***
Я не особо люблю вспоминать то время. Несколько дней мы добирались до Арборской глуши. Потом возились с лагерями, из-за чего постоянно мне приходилось быть в обществе других разведчиков или солдат. Я со всеми ними находился в добрых приятельских отношениях, но после случая с… командором, мне не хотелось ни с кем общаться. Исключение составляли лишь некоторые люди, которых поблизости не было. Это ещё больше подавляло и угнетало меня, и я испытывал чудовищный дискомфорт, совсем как тогда, при осаде Адаманта, когда мои движения сковывали доспехи. Только тогда мне было тяжело в физическом плане, а сейчас — в душевном. Многие, я знал, были рады снова вступить в бой — одни понимали, что это одна из финальных битв, и нужно приложить все силы, а другие были просто отбитыми, которым махать мечом было в радость. А мне? Мне надоели эти битвы.***
Меня поставили дозорным у западного лагеря и предупредили, что я могу потребоваться в качестве вестового. Последнее мне сообщил один из орлесианских офицеров, и, по хорошему счёту, я мог и не слушать его — он командует своими войсками, Инквизиция — своими. С другой же стороны, ясное дело, на войне в известном смысле мы все равны, к тому же, они наши союзники, и я должен слушаться старших по званию. Не хотел я этого делать лишь по той причине, что этот офицеришка сказал мне про вестового таким тоном, словно он мой сутенёр, а мои обязанности — моя клиентура. А клиент всегда прав. К слову, не сказать, что я был против того, чтобы быть дозорным. Здесь, возможно, и к оружию не придётся прибегать. Я совсем не хотел целиться и стрелять в живые мишени, совсем не хотел слышать предсмертные хрипы и крики боли. Нет, не хотел. Хотя разве мог я убить воина в доспехах? Доспехи для того и нужны, чтобы не умирать от стрел. А, проклятье! Я же ходил к кузнецу именно по этой причине. Дагна зачаровала «особые наконечники», которые могли пробить что угодно. Ну, по её утверждению. Испытывать их в стенах Скайхолда нам запретили, объяснив это тем, что нечего портить казённое имущество. Пф, бюрократы. В западном лагере было совсем немного наших. В основном преобладали орлесианцы. А они все — напыщенные, самодовольные, как будто не в казармах спали, а на шёлковых перинах. Хотя, кто ж его знает. Никто бы из наших не удивился, будь оно так. С ними было некомфортно. И в этот момент я остро почувствовал нехватку знакомых лиц. Лелиана была в центральном лагере. Маркус — в Скайхолде. Где могла быть Хардинг, я понятия не имел. С грустью я осмотрел солдат, с которыми приходилось куковать время. — Эй, баклан, у тебя какие-то ле проблемы? — с насмешкой и вызовом произнёс один из этих типчиков, резанув мне по ушам характерным грассирующим звуком р. — Поговори мне тут, ага! — сразу распетушился я. — Пока я твой картавый язык не засунул в твою ля… Утробный звук военного рожка заглушил последнее слово. Перепалка тут же забылась, потому что мы поняли — в бой вступила Инквизитор. Мы переглянулись уже не так враждебно, однако во взгляде того наглого пижона я прочитал: «Ну что, наши сейчас наваляют красным храмовникам и венатори!». Под «нашими» он подразумевал армию Орлея. Я смачно фыркнул и посмотрел на него в ответ, взглядом как бы говоря: «Это мы ещё посмотрим — кто кому наваляет и до чего доведёт! Это у нас Вестница, а не у вас!». Тут я невольно нахмурился. Впервые говорил о Тревельян с какой-то… гордостью. Впервые был готов рвать и метать за неё, даже позабыл о случае с командором. Это задело орлесианского петушка. А я почему-то искренне желал того, чтобы наша Вестница в этой битве всем наваляла.***
Вскоре нам пришлось вступить в небольшой бой. Как оказалось, я зря недооценивал орлесианцев: они сражались даже более, чем просто сносно, к тому же, напыщенные и вредные были только в одной шайке, остальные солдаты были именно солдатами, а не шутами. Один даже прикрыл меня и потом спросил, в порядке ли я. Время тянулось нестерпимо долго. Пару раз нас атаковали небольшие отряды, которые, судя по всему, вообще совершенно случайно набрели на нас. Мы отбивались и несли минимальные потери. Я не знал, о чём мне думать, когда помогал уносить раненных и убитых. Я не знал, о чём думать после этого. О плохом? О жизни и смерти? Это сильно утомляло душу и расстраивало нервы. Тогда — о хорошем? Непринуждённом? Это казалось кощунственным по отношению к тем, кого я помогал уносить в безопасное место. Оставалось только одно — не думать вообще.***
В один момент к нам прибежал вестовой с северо-западного пункта и сообщил о том, что их отряд разбит. Под руководством орлесианского офицера войска из нашего лагеря двинулись в указанное место. У нас стало намного тише. Вдалеке я слышал звуки сражений. В памяти воскресали, словно из пепла, воспоминания об Адаманте. Мурашки бежали по спине. Сколько будет длиться эта битва? День, два? Неделю? Месяц? Мы торчали тут уже несколько суток, и единственное, что меня радовало, это прибытие Инквизиторши. Значит, финал близок. Значит, осталось немного. Я смотрел вдаль и думал о том, как же мне надоели эти сражения. Надо было остаться в Скайхолде. Но это было бы нечестно по отношению к другим. В конце концов, я сам подписался на это, когда вступил в Инквизицию. Пока я размышлял о всяких тягостях жизни разведчика, произошла вопиющая вещь. На войне из-за постоянных стрессов что-то меняется не только с душой, но и с телом. Я так до конца и не понял, интуиция меня заставила обернуться или всё же я услышал скрип сапог позади себя. Не суть. Главное было то, что я повернулся и увидел перед собой подкравшегося орлесинаского солдата, в руке у которого был на изготовке кинжал. Мы оба опешили: я не ожидал увидеть его, а он не ожидал, что я обернусь. Следующие действия происходили так стремительно быстро, что я даже не понял, точно ли они были наяву. Кажется, орлесианец рванулся вперёд, на меня, а я, каким-то чудом спохватившись, отклонил его атаку и оттолкнул от себя. — Какого генлока ты творишь?! — завопил я, испуганный и поражённый до глубины души. Почему-то до последнего я надеялся, что он меня спутал с врагом или попал под какое-то заклинание энтропии замедленного действия. Но мысль о предательстве стучала в висках, заглушая все другие догадки. — Ум ферелденцов и правда настолько скуп, что не может понять очевидных вещей? — усмехнулся мужчина. — Кончай со своим поганым пафосом, — поморщился я, думая, достать мне нож из сапога или кортик из ножен. В принципе, можно было действовать, как с диким зверем — медленно доставать оружие, тем самым намекая на возможность честного боя. Главное, не делать резких движений. Я не знал его способностей. Он мог быть быстрее меня и опытнее, рисковать было нельзя. — Ну давай, я по глазам вижу, что ты намерен меня убить, так что рассказывай, что ты задумал. Он промолчал. Лишь уголки его губ слабо дернулись. Я лихорадочно соображал. На чьей он стороне? Корибурея? Гаспара? Его послал к нам Самсон или де Шалон задумал предать Инквизицию? И… где все?.. Я быстро перевёл глаза на лагерь, и не увидел никого, кроме нескольких свежих трупов, среди которых, к моему удивлению, были даже орлесианские солдаты. Видимо, те, которые были против какого-то заговора. Но где все остальные?.. — Что ты сделал… Мужчина воспользовался моментом моего замешательства и вновь сделал выпад в мою сторону, не дав мне договорить. Я слишком поздно это заметил, но всё же смог отклонить удар. Лезвие полоснуло меня по руке. Я с радостью подумал: не смертельно. Но когда почувствовал жжение, то ужас охватил меня. Яд?.. Ухмыльнувшись, предатель с удовлетворением посмотрел на мою рану и хотел было уж покинуть лагерь. Мол, дело сделано. Яд, видимо, был сильным. Но это только подковало мою решимость. Мужчина перепрыгнул через баррикаду и побежал по тропинке, ведущей в чащу леса, а я схватил свой лук и молниеносно вытащил из колчана стрелу. Прицелился. Выстрелил. И мысленно ликовал, что честно посещал тренировки в Скайхолде. Я попал в орлесианца. Быстро схватив колчан, я подбежал к распластавшемуся мужчине на тропинке — я попал ему в икру — и натянул стрелу. — Кто ты такой? — строго спросил я, сглотнув вязкую слюну. Перед глазами мелькали тёмные точки. — Героя из себя строишь? — ядовито спросил орлесианец, скрипя зубами от боли и тяжело дыша. В этот момент я пожалел, что не воспользовался стрелами с особыми наконечниками Дагны. С раной от обычных он мог с трудом, но передвигаться, а при желании — довольно бодро. — Да, строю, — парировал я, раздражённый его упрямством. Наверное, стоило его просто прикончить и всё. Но я не мог. Я никогда никого не убивал. И он это прекрасно видел. Видел, а потому знал, что я не спущу стрелу, направленную ему прямо в лицо. В следующее мгновение он сделал резкий выпад и сбил меня с ног, после чего с шипением и тихими стонами грузно поднялся сам. Я больно ударился затылком и спиной, благо, что подо мной была земля, а не каменные плиты. Искры посыпались из глаз, а дыхание сбилось. Тем временем орлесианец склонился надо мной и я чувствовал, знал, что он сейчас добьёт меня. Отчаянно я дернул ногой, и это продлило мне жизнь: я выбил у него из руки кинжал. Не ожидая такого поворота событий, мужчина потянулся за упавшим оружием. Не поверю, что у него не было с собой ничего другого. Или же ему принципиально нужен был этот клинок, или он был слишком ошарашен, чтобы вспоминать, где и что у него лежит. У меня темнело в глазах, тело слабело, и я понимал, что сражаюсь сейчас не за свою жизнь. Я должен остановить предателя. Должен передать информацию в другие лагеря. И краем сознания стало смешно: меня поставили на самую тихую точку, а здесь оказалось хуже, чем на передовой. Масла в огонь подливала неизвестность: откуда этот человек? Чего он добивался? На чьей стороне был? Впрочем, разве это было для меня важно? Ещё каких-нибудь несколько минут, и всё закончится. Но сначала я должен был разобраться с этим засранцем. Пока он тянулся к кинжалу, я быстро вытащил нож из сапога. Мужчина схватил собственное оружие и резко повернулся ко мне. С отчаянием и злостью я запустил в него нож. Мы оба замерли. В его глазах я читал ужас. А я понять не мог, в какой нахожусь реальности и есть ли я вообще. Я попал прямо в грудную клетку. Самое худшее произошло потом. Когда я решил, что этого ему мало. И потянулся за луком. Тогда мне казалось, что всё происходило очень медленно, но, судя по всему, невероятно быстро. Внутри меня был словно пожар, в глазах темнело. Собственно, разве мне было, что терять? Нам обоим был конец, и лично мне нечего было переживать по тому поводу, что руки испачкаю кровью. Создатель, надеюсь, простит меня за содеянное. Я отпустил натянутую тетиву и выстрелил ему в голову. Он грузно упал. Я тоже. У меня не было никаких сил. Я слышал, как кровь стучит в висках, как сердце бьётся тяжело и глухо, и чувствовал жар внутри. Лёжа на земле и краем глаза видя, как лужа крови расползается у трупа орлесианского солдата, я лишь надеялся, что принёс хоть какую-то пользу Инквизиции и миру. — Что происходит? — вдруг услышал я над собой чей-то звонкий голос. — Не знаю, — слабо ответил я, чувствуя, как пальцы немеют. Страх нахлынул на меня ленивой и вязкой волной. Я поднял голову и увидел вестового с северо-западного пункта. Как же вовремя он появился! Ещё бы пару минут — и я уже не смог передать ему информацию. — Сообщи… сообщи в центральный лагерь, что западный разрушен. Что есть какой-то заговор… Я не знаю, просто скажи… Глаза мои медленно закрывались.