Notice me, Senpai

      Мы направлялись в Адамант.       Во время одного привала я подошел к Лелиане и спросил у неё разрешения исследовать местность вместе с другими разведчиками. Корабль должен плавать по морям, а не стоять в доках! А мой корабль так долго не покорял чужих морей, что я боялся — вдруг его киль обрастет ракушками, паруса истлеют, а мачты сгниют…       — Нет, — твердо ответила Лелиана, услышав мою просьбу. Я удивился от резкости её тона. — Много разведчиков пропало. С учётом же твоего дара попадать в различные… ситуации, я… нет, Джим, нет.       Я пытался донести до Соловья, что, может, с учетом моего дара попадать в различные… ситуации, мне и стоит попытать счастья? Узнаю, что произошло с другими, спасу их, стану героем Инквизиции…       — Нет, — так же твердо повторила она.       Я расстроился. Человеку не давали шанса проявить себя, совершить подвиг! Хотя я, конечно, видов навидался, особенно на подобных мне недо-героев из народа. Все они лежали мёртвыми на хладной земле, с записками на дне глубоких карманов: «Ушёл туда-то, потому что не боюсь, ушёл туда-то, потому что хочу славы и признания, ушёл туда-то, потому что осознал все прелести ранней женитьбы и потому что душа зовёт помочь страждущим. Жена/брат/лошадь Эммануэль/сапожник Кларис, если ты читаешь это, значит меня уже нет или просто карман плаща оказался дырявым и записка выпала. Если что, заначка/завещание/деньги/бутылка бренди — в дырявом носке за занавеской на чердаке. И просто знай — наверное, на последней секунде жизни я вспомнил о тебе, я любил тебя на этой последней секунде, а может, даже на последних двух, в общем, как бы сильно я тебя не вспоминал и не любил, просто не трогай мой сундук под кроватью и позаботься о моих корнишонах…»       — Ты что, опух?! — услышал я чей-то возглас рядом с собой.       — Да ладно тебе, я же не серьезно… — испуганно ответил я. Хотя, пожалуй, и правда переборщил с письмом.       — Кто так костер разжигает, ну!       Только после этой фразы я понял, что в первый раз обращались не ко мне. Я обернулся и увидел сконфуженных солдат, на которых вопил гном. С замиранием сердца я смотрел на открывшуюся передо мной сцену. На солдат красноречиво орал гном в офицерских доспехах, цепляясь к каждому: этот не так разжигал костер, другой не так палатку ставил, вон этот неправильно моргал, а вон тот даже мочился неправильно.       Я завороженно следил, как мужчина трясется от гнева, как от крика пульсирует надувшаяся жила на толстой шее, как слюна брызжет из его широкого рта, и как она сражает бойцов, попадая им прямо в глаза. Наверное, со мной было что-то не так, но я обожал смотреть на взвинченных гномов. Особенно — слушать их ругательства. Это — сказка, а не ругательства. Не зря Варрик самый известный писатель во всём Тедасе, ох, не зря! Гномы — они мастера словесности.       «Стелька ты плешивая!», «нага твоего за левую ногу через окно!», «вы у меня землю моровую жрать будете!» — ну, разве не чудо? Особенно последнее: «землю моровую жрать будете». Бессмертная классика.       Так о чем это я? Ах да, я был расстроен, потому как мне предстояло сидеть без опасных для жизни дел и ненужных геройствований. Тем более, интерес к гному у меня пропал в тот момент, когда он посмотрел на меня и я увидел его глаза, красные от взбухших капилляров. Секунда — и пятки мои засверкали так, что затмевали свет факелов. Зато через каких-то пару минут я был на безопасном расстоянии от злющего гнома.       Правда, насчет безопасности я погорячился. Ноги и страх завели меня на поле за лагерем. В лучах заходящего солнца оно было прекрасно, только вот я плохо знал эту местность и понятия не имел, кто или что здесь водилось. Красота и уединенность неизвестного доселе места захватили мое сердце, и я, не долго думая, направился дальше.       Разумеется, другие разведчики обследовали всю близлежащую территорию, так что бояться мне было нечего. Я быстро привык к этому месту — спокойному и умиротворенному. Суета военного лагеря осталась позади, а впереди открывался чудесный вид на закатное небо. Сизые облака, тускнеющий небосвод на восходе и горящий розово-золотым пламенем на западе, сладкий запах трав и пение птиц. Я наслаждался моментом, глубоко вдыхал этот особенный вечерний воздух, и думал, что жизнь прекрасна, но лишь до тех пор я так думал, пока не осознал одну вещь. Этот прекрасный момент портило только моё одиночество. Было б сердце моё свободно — так ничто бы на свете не заставило меня вернуться в лагерь к потным солдатам, бешеным гномам и пропахшим селедкой разведчикам (прим. Джима: несчастный случай по дороге — долгая история). Я бы упал на мягкую траву, смотрел бы на медленно загорающиеся звёзды, пытался бы их сосчитать, с упоением вдыхал бы запах земли и думал бы о вечном, бессмертном. Но любовь, — будь она неладна! — постоянно напоминала мне о нарушителе моих снов и моего душевного спокойствия. С Калленом было бы здесь всяко интереснее считать звёзды…       Я посмотрел вниз, на засыпающие цветы, и вдруг вспомнил, как в детстве бегал по лугам (в одном исподнем, прости Создатель!) и всякий раз собирал цветочки, чтобы потом торжественно преподнести их своей матушке.       Стало совсем тоскливо. Эх, мамка, как ты там? Когда невесту домой приведу, спрашивала ты в последнем письме, на которое я не успел ответить? Да вот как от Тревельян и Курообдалбея избавляюсь — так и приведу… кудрявенькую такую, светленькую, с неровной щетиной и с глазенками такими янтарненькими…       Я улыбнулся, вспомнив родимый дом, и нагнулся к земле. Через несколько минут у меня в руках был большой букет полевых цветов. В голове созрел план. Даже три плана. Конгениально!..       План первый.       Я разделил большой букет на три маленьких — два побольше и один совсем скромный. Один из тех, что был покрупнее, я взял в руки, другим двум сказал подождать, и аккуратно положил их под третий куст от лагеря с северо-западной стороны. Почему под третий? Потому что под первым обычно справляют нужду. Но не об этом сейчас.       Пряча цветы в складках одежды, я незаметно проскочил мимо ранее разъяренного гнома, а ныне пьяного и весёлого, но всё так же продолжавшего подкашивать ряды армии Инквизиции меткими плевками в глаза. Целым и невредимым я добрался до палатки Лелианы.       — Сестра Соловей? — бодро позвал я, пряча за спиной цветы.       Тайный канцлер даже голову не повернула в мою сторону.       — В чем дело? — с каплей раздражения спросила она, переводя удрученный взгляд с письма в руках на разложенную на столе небольшую карту.       — А вот держи, — сказал я и протянул ей букетик. Меня, правда, слегка покоробила её раздраженность, но я понимал, что у неё много работы, а тут ещё и я прискакал не пойми почему весёлый, словно эльфийского корня тяпнул.       Лелиана, нахмурившись, обернулась ко мне, но, увидев небольшой презент в моей руке, тут же изменилась в лице.       — О, Джим, — с непонятной интонацией произнесла она и приняла подарок. По голосу я так и не смог понять, хотела ли она меня расцеловать, убить, обнять или отравить на завтраке мою еду, чтобы потом наблюдать за моими мучениями. Однако, когда я заметил, что лицо её стало сиять от восторга, то сразу же отбросил последнюю теорию. Кажется, Соловей просто забыла, как это — получать подарки просто так.       — И Милость Андрасте здесь, — трогательно глядя на белые лепестки, почти шёпотом произнесла она и кротко улыбнулась. — Это так мило, Джим!       Впервые за последние несколько дней лицо Лелианы озарила улыбка. И кто бы мог подумать, что эта миловидная особа всё своё время проводит за тем, чтобы узнать чужие грязные тайны и изощрённо убить предателя? Даже я не мог в эту минуту поверить в подобное. Это была кроткая невинная дева, не иначе!       Несколько последующих минут мы провели за приятной болтовней, пока нас не прервала чья-то громогласная отрыжка. Пора было возвращаться к работе. Лелиана побежала искать кружку с водой, я побежал к своим третьим кустам на северо-западе. Аккуратно я достал сперва маленький букетик и вставил его во внутренний карман своей куртки, затем пришла очередь того, что побольше.       План второй.       Букет побольше предназначался Каллену. Я долго думал, как бы поступить с ними обоими, — то есть с букетом и командором, — чтобы мой маленький презент не выглядел пошло и не вызвал толков у других. На помощь мне пришла гениальная мысль.       — Вестница Джима, вперёд! — торжественно произнес я и снял мою верную спутницу с запястья. Я перевязал лентой стебли цветов и осмотрел презент. Превосходно! Роскошно! Символично!       Мне было жаль расставаться с Вестницей, но мысль о том, что теперь она будет покоиться у командора, согревала меня. Я же почти забыл о его поцелуе с Тревельян. Все мои мысли были направлены на то, что я должен заполучить его внимание, а не на то, чтобы лежать, плакать и ненавидеть Инквизиторшу.       Пробраться в палатку Каллена было непростой задачей. По дороге я построил тысячу комбинаций, миллион путей продумал, создал миллиард планов, а вышло всё как всегда. Командор покинул свой шатёр прямо перед моим носом, и, не заметив меня, — слава Создателю! — направился к палатке Лелианы. Нельзя было терять и минуты! А это было сложно — у командора такая широкая спина, и походка такая…       Я помотал головой и незаметно проскользнул в хоромы генерала, с упоением вобрал в себя спертый воздух и прыгнул к столу. Положил букет прямо посередине карты, красиво разложил ленточку, послал ей прощальный воздушный поцелуй и поспешил ретироваться с места преступления. Конечно, было жалко, что ни один из моих гениальных планов для проникновения в шатёр командора не пригодился, но что поделать! Жизнь — она штука непредсказуемая. Довольный собой, я сделал три шага и…       — Смотри кого таранишь, одуревший! — донесся до моего слуха рассерженный женский голос.       — Моргай почаще, а потом уж квакай! — отозвался я, держась за ушибленный лоб. Я поспешил взглянуть на ту, с которой я встретился лицом к лицу, причем совсем не фигурально. Это была Тревельян.       — Опять ты?! — хором воскликнули мы.       — Ну, и что же ты забыл в шатре командора? — ехидно спросила она, тоже держась за ушибленный лоб (не мой, конечно, а за свой).       — Что надо, то и делал, — буркнул я, но поспешил расправить плечи и важно добавить: — Отчет относил. От Лелианы.       — Да ну? Отчет? Сейчас? Когда их палатки в пяти метрах друг от друга?       — А это уже не ко мне претензии, да? — встал в позу я. Этим ответом я мог подвести Лелиану, но это я понял уже позже, гораздо позже, — перед сном.       — Как тебя зовут? — вдруг спросила Тревельян, а мне этот вопрос совсем не понравился.       — Сыч, — гордо ответил я. На самом деле, мой позывной был Сычик, но для этой девицы я — Сыч. Никаких поблажек.        — А настоящее имя?       — Лелиана запрещает нам говорить их. Только позывные.       — Даже Инквизитору? — с притворной подозрительностью и удивлением спросила она.       — Даже, — твердо ответил я и задрал подбородок. Мне говорили, это действие может напугать хищных зверей. Может, и на эту мегеру сработает?       — Ну, хорошо, — сказала она и приблизилась ко мне почти вплотную. Затем тихо, спокойно и зло проговорила: — Значит, слушай сюда, шкет, по понятиям сейчас толковать будем. Базар твой совсем не канает, пургу гнать и уши шлифовать будешь не мне, уяснил? Если не хочешь, чтоб в торец шваркнуло, сиди и не баклань. Гуляй, валенок.       Тревельян толкнула меня плечом и прошла вперед. Я стоял. С дергающимся глазом и вставшими дыбом волосами. Я стоял и завидовал тем солдатам, на которых кричал и сбивал с ног плевками гном.       План третий.       Когда я более-менее пришел в себя, то отправился к своему шатру, вернее, к шатру разведчиков, совсем позабыв о плане номер три. Тревельян всю душу из меня вытрясла, какой уж там план, если я собственное имя не мог без заиканий выговорить!       На место душу мне вернула Хардинг, которая была озабочена моим растерянным видом. Мы немного поговорили, я рассказал ей о случае с Инквизитором. Нитка попыталась успокоить меня, и, пускай её поддержку я ценил, но по-настоящему вернуть меня к жизни смог только её внезапный презент.       — Тебе, вроде бы, та ленточка понравилась от подарка Жозефины… Вчера была на разведке, на поле к западу отсюда стояло пугало. У него на запястье лоскуток красной ткани был намотан. Я тебя сразу вспомнила. Представляешь, не смогла удержаться, сняла её и вот…       Она протянула мне алую тряпочку. Я с благоговейным трепетом взял её, краем уха слушая Хардинг, которая оправдывалась и корила себя за некорректную фразу, будто бы чучело огородное напомнило меня. В порыве чувств я обнял добрую приятельницу, отчего бедняжка опешила, совсем не ожидавшая подобной реакции.       Мне внезапно стало неловко. Как я мог забыть про Хардинг! И Хоук! Даже про Сэру! Я закусил губу и заглянул во внутренний карман. Достал несколько цветочков и преподнес их Хардинг. Удивительно, как девушки расцветают от таких мелочей! Даже те, которые, и глазом не моргнув, в состоянии вытащить врагам кишки через уши.       С разведчицей мне вскоре пришлось попрощаться, иначе был риск снова забыть про свой план.       Я вновь побежал к Лелиане. Стоило мне подойти к её скромной обители, как сбоку до меня долетел до боли родной голос, отозвавшийся волной мурашек по всему телу.       — Лелиана! — произнес этот голос.       Каллен вышел из своего шатра с какой-то бумажкой в руке. Он не отрывал от неё взгляда и еще раз позвал мою начальницу, уверенно шагая в сторону её палатки.       Я, как ни в чем не бывало, развернулся и пошёл в другую сторону. Зачем? Без понятия. Сделав пару кругов вокруг шатра, я понял, что так жить нельзя и, вздохнув так, что закололо в легких, зашёл внутрь.       Каллен как раз собирался уходить. Он за что-то поблагодарил Соловья и развернулся к выходу. У порога стоял я, и, когда командор бросил на меня взгляд, я приветливо улыбнулся. Однако, зная себя, мне представилось, что моя улыбка больше походила на оскал умственно-отсталого великана.       Внимательный командор быстро заметил на моей правой руке преемницу Вестницы Джима (подарок Хардинг я успел намотать на руку, пока бродил у шатра) и торчащие из внутреннего кармана цветочки. Проходя мимо меня, он многозначительно хмыкнул и не менее многозначительно улыбнулся. Он покинул палатку, а я осел на пол, то ли ужаса, то от счастья. Весь тот воздух, что я вобрал в себя и уколол мои легкие, только что покинул мою грудь с резким выдохом.       План четвертый, который на самом деле должен был быть третьим.       Когда Лелиана привела меня в чувство, я протянул ей совсем скромный букетик и попросил спрятать его в какой-нибудь книжке. Эти цветы предназначались маме. Почему так мало и почему они должны быть приплюснуты тяжестью знаний? Потому что они должны были отправиться к ней в душном конверте вместе с письмом, в котором я обещал своей доброй родительнице, что когда я вернусь домой, то подарю ей букетище. А заодно, вероятно, и с невестой познакомлю…       В любом случае, я надеялся в этот вечер на три вещи: на то, что Каллен понял, от кого были цветы на столе, на то, что матушка простит непутевого сына и поймет — находясь в чужих краях, блуждая по полю (уже не в одном исподнем, хвала Создателю) среди цветов, он не забыл про неё, и, наконец, надеялся на то, что моё письмо, которое я, не сдержавшись, написал сегодня, не будет последним, и его не найдут на моем хладном трупе, в глубоком кармане моей уродской одежды.       Ведь завтра мы идем на штурм крепости Адамант.