***
Ближе к вечеру в офисе появилась Лелиана. Я уже не лежал на столе — за пару минут до её прихода я сменил геолокацию и теперь разгребал книжный шкаф. А ещё ранее я дразнил гадкого Шмоплза, что немного подняло мне настроение. — Джим, Каллен мне сообщил, что ты уже несколько дней не приносишь отчёты, — сказала Лелиана не то строго, не то сочувствующе. Что-то среднее между тем и тем. — Главное, что они вообще до него доходят, разве нет? — зло бросил я через плечо, чтобы за толщей агрессии она не уловила боли. — Что случилось, Джим? — мягче спросила она, присаживаясь на какой-то ящик и внимательно разглядывая мою спину, и я чувствовал, что она хочет увидеть моё лицо. — Я устал, Лелиана, — нагло соврал я. — Из-за травмы я стал хуже стрелять, в боку до сих пор отдаёт. Я потерял форму, и сейчас много времени трачу на тренировки. Бегать из башни в башню мне некогда или я уже не в силах этого сделать. Да, знаю, я сам на это подписался, я признаю, что некомпетентный разведчик, можешь ещё ниже понизить в должности, я не обижусь. Всё это я сказал удивительно холодно и серьёзно, и в какой-то момент даже сам испугался своего тона и подачи. Я знал, что рано или поздно Лелиана заметит, что я отлыниваю от своих обязанностей, поэтому тщательно продумывал ложь. Так тщательно, что в итоге поверил в неё и, наверное, поэтому так чётко отрапортовал сейчас речь. Я чувствовал взгляд Лелианы. Она не поверила. — Я пересмотрю твоё положение на военных позициях, — сухо сказала она. — И буду очень признательна, если ты не будешь лезть в авангард, — я хмыкнул. — У храма Священного Праха тебя ранили, при Адаманте ты получил серьёзное ранение, и я… — О, подожди, это получается, меня может ждать медаль, — без эмоций произнёс я. — Вот матушка обрадуется. Спрячет её, поди, куда-нибудь, чтобы я не заложил в ломбард. — Если ранения были зафиксированы в лазаретах, то да, ты получишь медаль. Между нами зарождалась странная бездна. Меня это только разозлило. Неужели Лелиана позволила себе обидеться на то, что я солгал? Неужели она считает, что я обязан рассказывать ей всё? Я давно заметил эту черту у Лелианы: если однажды поговоришь с ней по душам, у неё создаётся впечатление, словно отныне ты должен ей отчитываться за все свои переживания ровно так же, как и отчитываться по работе. Мою ложь она расценила как недоверие, а недоверие она не любила больше всего. А я? Я от всех — вообще всех — отношений уже порядком устал.28. Без сил
12 марта 2017 г. в 23:32
Шмоплз пищал под моим стулом. Он всегда пищал вот так — жалобно, назойливо и на высоких тональностях, когда был голоден или хотел меня достать. Почему-то мы не нравились друг другу. Я искренне надеялся, что в данный момент он не хочет вывести меня из себя, а просто требует еды, поэтому я с выразительным вздохом встал и направился к этажерке около окна, чтобы взять баночку с червями.
Аппетитно звучит, не правда ли? Лично у меня слюнки потекли.
У этого мерзкого Шмоплза тоже. И потекли они прямо на мои отчёты по арсеналу, которые я составлял два дня.
— Долбанная крыса-переросток, — зашипел я, не спеша подходить к этой скотине. — Эй, беспредельщик глубинный, глянь, какое шоу я сейчас устрою!
Не помню уже, где эту хитрую лысую жопу (сделаю вид, что в памяти не всплыл Солас после этой мысли) раздобыла Лелиана, но оно было на удивление башковитым. Наги обычно тупы, как дизайнер одежды разведчиков, да только не этот. Надеюсь, он просто ошибка природы, а не первый признак эволюции этих писклявых ублюдков. Терпеть не могу нагов. Особенно этого, который всячески пытался мне насолить.
Я открыл банку с извивающимися в ней червями и вытащил одного, особенно толстого, чтобы показать этому слюнявому ублюдищу. Затем я поднёс руку с его жрачкой к окну и расплылся в гадкой ухмылке. Послышался испуганный писк. Выдал себя!
— Хочешь, чтобы они все посыпались туда, прямо вниз? — я сделал движение, словно собирался выбросить червя, и наг невольно дернулся и подался вперёд. — Хорошо, я вижу, ты ценишь свой ужин, это похвально. Итак, малыш, уговор: я не выбрасываю этих жирных, сочных, длиннющих и свежих червей, а ты сползаешь с моего стола и больше никогда на него не садишься.
Я отошёл как можно дальше от своего места работы и высыпал несколько червей на пол.
— Иди хавай, — сказал я, возвращаясь к столу.
Шмоплз злобно пискнул и спрыгнул с моих отчётов, после чего покатился к своей еде. Я с отвращением следил, как он втянул в себя одного червяка. Вот уж правда: мы — то, что мы едим. Он ел червей — он был ползучим и гадким типом.
Фу.
Я поймал себя на мысли, что в нагах есть плюс. Он заключается во всеобщем мнении, что они глупы. Даже если этот тип попытается на меня пожаловаться Лелиане, у него ничего не выйдет. Она, кажется, больше всех уверена в их скудных умственных способностях. Будь у нас мабари — я бы получил нагоняй за такое обращение с псом. А этот — пф. Бестолочь на отвратительных ножках.
Вновь сев за рапорты и отчёты, я так тяжело вздохнул, что даже Шмоплз перестал есть и повернулся в мою сторону. Меня удручало даже не то, что придётся всё переделывать. Я снова наткнулся на пометку «Срочно!» на одном из отчётов. На том, который нужно было отнести командору.
Последние три дня всю документацию за меня относил Маркус или какой-нибудь мой знакомый тюфячок, которому было по пути. Лелиане я не рассказывал о случае в кабинете командора. Во-первых, это было не этично. Во-вторых, убедительную ложь я придумать не мог, из-за чего не мог попросить снять меня с должности. Можно было, конечно, сказать, что я устаю на тренировках, но кто не устаёт? Тем более, она могла узнать о моих "успехах" у офицеров, которые нас тренировали, чтобы узнать, в какой я форме и насколько сильно я выматываюсь. Да и не только обо мне справиться, но ещё и о других — надо же было ей узнать, кого меньше выматывает и кого можно поставить мне на замену.
Я боялся этого маленького допроса. В памяти всплыл эпизод двухдневной давности. Раннее пасмурное утро, первое после вечернего собрания в кабинете командора.
Я установил на бедре колчан, надел крагу и кожаную перчатку, взял свой старый лук — лёгкий лонгбоу, и встал на двадцатиметровую дорожку. Я был без сил, а тренироваться нужно было. Хотя бы так. Я поймал укоризненный взгляд тренера, но никак не отреагировал на него. «Ты один из самых метких стрелков, Джим», — говорил её взгляд, намекающий на то, что я должен взять дистанцию больше и стрелять из лука посерьёзней.
Я выпустил пять стрел. Только одна попала в середину. Две угодили в синий круг слева, одна сорвалась, последняя пронзила жёлтый круг с правой стороны.
— Джим, всё в порядке? — спросила офицер — женщина лет сорока, довольно строгая, но понимающая. — На тебе лица нет и стреляешь так худо… Возьми лук потяжелее.
Не глядя на неё, я взял протянутое оружие (из которого стрелять сложнее, но эффективнее) и поднял его. Натянул тетиву. Вернее, попытался это сделать. Стоило мне зацепить её пальцами и слегка потянуть на себя, как внезапно я понял, что не могу. Силы покинули меня, и в тот момент, когда я опустил руки, я почувствовал, что это было точкой. Я опустил руки сейчас, не в состоянии заставить себя натянуть тетиву и выпустить стрелу; не в состоянии я был и изменить прошлое, изменить настоящее. Я опустил руки дважды.
— Я не могу, — едва выдавил из себя я и, не смотря в глаза тренера, молча отдал ей лук. Затем молча покинул тренировочную площадку, немного прогулялся по западной стене, вытер влажные глаза, которые заслезились, — я постарался убедить себя в этом, — из-за резкого ветра, и направился в лазарет. Я обратился к одному из целителей, который дал мне выпить какого-то мерзкого, горячего, густого варева. Наверное, в любой другой раз я отпустил бы колкую шутку, за которую меня бы больше никогда не пустили за порог лазарета, однако я был настолько подавлен, что молча выпил всё и едва добавки не попросил. Теперь я искренне рад, что влил в себя это зелье — оно крайне благоприятно подействовало на мои нервы. Физические силы вновь вернулись ко мне, я меньше стал испытывать чувство усталости, а в душе поселились покой и умиротворение. Только с каждым днём действие этого чудесного гадкого напитка всё ослабевало, и вот, почти три дня спустя, я снова ощущаю, как на мои плечи ложатся свинцовые руки печали. Перед тем, как мы отправимся в Арборскую глушь, я ещё раз зайду в лазарет. Целитель мне посоветовал не увлекаться этим напитком, но к тому времени пройдёт почти неделя, я думаю, это нормальный срок.
Взгляд упал на слюнявые отчёты и пометку «Срочно!». Вздохнул. Цокнув языком, я убрал грязные рапорты в сторону и положил голову на чистые. Тут, словно почувствовав мою обречённость, открылась дверь, и в помещение вошёл Маркус. Он аккуратно подошёл ко мне, после чего сказал, внимательно разглядывая меня:
— Вы… Джеймс, верно?
— Ага, — безучастно ответил я, не поднимая головы.
— Командор Каллен, — я слабо вздрогнул, услышав это имя, — просил Вас подойти к нему в удобное для Вас время.
— Я на тренировке.
— Но… Вы же лежите на столе, — осторожно констатировал очевидный факт Маркус.
— Я тренируюсь быть павшим в бою, — бесцветно ответил я, даже не утруждая себя поменять позу. — Хочу красиво лежать и истекать кровью на муравушке. Буду специально избегать магических атак и стараться попасть под меч или стрелу. Я, знаете ли, при Адаманте тоже лежал и истекал кровью. Так вот, от передовых экспертов мне удалось узнать, что я валялся крайне неэстетично. А я в душе эстет, меня это крайне задело.
Маркус добродушно засмеялся. Я не нашёл ничего смешного в том, что хочу умереть. Пускай даже я не хотел умирать. Я просто хотел лежать и тяжело вздыхать, примерно вот так:
— Э-э-эх.
Словно познал все грехи и боли людские. Словно лично сжёг Андрасте и прикурил затем от её костра. Словно месяц не пил, а потом разбил подаренную медовуху из хасиндской сумки.
— Вы все такие грустные ходите после того собрания, — сочувственно сказал Маркус и присел рядом со мной. В этой фразе и этом тоне я уловил посыл: эй, дружище, мне хотелось бы знать, почему.
Почему?
Мне скрывать было нечего.
Хотя…
— Кто — все? — решил уточнить я, прежде чем вылить на него поток информации.
— Вы, Инквизитор, командор.
— А они-то чего? — буркнул я, невольно вспоминая тот вечер. — А, впрочем, плевать. Всё равно меня кокнут в Арборской глуши. Слушай сюда, парень, и не вздумай перебивать.
И я рассказал. Всё. От и до. А пока рассказывал — переписывал отчёты, чтобы времени не терять. Маркус внимательно меня слушал, иногда кивая и шмыгая носом. Зачем я выливал на него поток ненужной ему информации, зачем создавал энтропию в его сознании? Да потому что он мне показался нормальным парнем, дурной бы меня все эти три дня преследовал косыми взглядами и гаденькими ухмылками. Я, по сути, своим положением не мешал ему продвигаться по службе, то есть строить мне козни ему было просто-напросто невыгодно. И в тот вечер, во время собрания, он повёл себя достойно. В общем, я решил, что раз уж действие зелья выветривается, то нужно как-то иначе успокаиваться. Выговориться было лучшей затеей, поэтому в ближайшие пару часов Маркус получил развёрнутый ответ на свой вопрос — почему я тренируюсь на столе и хожу грустным. Правда, почему ходят грустные Тревельян и Каллен, я не знал, и даже думать об этом не хотел, поэтому умолчал даже о своих предположениях.
Маркус повёл себя благородно — пустил пару скупых слёз и сказал, что будет все отчёты относить сам, даже предложил свою помощь в переписывании испачканных, но я заверил, что уже всё сделал сам.
В итоге мы разговорились, и после того, как он ушёл относить несносные рапорты с пометкой «Срочно!» я понял, что, кажется, у меня появился новый друг.