тэхён едва успевает поймать коробочку и недоуменно провожает взглядом скрывающегося за дверью парня: – Что случилось? Чимин закатывается смехом, видя непонимание Тэхёна: – Честное слово, иногда мне кажется, что в этой голове явно не хватает шестеренок, – Чимин тыкает пальцем в лоб Тэ. – Ты как пятилетний. Тэхён морщит лоб и присаживается на стул, который освободил Гук и, взяв палочки, начинает есть, недовольно бурча на друга. Чим прав, вот Гука он иногда совершенно не понимает – смены его настроения особенно. Он, то ласковый котёнок, то в следующее мгновение лицо такая гримаса передёргивает, что Тэ голову, как черепахе, в панцирь спрятать хочется, а лучше целиком туда залезть. На вопросы, что происходит, в чём причина, Гук неизменно молчит. А спрашивать совета: «Ну уж нет, плавали – знаем!» Гук же, позорно сбегает, понимая, что не может себя контролировать, от слова «совсем». Его лихорадит всё время: ревность, желание; злость, нежность. Признаваться в собственной слабости труднее всего себе. У него уязвленное чувство самолюбия почему-то начинает играть и социальные предрассудки срабатывать. Тэ, его ахиллесова пята! Хочется перед собой хоть немного сохранить лицо, не сдаваясь с потрохами, не выдать своих мучений, – а страх потерять, преследует неизменно. Тэхён даже представить не может, какой властью обладает над его телом и разумом, и Гук не хочет в этом сознаваться – даже себе признаться страшно. Ревность топит здравый смысл и от этого самому страшно становится. В его голове любой невинный жест гипертрофируется, меняя подтекст: нежная улыбка кажется призывной, дружеское объятие – интимным. Всё меняет цвет и Гук держится на грани, боясь сорваться. «Самоконтроль!» Он ополаскивает лицо холодной водой, смотрит на свое отражение, в котором смятение читается и что-то звериное в глазах проявляется. Снова ополаскивает. Нужно возвращаться, пока не пришел лидер и не начал «промывать» мозги. «Всё хорошо. Тэхён любит меня. Только меня. Пора прекратить себя изводить и его тоже. ВСЁ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!» Короткий громкий решительный выдох и он идёт обратно.

***

В комнате полумрак, разбавленный голубым светом ночника. На стенах отражения теней, причудливо переплетённых тел. Воздух пропитан вожделением. Тишину нарушают едва сдерживаемые стоны и шёпот. Ритмичные размашистые движения сопровождаются выкриками с мольбой ускориться. Рука нежно ведет по чужой запрокинутой вверх руке. Ладони встречаются, и, переплетая пальцы, сжимаются. Губы накрывают губы, топя очередной стон в поцелуе. Любовник, запрокидывает голову, открывая доступ к шее, чувствительной к ласкам, и он пользуется моментом, проводя по ней языком и втягивая, оставляет метки. Снова протяжный стон. Комната будто наэлектролизована напряжением, нарастающим с каждым толчком, всхлипом. Стоны всё громче. Пространство сжимается до предела и, достигая наивысшей точки, мир взрывается вулканом, растекаясь лавой по венам, пробегаясь судорогой по мышцам и импульсами по нервным окончаниям. Влажные тела, содрогаются мелкой дрожью. – Как же я мечтал... Люблю. Люблю! Слышишь? Тэхён, я люблю тебя, – сдавленно шепчет Хосок, прижимаясь к нему, в попытке удержать. – Я тоже. Тоже, хён. С ума по тебе схожу, – прерывно, из-за сбившегося дыхание, произносит Тэ, приходя в себя после, отнявшего силы, оргазма. – А как же Гук? – спрашивает Хосок, блаженно улыбаясь. – Хм... А что Куки, он просто временное увлечение. А тебя я люблю. Мне нужен Ты. Только ты! Хоуп удовлетворён ответом. Он поворачивает голову и смотрит в сторону, туда, где сквозь приоткрытую дверь, на них смотрит поражённый и раздавленный Чонгук. – Повтори, пожалуйста, – просит Хосок, саркастически приподнимая уголки рта. – Всегда только ты. Люблю тебя, – повторяет Тэ. У Гука крик отчаяния застревает в горле. Рухнув на колени, он зарывается руками в волосы, сжимая до боли. Только что, он «умер»!