***
В Изумрудных могилах третьи сутки лил дождь. Свежим воздухом я так и не подышал. Зато подышал влажным, и, кажется, незаметно, но верно, заболевал. Я уже устал болеть. Создатель, эй, очнись, тут Джимми разваливается у тебя на глазах! Ещё немного — и никакими заклинаниями не соберёшь! К счастью, со мной была Хардинг. Иногда я ныл ей, иногда — она мне. А когда нам надоедало, мы спускались в маленькую столовую и играли в карты с другими разведчиками и солдатами, рассказывали друг другу байки и сетовали на ливень. На эту нескончаемую и непробиваемую стену дождя. Никто даже не выходил на улицу, все сидели в лагере, сооружённом на древних руинах. Даром, что благодаря трудам Инквизиции эти руины привели в порядок и наш лагерь был вполне сносным. То есть не три палатки рядом с тремя колоннами, которые держались на добром слове. Нет, мы ютились в чём-то сродни бывшей крепости. Поэтому, когда начался дождь и до Изумрудных могил дошла весть о победе в Арборской глуши, все разведчики и солдаты в этой местности рванулись сюда и в лагерь на юго-востоке — в места, где можно было, при желании, даже с удовольствием проводить время, пока идёт дождь. А что? Красные храмовники, как было известно, разбежались кто куда, Корухерей ослаб, Самсон сидит в Скайхолде, соответственно, опасности почти нет и можно лояльнее относиться к своим обязанностям. Хотя, можно подумать, что до этого все были прямо-таки образцами порядочности. Народу было полно. Первые полтора дня мы веселились, отдыхали, а потом нас охватило уныние. Потому что этот дождь явно наглел. Мы не то, что погулять не могли, так как уже всех трясло от физиономий друг друга, так даже на задания и дозор никто не выходил. А тех, кто пытался, мы скручивали и не пускали — не заболеют, так расползутся от этого ливня, как бумага под водой.***
Я жевал вяленое мясо в маленькой столовой и смотрел на таракана, который шустро петлял между тонкими расщелинами в полу. Наши запасы медленно подходили к концу. Тяжело вздохнув, я посмотрел в окно, которые мы закрыли тряпкой, потому что смотреть не могли уже на этот дождь. Мне стало холодно. А в Скайхолде, наверное, тепло. А в Скайхолде Каллен в меховой накидке. Внутри что-то ёкнуло. Как там… командор? Сидит поди в своём кабинете и знать не знает, что я здесь мёрзну и кашляю. Молчу уж про то, что доедаю последние кусочки мяса и смотрю на таракана. И вот он сидит, а рядом Самсон, и… — А я слышал, что то ли в Антиве, то ли в Ривейне есть блюдо, которое похоже на волосы командора! — услышал я вдруг откуда-то слева от себя и резко перестал жевать. Повернулся, взглянул на солдата, который, вероятно, сказал это. Проглотил тщательно прожёванный кусочек. И улыбнулся. Не знаю, наверное, я просто схожу с ума, но в этот момент мне показалось, что таким образом Каллен… ну, навестил меня. Как будто вспомнил обо мне, подумал: как же там Джим? Где он? Куда делся этот красавчик с красной лентой на руке, который спас меня при Адаманте и стал героем в Арборской глуши? И, подумав об этом, какие-то силы во Вселенной встретились и стали причиной тому, что какой-то мужик в кривых латах вдруг вспомнил о блюде в одной из тёплых стран и решил, что оно похоже на волосы командора. Я икнул. Ещё раз. И мне стало совсем неловко, а вместе с тем — совсем тепло. Уж не думает ли обо мне в самом деле?..***
Дождь окончательно прекратился на пятые сутки, тогда-то мы и двинулись обратно в Скайхолд. На третий день, ближе к ночи, количество осадков значительно уменьшилось, но упрямо падали с небес, раздражая мой кашель. Масла в огонь добавляли вечный сквозняки, и я мечтал как можно скорее оказаться в Скайхолде, где сквозняки пускай тоже гуляли, но там они были значительно роднее. До нашей крепости в заснеженных горах мы добрались ближе к вечеру. К своему удивлению я, оказавшись в до боли знакомых стенах, не свалился камнем спать на ближайшую мягкую поверхность, а наоборот — приободрился и готов был выполнять любые задания. Может, сил мне придавала атмосфера, царившая в Скайхолде. Особенно прекрасной она стала в недавнее время, когда я помирился с Тревельян и неплохо проводил время с Мелиссой, Маркусом, Лелианой и Хардинг. Но теней без света не бывает, это факт. Тенью был Самсон. А он и правда на неё походил — долговязый, худой, в тёмной одежде бродил по Скайхолду молча и тихо, избегая людных и освещённых мест. Мне казалось, что Самсон — моё последнее препятствие. Сколько там было претендентов на сердце моего командора? Сейчас-сейчас, посчитаем… первая — Тревельян, но в итоге она предпочла ему Сэру. Вторая — Хоук, но с командором они друзья, к тому же Варрик мне говорил, что она замужем, правда, я тогда был в дупло пьяный и забыл, как зовут её супруга. Третий — Дориан, но после чёрной попойки в Скайхолде он, насколько я знаю, сблизился с Быком. Четвёртый — Самсон, и я понятия не имел, что мне с ним делать. Я шёл по стене Скайхолда, пихая носком сапога камешек и думая о том, как не вовремя пришла головная боль. Не знаю, кого мне стоило винить: Мелиссу и её не-магию, себя за невнимательность к своему здоровью или того бунтовщика и его отравленное оружие. Стоило вспомнить о бунтовщике, как я снова оказался там — в Арбоской глуши, в западном лагере. Снова видел густую кровь и бездыханное тело на холодной земле. Меня пробрал озноб. Я хотел, я мечтал забыть о случившемся, но с другой стороны понимал, что это будет ещё хуже убийства. Наверное, намного страшнее было бы, не мучай меня совесть. Я совершил преступление против природы, и я должен был получить наказание. Но мир наш ужасен. Мир наш погряз в войне. Это значит, что убийство того, кто стоит по другую сторону баррикад — враг, и его убийство — не преступление, за его убийство могут присвоить медаль и увеличить жалование. Каждый раз, стоило мне подумать об этом, мне становилось противно. И тогда я смотрел на ситуацию с другой стороны, проектировал в голове сюжет, в котором не убивал этого человека. Лучше не становилось. Я приходил к выводу, что если бы я выжил и не остановил предателя, то это сильно подкосило ряды Инквизиции, возможно, мы бы даже проиграли сражение. И в результате я бы сожалел о том, что не убил его!.. У меня голова и душа разрывались от этих мыслей. И в тот момент, когда меня даже посетила мысль перегнуться через стену и сорваться с неё, чтобы больше не терзаться муками совести, я вдруг услышал шаги за спиной, которые почему-то остановились неподалёку от меня. Началось какое-то копошение. — Коул, выходи, — нетерпеливо сказал я, решив, что это бывший дух почувствовал моё неустойчивое душевное равновесие и пришёл, чтобы помочь справиться с этим. Я повернулся. И оцепенел. — Я… немного не Коул, — растерянно и неловко улыбнулся Каллен и положил ладонь на затылок, слегка опустив голову. Я лишь вымученно улыбнулся. Мы некоторое время стояли друг напротив друга — стояли, пожалуй, пару секунд, но мне показалось, что целую вечность. Первым прервал странное молчание Каллен. — С вами всё хорошо? — мне показалось, что спросил он это с толикой беспокойства. Или же я хотел это слышать в его голосе, и сам себе накрутил подобную мысль. Впрочем, как и всегда. — Да как сказать… — я понимал, что должен сохранять субординацию и не вываливать на командора информацию о моих душевных переживаниях. Хотя бы потому, что эта информация ему совершенно ничего не даст. Но что-то внутри неприятно копошилось, пыталось вырваться наружу. Что-то внутри непреодолимо тянулось к Каллену, подсказывало, что он выслушает и поймёт. — Я… мне сложно смириться с тем, что случилось в западном лагере. Каллен помрачнел. — Понимаю, — коротко, по-солдатски ответил он. Но в его тоне я услышал действительно понимание, и это я себе не накручивал. Я взглянул на него. Светлые брови нахмурены, побледневшие губы слегка поджаты, а взгляд — серьёзный, отяжелённый какими-то мрачными мыслями, устремлен в сторону. Он понимал. — Когда убиваешь впервые, это всегда очень тяжело, — тихо сказал он через несколько секунд. — Но потом смиряешься с мыслью, что либо ты, либо тебя… От слов про первое убийство мне стало дурно. Я взглянул на командора и внутри всё сжалось. — Вы же… — продолжил он, — совершили подобный поступок не по прихоти, вы были на войне, исполняли свой долг, к тому же спасли много людей. Если бы начался бунт, то неизвестно, как бы закончилось это сражение для Инквизиции и всего Ферелдена. До меня дошли слухи о том, что вам хотят вручить медаль за заслуги перед страной. Я поджал губы. — Просто… я не считаю себя героем из-за того, что спас чужие жизни, — сглотнув, честно признался я. — Я ведь не знал, что этот человек — заговорщик бунта. Я думал, просто какой-то ошалелый шпион в наши ряды затесался… Да и убил я лишь потому, что думал — сам помру, и не будет ничего — ни наказания, ни поощрения... А теперь, когда я вспоминаю об этом человеке, то не могу избавиться от мыслей: у него ведь могла быть семья. Может, он пошёл на предательство не ради себя, может, Корбурей обещал ему что-то, а он это делал для близких, для детей, жены, родителей, брата или сестры… Вдруг я вздрогнул, и только через пару секунд понял, отчего. Я быстро-быстро заморгал, пытаясь понять, не сон ли это. Не сон ли то, что в вечерних сумерках на стене Скайхолда, пока никого не было поблизости, меня обнял Каллен. Я оцепенел. Не мог двигаться. Не мог, кажется, и дышать. Весь мир внезапно остановился, сфокусировался на его тёплых руках и груди, на которой почему-то не было стального нагрудника, и еле уловимом запахе, который заставлял сердце биться быстрее. Я был счастлив ровно четверть секунды. Что произошло потом? Кто-то помешал нам? Увидел? Каллен отстранился от меня? Нет. Меня тошнило от ситуации. Я днями и ночами грезил о подобном с командором, но и подумать не смел, что это подобное произойдёт лишь когда мои руки будут испачканы кровью. В тот момент мне казалось, что только убив человека, пускай даже врага, мироздание вдруг обратило на меня свой взор и решило наградить близостью этого человека. Мне казалось, что я заплачу от злобы. И объятия командора мне неожиданно стали противны.