Notice me, Senpai

      Начинать утро с градуса — не в моих правилах, и солдаты, и мои коллеги тоже были людьми (эльфами, гномами, косситами) приличными, однако…       — Обновить?       — Обновить.       Только что опустошённая кружка вновь наполнилась элем. Только что вытертые ладонью губы вновь смочились хмельной влагой.       Мы все устали. Инквизиция — Инквизицией, спасители мира — спасителями мира, но внутренний алкоголик — по расписанию. Ну, как по расписанию. Он просыпался как только выпадал шанс. А шанс в этот раз выпал даже лучше, чем просто прекрасный: на бал в Зимнем дворце отправились все зануды всея Скайхолда. Каллен, Лелиана и Жозефина — само собой покинули стены крепости, они советники. Последних двух женщин я бы не назвал такими уж занудами, но, чего греха таить, они заработались. Они слишком привыкли быть правильными.       Инквизиторша решила, что одной ей будет скучно в орлесианскую Игру играть, посему взяла с собой в «группу поддержки» двухметрового одноглазого кунари (чьи рога были больше, чем у некоторых смысл жизни), лысого и босого эльфа-отступника и героиню Орлея, которая ненавидела подобные сборища. Тревельян решила, что взять с собой такую разношерстную компанию — очень романтично. Пентагаст, кстати говоря, сама виновата, что её потащили в Зимний дворец, — нечего было направо и налево ворчать, как ей не хотелось бы снова возвращаться в Орлей. Для Тревельян было уже делом принципа взять её с собой. И по лицу Искательницы я понял, что она всецело осуждает такой ход событий.       В общем, к трём часам дня Скайхолд дышал перегаром. В то же время мы поняли, что так жить нельзя.       — А давайте во что-нибудь поиграем! — раздался чей-то голос у меня над ухом.       Это, к слову сказать, была одна из самых невесёлых попоек в моей жизни. Ровно до трёх мы пили, просто заливали в себя все запасы алкоголя — удивительно тихо и даже грустно. Порой на том или другом конце таверны доносились тосты, но и они были такими же — удивительно тихими и даже грустными. Наверное, нам и не хотелось на самом-то деле веселиться и гулять. Нам нужно было расслабиться, забыться. Хоть некоторое время не думать о том, что от каждого нашего действия зависит судьба всего мира. Конечно, мы были не так значимы, как Инквизитор или советники, но все мы были шестерёнками одного чудовищного механизма. И сегодня у нас был шанс быть не шестерёнками, а людьми.       Был шанс наконец надраться как свинья, чтобы почувствовать себя человеком.       Всё это я высказывал человеку за барной стойкой, не забывая время от времени смачивать горло горьким элем и закусывать куском сыра.       — Неплохая отговорка, — одобрительно произнёс подозрительно знакомый голос, услышав который, я вздрогнул. Передо мной сидел Варрик Тетрас с кружкой в руках и горящими щеками. В глазах его я увидел ясный блеск. Проклятые непьянеющие гномы. У тебя глаза уже в кучку и лопнувший пять раз мочевой пузырь, а у них — лёгкий румянец на широких щеках.       — О, здрасьте, — говорю. — Компромат собираете на нас?       — Компромат? А, да нет, — махнул рукой гном и улыбнулся. — Скорее пополняю копилку интригующих историй и интересных мыслей. Знаешь, парень, когда разумное существо пьёт, оно не глупеет, как нам пытаются навязать. Мы становимся проникновеннее, глубже, говорим всё, что в мыслях, делаем всё, что хотим. Расслабляемся, в конце концов.       — К чему Вы клоните?       — Да ни к чему. Просто оправдываю свою тягу к выпивке, — хохотнул гном и сделал несколько крупных глотков из кружки.       Я улыбнулся. Кажется, я впервые разговаривал с Варриком. Его харизма буквально сбивала с ног. Но я не упал. Я устоял. Потому что полулежал на барной стойке.       — Интересно, что будет в Зимнем дворце? — произнёс я и залил в себя остаток эля. Меня слегка передёрнуло, между рёбер прошлось животворящее тепло. В голову стукнуло маленьким молоточком, от которого в глазах поплыло быстрее. Ох… — А вдруг Инквизиторша облажается? Чего она там может? Что угодно может.       Меня подташнивало. Я проглотил ломтик сыра. Но это не помогло. Некоторое время я молча кивал и делал вид, что слушал Варрика. И понял, что переступаю черту, которая называется "перебрал". Во мне закипала злоба.       — Кто сказал, что с Хрюковеем нам будет хуже? — вдруг закричал я. Таверна немного притихла.       Мне надоело филопософст… фифилос… сука. Умничать мне надоело. Заколебало. Мне хотелось встать и кричать. Хотелось крушить, ломать, устроить революцию.       Последняя кружка была лишней.       И я встал. Я встал и открыл рот, чтобы орать. Орать о том, что всё — дерьмо. О том, что все — дерьмо. И Инквизиция, и красный лириум, и маги, и храмовники.       Во мне закипала злость. Я хотел разжечь её в каждом, кто здесь сидел. Хотел ругаться, кусаться, плеваться. Но стоило мне подняться, как голова закружилась так, что я понял — я либо упаду, либо меня стошнит. Поставил кружку поближе. Если что — я весь изольюсь туда.       Обычно я мирный, когда выпью. Но мне надоело. Будь здесь Каллен — я бы его… я бы его ещё как.       В глубине таверны заиграла музыка. Грёбанный бард. Найду и сломаю ему лютню, и струны намотаю на кулак.       — Я!.. я говорю!.. — это мой голос? Он очень громкий. Или наоборот — глухой? Громко-глухой. Мелодично-дисгармоничный.       Я забыл, что хотел сказать.       — Вы!.. слушайте! В задницу всё!       — В задницу! — вторил мне голос Сэры.       Кажется. Кажется, это была Сэра. Я не уверен.       Последняя кружка была явно лишней.       Все приняли это за тост, и таверна дружным эхом отозвалась на наше восклицание.       Бард заиграл громче. Ноги подкосились сильнее.       Ненавижу бардов и их бардовские песни. Ненавижу, что я засыпаю от них. Ненавижу. Нена…       Вижу…       Вижу огонёк рядом с собой.       Голова трещит, в горле — Западный предел. Оглядываясь по сторонам, я понял, что не понимаю, где я. Бывают такие моменты после чёрных попоек, когда просыпаешься Мор знает где, и тебе абсолютно плевать на это. Главное, что жив и все части тела на месте. Остальное — второстепенное. Когда убеждаешься в своей целостности, второй главной проблемой становится поиск жидкости. И я нашёл её. Рядом со мной стояла бутылка грёбанного эля. Я жадно припал к ней, и только когда немного утолил жажду (а в таких случаях это сделать непросто — влагу-то заливаешь в себя, живот надувается, а глотке всё мало. Пытка какая-то, право), то проклял этот сучий напиток.       Никогда. Никогда я больше не прикоснусь к нему.       …каждый раз говорил я, каждый раз обещал и клялся, но стоило увидеть древесный оттенок, плескавшийся в кружке с пеной, так мгновенно я забывал про все свои присяги.       Это было сильнее меня. Может, с возрастом это пройдёт. Но пока что мой возраст — возраст, когда было ещё не поздно, но уже и не рано, — требовал от меня одного.       — Пей, как в последний раз, — шепнул мне Скайхолд тихим сквозняком за дверью.       Я кивнул и осмелился совершить одну из самых мерзких вещей: напиться вдребезги при опохмелении.       Бутылка быстро теряла содержимое. Организм надрывался: «прекрати!», разум восклицал: «хотя бы закусывай!», душа лукаво улыбалась: «ещё».       Ещё.

***

      Ненавижу себя пьяного.       Обожаю себя пьяного.       Весь мир — сказка! Кругом — огни, кругом — веселье! Нет чужих, здесь все родные, даже вон эта кучка людей, с которыми мы кружимся в странных танцах и которых я вижу впервые в жизни.       Нет пределов, нет границ, я — весь мир, эти люди — братья и сестры по крови, звёзды — ближе, страхи, волнения — дальше.       Не знаю, где я находился, но был уверен, что в самом лучшем месте на свете. Только здесь, где мы сейчас топтали землю — было прекрасно. Только под этим кусочком неба и под фонарём, у которого в истеричном танце, прямо как мы, плясали мотыльки и мошки, — было счастье.       Всё просто — началась новая фаза опьянения. Не знаю, как у других, а у меня их несколько. Сначала я всегда философствую. Потом во мне просыпается бунтарь и вандал, я становлюсь злым и грубым. Далее я плачу, но эту фазу я благополучно пропустил, потому что уснул, и начинается следующая, когда я счастлив. Предпоследняя ознаменовывается вспышкой любви ко всему живому, я хочу нежности и ласки. И последняя — невменяемость.       Сейчас я был счастлив. Я смотрел на пьяных людей вокруг и краем сознания понимал, настолько мы отвратительны в этот момент. Насколько мы мерзкие. Нет ничего тошнотворнее людей под хмелем.       Нет ничего тошнотворнее людей под хмелем. Разница лишь в том, какими глазами на них смотреть — трезвыми или заплывшими от алкоголя. Я смотрел на них расфокусированным взглядом и был счастлив. А кто-то непьющий, наверное, смотрел на меня в эту минуту и думал: «Какая мерзость!». И я бы даже не оскорбился. Мне было слишком хорошо в этот момент.       — Неплохо сказано, — одобрительно произнёс подозрительно знакомый голос, услышав который, я вздрогнул. Передо мной вновь сидел Варрик Тетрас, но уже пьяный в дым. В этот раз он сбивал не только харизмой, но и запахом перегара. Но я устоял. Потому что я лучший разведчик, вот почему.       — О, здрасьте, — хрюкнул я. И больше ничего не сказал. Да больше и не требовалось — мы оба засмеялись.       Я даже не знаю, что меня смешило, но я давился от хохота и хлопал бедного гнома по коленке.       — Ща умру, — выдавил я из себя, почувствовав, как лёгкие сдавило, а в боку кольнуло. На тренировках бы так заниматься, как ржать пьяным в дупло!       — Инквизитор на горизонте! — послышался чей-то испуганный голос. Точнее, голос искренне пытался изобразить испуг. Но весь эффект смазал истерический смех и громкое икание.       Вокруг началось медленное движение, чем-то напоминающее суматоху. И только сейчас я обнаружил, что уже ночь. Трезвые или опохмелявшиеся кричали в исступлении: «А я говорил!.. А нечего было!.. Всё пропало!».       — Зато какое приключение! — восторженно говорил я, предчувствуя чугунные люли от Верховных Зануд всея Скайхолда. В эти прекрасные мгновения для меня не существовало ничего плохого, ничего горького и обидного. Всё было чудесно, о чём они все?       Обожаю это состояние!..       — Так, вы, кто может стоять на ногах! — раздался, как гром, чей-то голос над ухом. Я поднял голову и увидел какую-то эльфийку. Она сверлила гневным взглядом нашу компанию. Не люблю злых! Они мне кажутся дико смешными. Вот и в этот раз я не сдержался и прыснул от её сурового вида. — Смешно тебе? Вот приедет Инквизитор, и посмотрим!..       — Птенчик, перестань, — захихикал я, и крякнул от её вмиг порозовевших щёк.       — Быстро вставай! — вернув самообладание, твёрдо сказала она и подняла меня на ноги. Зря это она… Перед глазами запрыгали драконы. — Бери кого-нибудь из своей компании и живо убирайте главную лестницу!       — Я уберу кабинет Каллена! — почти заорал я, и обдал несчастную хмельным дыханием, от которого она поморщилась и отвернула голову. Почему я заорал? Да потому что я вспомнил про него! Вспомнил, потому что весь день о нём забывал. Я! Каллена!..       Алкоголь — страшная сила.       — Да разве кто-то заходил в кабинет командора? — со слабым скепсисом спросила эльфийка.       — Да! Я! — гордо ответил я, расправил плечи и максимально аккуратно выбрался из хватки девушки. — Отвечаю вот!       И с силой ударил себя кулаком в грудь. Да так, что закашлялся. Не дожидаясь какой-либо реакции от эльфийки, я целенаправленно зашагал к лестнице. Я считал, что иду ровно и уверенно. Считал так до тех пор, пока не врезался в куст ежевики. И понял, что вообще ушёл в другую сторону.       Ну что за…       Стоило мне моргнуть, как мне показалось, что я уснул. Стоило мне открыть глаза, как показалось, что прошла вечность. А потом я обнаружил, что куст ежевики пропал, а я стою перед кабинетом Каллена и держу ручку двери.       В следующий раз я буду моргать быстрее.       Когда-нибудь, вероятно, я спрошу себя: а зачем я сюда вообще пошёл? И я не смогу ответить. Но сейчас для меня попасть в обитель командора было целью в жизни номер один. Ведь и в Инквизицию я зачем-то пошёл. И в этот мир пришёл. И вообще.       Очнулся я уже около книжного шкафа, где лежала проклятущая книга с письмами Самсона. Злость, — остаток второй фазы, — шуршала где-то под рёбрами, вылилась в ревность, что била в висках отбойными молотками. Не сдерживая гнева, я схватил эту злосчастную тонкую книжку и швырнул её с силой и приглушённым рыком в стену. Пожелтевшие бумажки разлетелись в разные стороны. Тёмная пелена застилала глаза. Мне было мало. Не прошло и минуты, как всё содержимое шкафа было раскинуто по всему кабинету.       Зато, к своему немалому счастью, я обнаружил в глубине полки спрятанную бутылку медовухи, наполовину пустую, между прочим.       Ай-ай-ай, командор!       Я помогу Вам избавиться от улик.       Создатель, ты, наверное, смотришь на меня, и думаешь: как же в такого молодца вмещается столько алкоголя? А вот так вот! Маленький я, да удаленький. Особенно удаленьким становлюсь, когда в груди растекается тепло и кончики пальцев немного покалывает.       Взгляд мой упал на манекены, что стояли в углу кабинета. Один был истыкан кинжалами. О, Каллен, к кому же ты меня ревнуешь? Кого ты представил на месте манекена, когда со злобой швырял в него кинжалы? С кем я флиртовал?..       Улыбка расплылась на моих губах. Да такая, что у меня заболели лицевые мускулы. В приступе нежности я обнял второй манекен, которому повезло не быть истыканным холодным оружием. Манекен вдруг упал. Я, кстати, тоже. Я видел, как стена плывёт перед глазами, видел, как приземлился. Но видел уже тогда, когда упал. Эх, зрение, отстаешь ты от событий!..       Взяв манекен в охапку, я, зевнув, пошёл к столу и уселся в большое мягкое кресло. Полежав несколько секунд на сене в углу, мне вдруг ужасно захотелось спать. Манекен я поставил перед собой, облокотив его на стол, и прижался щекой к его колючей груди с мишенью вместо сердца. Веки мои опускались, но стоило закрыть глаза, как мне казалось, что я парю в невесомости, что я падаю, а драконы всё прыгали, всё плясали…       — Эй, просыпайтесь!       Я разлепил глаза. Но не от грозного и удивлённого рыка над ухом. А от тошноты. Меня сильно трясли за плечо, и всё внутри у меня скакало и бултыхалось от этой тряски.       — Да чего?.. — пробубнил я.       — Джим! — очень громко сказали мне на ухо. Меня как будто молнией поразило.       Это же. Был. Каллен.       — О, — сказал я, фокусируя взгляд на командоре. — Здрасьте.       — Что вы здесь делаете? — строго спросил он.       — Я это… того… — я охнул. У меня болел живот, меня тошнило, где-то в голове начиналась боль. Мне казалось, что я поспал от силы десять минут, но слабо освещённый кабинет дребезжащим рассветом дал мне понять, что прошло как минимум два часа.       Но не это было самое страшное.       Самым страшным было то, что последняя фаза смешалась с предпоследней.       — Ладно, мы обсудим это потом, — вздохнул он и наклонился ко мне. Я почувствовал, как его сильные горячие руки обвили моё размякшее тело, и меня всего накрыла волна мурашек. Я невольно прижался к нему, забыв о манекене, с которым нас связали незабываемые пара часов сна. От Каллена пахло приятно. У шеи — парфюм, почти выветрившийся, заглушающий слабый запах горьковатого пота, от волос — напоминание о пыльной, холодной дороге. И что-то ещё. Неуловимое.       — Стоите на ногах? — спросил он, запрокидывая мою руку ему на плечо, и взяв меня за талию. Я что-то промурчал в ответ, слабо соображая. Но на ногах я вроде бы стоял.       И вдруг я вспомнил самую первую встречу с командором. Тогда мы боролись с демонами, что вылезли из Бреши, и один сильно задел меня. Я даже сознание потерял. И подбежал тогда ко мне Каллен, поднял, примерно так же, как сейчас, похлопал несильно по щекам, и спросил: «Стоите на ногах?». Помню: сильные руки, жаркое дыхание у самого уха, морозный воздух гор. И с тех пор всё завертелось, закрутилось, как в бурном потоке. Но тогда я отважно сражался, а теперь — едва шевелил языком от выпитого.       Мерзость.       Однако было уже поздно. Я размяк, а предпоследняя фаза не прошла. Во мне вдруг что-то поднялось, от ноющего живота до груди, заиграло яркими красками, расплылось по всему естеству.       — Ох, командор, — мечтательно произнёс я на выдохе, и, одурманенный его теплом и близостью, не отдавая отчёта своим действиям, с жаром прикоснулся губами к его колючей щеке.       Каллен на мгновение остолбенел, а я медленно моргнул.       И снова тишина. И снова невесомость.