You always live twice

Надрывающийся будильник удалось выключить только со второй попытки. Гас тотчас поднялся с кровати. Сколько он себя помнил, он всегда вставал сразу, да и просыпался чаще всего сам: минут за пять до того как будильник звенел, какая-то неведомая сила вышвыривала его из сна. «Неужели я так расслабился? — подумал Гас. — Или просто не выспался. Хотел же лечь пораньше...» Он покрутил телефон в руках. Экран высвечивал дату: 14 июля 2010 года. Среда. Четвертый день как он оказался здесь. Гас сделал глубокий вдох, сбрасывая с себя дремоту. Взял очки с ночного столика. Мельком глянул в окно, в прорезь между тяжелыми занавесками, и решил выйти на балкон. Сад все еще лежал в утренней незыблемой тишине и прохладе, а солнце уже медленно катилось по небосводу, раскаляя воздух. Еще несколько часов, и город снова накроет беспощадная жара. С минуту Гас разглядывал стройные ряды деревьев в саду, а затем направился в ванную. Только бросил взгляд на Скайлер — та еще спала. И вспомнил, что чем-то огорчил ее вчера. Ну конечно. Этот прием. Для лучших авторов издательства. Или ужин с англичанином: бывший акционер «Ленц-Майер», давно продавший свою долю в компании, поссорился с нынешними совладельцами и был готов поделиться их секретами. И это тоже было важно. «Всегда приходится чем-то жертвовать», — решил Гас. И понял, что здешний-Густаво-Фринг сделал бы именно такой выбор: все для начинающейся войны, все, чтобы победить. Потому что никогда не думал, что можно иначе. Что этой жизни — этого идеального дома с идеальной женщиной, красивой и эффектной, и идеальными детьми — могло не быть. — Guten Morgen, — услышал Гас, спускаясь в столовую. — Guten Morgen,— ответил он фрау Шольц. И, не дожидаясь вопросов, добавил: — Мне как обычно и двойной эспрессо. — Одну минуту. А ровно в семь пятнадцать в столовой появился Марко. — Герр Фринг, Пауль на месте. Гас кивнул. И все время поездки из одного пригорода Мюнхена в другой думал о том, что было вчера и почему вчера было так много дел. Почему у здешнего-Густаво-Фринга вообще так много дел, когда его империя работает как часы? Не работает. Вчера он так и не поговорил с Максимино. Потому что здешний-Густаво-Фринг не планировал такой разговор. Не считал нужным. Вон, в понедельник и так ездил в дом Арсиньеги на ужин. Что обсуждать каждый день? И в ежедневнике, исписанном на недели вперед — со всеми подробностями, четким ровным почерком, — Максимино Арсиньега не упоминался. Так бывает. Когда кто-то нужный — и близкий, пусть даже самый лучший друг, который когда-то спасал твою жизнь, — всегда под рукой и ты знаешь точно, что он никуда не исчезнет. Даже не попытается уйти из компании. Даже согласился — интересно, как этот-Густаво-Фринг его уговорил? — на два процента акций. — В шесть пятнадцать я буду ждать вас на стоянке, — доложил Пауль, когда они припарковались. — А завтра вместо меня будет Ульф. Как обычно, в семь пятнадцать приедет к вам домой. — Отлично, — ответил Гас. — Хорошего вам дня! Гас поблагодарил шофера и вошел в фойе центрального здания. Поймал на себе несколько любопытных взглядов и направился к лифту. Ренате и Юрген уже ждали его в приемной. — Что-нибудь новое? — поинтересовался Гас. — Только что звонила Антеа Михелакис из пресс-службы, — сообщил Юрген. — Süddeutsche Zeitung хочет взять у вас интервью. — Именно у меня? — Раньше интервью чаще всего давал герр Норман, — объяснил Юрген и почему-то покраснел. Будто задумался, выдала ли его Симоне Венцель или нет. — Антеа считает, что это удачная идея. — Что советуют юристы? — спросил Гас. — Как это отразится на процессе? — Герр Хенкельс «за». Гас пожал плечами. — Когда? — Например в пятницу, в три часа дня, — предложила Ренате. — У вас как раз будет часовой перерыв. — Хорошо, подтвердите мое согласие. — Это еще не все, — сообщил Юрген. — В следующий понедельник в семь вы идете на прием в мэрию. Антеа сказала, что она подсуетилась и там будет Петер Кардоне из Die Zeit. — Из Die Zeit?— удивился Гас. — Спасибо, что не Шрейдер. Юрген и Ренате переглянулись. — Хэнк Шрейдер теперь занят «Ленц-Майер», — объяснил Юрген. — Вы же сами хотели, чтобы... — Я помню, — кивнул Гас. — Что-нибудь еще? — Пока все, — сказала Ренате. — Желаете кофе? — Да, пожалуйста. Гас ушел к себе. Пролистал газеты и полчаса разбирался с почтой. Прочел пару отчетов и прогноз по продажам фирменного ципрофлоксацина в Японии. А в десять явился на совещание в отдел дженериков. Компании FrArc Pharma принадлежали заводы в Чехии и Польше, о них и шла речь. Гас задал несколько вопросов — и получил обстоятельные ответы на тему эффективности производства и введения новых препаратов в дело. И в который раз обвел зал взглядом. Максимино Арсиньеги не было. Гас заглянул в ежедневник здешнего-Густаво-Фринга, который теперь всегда носил с собой. Убедился, что хотя бы на обед ему сегодня не нужно будет никуда уезжать. С половины первого начинались новые совещания. А в перерывах — бесконечное чтение отчетов и прогнозов. Значит, остается полчаса на обед. «Неплохо, — подумал Гас. — Можно будет заглянуть в отдел разработок. Если только Максимино сам не уйдет в столовую». Не важно. Поговорить о реорганизации все равно придется. И выслушать все, что тот решит сказать. — Прошу прощения, снова звонил герр Хенкельс, — сообщила Ренате, заглядывая в кабинет именно тогда, когда Гас уже готовился выйти в приемную и поинтересоваться у секретаря, как пройти в столовую здания IV, где сидели разработчики.— Он говорит, есть что-то очень важное и срочное. И спрашивает, можно ли связаться с вами в двенадцать, через пять минут. Гас покачал головой. — Пусть звонит прямо сейчас. Не через пять минут, а сейчас. — Немедленно ему передам, — пообещала Ренате. Настроение у Хенкельса было прекрасное: его люди раскопали кое-что нелицеприятное о «Ленц-Майер», и юрист просто не мог не поделиться хорошими новостями. — И это только начало, а мои парни работают дальше, — заверил Гаса Хенкельс. — Доброго вам дня, герр Фринг. — И вам того же, — ответил Гас. А Ренате тем временем уже раскладывала столовые приборы на небольшом столике у окна. — Все как вы заказывали утром, — сказала она. — Спасибо. — И еще кое-что. Сейчас звонил герр Арсиньега, — начала Ренате, и Гас повернулся к ней, — спрашивал, нет ли у вас сегодня свободного времени. Но у вас сразу начинается совещание по лицензированию... — Отмените, — сказал Гас. — Переставьте на любое другое время, завтра или послезавтра. И сообщите герру Арсиньеге, что я на месте. — Хорошо, — кивнула Ренате. Через полчаса дверь открылась снова. — ḷHola! Гас очень хотел ответить. Снять очки и тщательно протереть стекла. Подняться и пожать руку. Убедиться еще раз, что перед ним — действительно Максимино. А перед глазами все равно были одиннадцать трупов у бассейна. И бешенство, настоящий адский пламень во взгляде дона Эладио, когда тот понял все, а спустя секунду тяжело рухнул в воду. И короткий миг победы, бесспорной и безумной. Победы, которая так и не перечеркнула того, что случилось двадцать один год назад. Раздавшийся выстрел, когда хотелось открыть глаза и понять, что произошло, но вокруг была темнота, обволакивающая, слишком мягкая, зовущая, исцеляющая. И Гас знал, что там, в той темноте — не больно. Умирать не больно. Больно жить. Особенно теперь. — Все в порядке? — спросил Максимино. Тот так и стоял на пороге, глядя на Гаса. — Конечно. Гас встал и вышел из-за стола. Указал на диван с креслами около окна. Подождал, пока Максимино усядется, и тогда произнес: — Очень хорошо, что ты пришел. Я только попрошу Ренате сделать кофе, да? — Не стоит, — отмахнулся Максимино. — Я ненадолго и не буду тебя отвлекать. Вчера у меня был Ханс Ламбрехт. Гас кивнул. Сел напротив и пожал плечами. — Мне следовало сообщить тебе заранее. — Какая уже разница, — Максимино улыбнулся и добавил: — Признаться, не ожидал от тебя. — Я все объясню, — пообещал Гас. — В следующий понедельник у нас будет собрание акционеров, и я обязательно подниму эту тему. Но если у тебя есть время, я расскажу прямо сейчас. — С удовольствием послушаю, но не в этом дело. Понимаешь, Ламбрехт приходил жаловаться. — Я уже догадался. Гас сцепил пальцы — сильно-сильно — и теперь ждал. На миг повернул голову в сторону окна — отсюда, с седьмого этажа, он прекрасно видел несколько зданий FrArc Pharma. Вон в том, что ближе всего к лесу, — производство дженериков, а в новом маленьком — цех высокоэффективных противораковых препаратов. — Ламбрехт приходил жаловаться мне на тебя, — повторил Максимино. — И просил помочь. Представляешь? Тебе не смешно? Он снова улыбнулся. Гас тоже улыбнулся в ответ — потому что не понимал, как реагировать. — Вот же черт, — Максимино покачал головой, — он знает, что я тоже акционер. — И соучредитель, — добавил Гас. — И обычно я против увольнений. Гас выдержал паузу. Он все еще осторожничал, пытаясь угадать, чью сторону примет Максимино. Максимино, который никогда не менял убеждений. Который мог согласиться синтезировать метамфетамин на кухне — и заступался за уборщика в их первом ресторане. «Да, — подумал Гас, — если бы дон Эладио принял мое предложение, Максимино рано или поздно организовал бы профсоюз варщиков мета». — Так что ты сказал Ламбрехту? — Для начала я спросил у него, не по его ли инициативе тогда закрыли завод в Штутгарте. И вышвырнули семьсот человек на улицу. Ламбрехт, конечно, попытался все свалить на Кристофа Нормана. Это удобно — Нормана сейчас нет, и каждый может сказать, что выполнял его приказ. Гас снова пожал плечами. — Я позволил это сделать, — признал он. — Тот завод был убыточным. По крайней мере, я так считал. Историю про Штутгарт мельком упомянула Скайлер. Еще в понедельник вечером, когда они возвращались в машине от Макса и Марисоль и снова о чем-то спорили. — Я помню, — кивнул Максимино. — После этого мы с тобой год не разговаривали. Но я давно узнал, чье это было предложение. Я нашел отчет Ламбрехта по этой сделке и прочитал его гениальные выводы об эффективности производства, прибавочной стоимости и рыночной экономики. Вот про эту рыночную экономику я вчера Ламбрехту и напомнил. И про прибавочную стоимость тоже. Если кто-то считает, что увольнять семьсот человек — отличная идея, не стоит удивляться, когда ему тоже дадут пинка. — А что он? — Был крайне изумлен, — Максимино развел руками. — Знаешь, Густаво, по-моему, этот Ламбрехт не самая большая потеря для FrArc Pharma. Гас улыбнулся — теперь уже совершенно искренне. И снова посмотрел вдаль: блики солнца плясали на заводских крышах. — Наверно, ты прав, — сказал он. Воцарившаяся на минуту пауза не казалась неудобной. — Но у меня все-таки есть одна просьба, — продолжил Максимино. — Когда ты начнешь реорганизовать мой отдел, Густаво, будь добр, предупреди меня заранее? Они рассмеялись. — Обязательно, — пообещал Гас. — Но я не собирался лезть в твой отдел. Скорее, я надеялся... Он опять медлил. Потому что не находил нужных слов. Потому что вдруг подумал: а если я ошибся, если на самом деле я не знаю этого Максимино? Или наоборот, знаю слишком хорошо? — Поэтому я и пришел, — кивнул тот. Они переглянулись, и Максимино добавил: — Я совершенно согласен с тем, что этой компании... нашей компании, — поправился он, —нужна реорганизация. И я очень бы хотел курировать все изменения на производстве. Гас откинулся на спинку своего кресла. — Это будет очень тяжелая, почти неподъемная работа. С нашими-то масштабами. — Не сомневаюсь. Поэтому отделы продаж, стратегического развития, патенты... и что у нас там еще? Лицензирование? Все это я, так и быть, уступлю тебе. Максимино снова улыбнулся. — А вот производство — включая Чехию и Польшу — это все-таки моя стезя. — Я даже не буду спорить. — Вот и отлично. Гас смотрел в окно, вглядываясь в горизонт, и почти физически ощущал, как время то останавливало бег, то устремлялось вперед с удвоенной скоростью. И как изламывалась вокруг него реальность, превращая его в другого человека. Как стирались границы миров и как он сам уже начинал верить, что все последние двадцать лет жил в Мюнхене, по кирпичику выстраивая свою фармацевтическую империю... И никогда, никогда никого не терял. — Кстати, — заметил Максимино, — Камилла вчера звонила мне по скайпу. Помнишь, я говорил, что она в Праге, с друзьями? — Помню, — кивнул Гас. — Восемнадцать лет и все такое... Я, между прочим, чуть-чуть волнуюсь, но Марисоль сказала, что это нормально и сейчас все не так, как было в наше время. В общем, они зашли в какой-то книжный магазин, а там целая витрина посвящена бестселлерам некой Скайлер Ламберт. Ну и Камилла не упустила случая похвастаться, что лично знакома с автором. — Скажи это Скайлер. — Вот сам и скажи, — предложил Максимино. — Густаво, у вас ведь все хорошо? — Да, — солгал Гас. — Все хорошо. — Знаешь, мне почему-то показалось, что ты... — Максимино помедлил. — Извини, я сейчас, наверно, глупость скажу. Он покачал головой. Потом бросил короткий взгляд на Гаса и прищурился. — Что ты слишком всерьез воспринял ее новую книгу. — Вот ты о чем, — удивился Гас. — Я вполне понимаю, почему она выбрала прототипом тебя. Но никто в здравом уме не станет проводить параллели между твоей фирмой и тем бизнесом, о котором шла речь в книге. — Зато представь, как обрадовался бы Шрейдер! Он засмеялся. Вот только отшутиться не получилось. И если несколько минут назад Гас гадал, хорошо или плохо он знает Максимино, теперь он мог задать себе другой вопрос: а насколько хорошо Максимино знает его самого? Гас решил, что должен сказать правду. Потому что Максимино этой правды заслуживал. — Видишь ли, — начал он, — Скайлер многое угадала. С поразительной, снайперской точностью. — Конечно. Она ведь писатель. — Нет, дело не в этом, — заметил Гас. — Помнишь, в понедельник мы уже говорили на эту тему, и я сказал, что мы с тобой могли остаться в Мексике насовсем. В восемьдесят шестом. Максимино чуть наклонился вперед и старательно ловил каждое слово Гаса. — И что бы мы там делали? — Ну, например, открыли бы ресторан. Ты же был отличным поваром. Даже меня научил готовить. — А почему не фармакомпанию, как в Германии? — Не знаю. Может, потому что мы решили начать с чего-то более простого? И ресторан показался нам подходящей идеей? — Допустим, — Максимино пожал плечами. — А дальше? — А дальше... — Гас развел руками. — Ты бы придумал какой-нибудь гениальный рецепт. Что-то потрясающе вкусное. Вроде нового соуса к жареным крылышкам. Или оригинального способа их прожарки. Со специями. И я бы решил, что нам нужно сразу открывать сеть. Потому что я очень мало знал о том, как вести бизнес. А потом мы бы разорились. Максимино помрачнел. — Мы с тобой и в Германии едва не разорились, — напомнил он. — И нам пришлось пойти на некоторые меры, о которых я и сейчас не очень-то люблю вспоминать. Гас и понятия не имел, о чем говорил Максимино. Но догадался: у них были свои секреты. И хорошо. Значит, все сходится. — В Мексике все было бы однозначней, — сказал Гас. — Мы бы занялись метамфетамином. Максимино в который раз покачал головой. — Метамфетамином? Но почему? — Потому что торговать наркотиками в Мексике считается в порядке вещей. Крупный бизнес. Самые уважаемые люди делают состояние на кокаине. А метамфетамин — в восьмидесятых он как раз входил в моду. И был чем-то новым. — Вот только я не думаю, что ты бы уговорил меня на варку мета. — Нет, Максимино, — возразил Гас. — Я бы просто рассказал тебе о том, что знаю влиятельных людей, которые могут нам помочь. И что это будет хороший, стабильный бизнес. Что мы укрепим свое положение. Вернем долги. И никого не уволим. Заработаем денег, а потом откроем какое-нибудь легальное предприятие. Разве ты бы не согласился? Не помог бы мне? Ответь честно. Улыбка с лица Максимино стерлась. И сейчас он молчал. — Вот видишь, — сказал Гас. — Все просто. — Нет. Откуда ты мог знать этих влиятельных людей, которые торгуют кокаином? — А вот это самое интересное, — Гас набрал в легкие воздуха. — Знаешь, я никогда не говорил Скайлер, кем на самом деле был мой отец, генерал Эмилио Монтельяно. Но ты же помнишь, что он служил в таможне? Еще до того, как к власти пришла хунта и он ушел в CNI (1). — Я помню, что его прозвали Таможенником, — кивнул Максимино. — Ты рассказывал. — Вот именно. И когда кому-то нужно было прогнать корабль с кокаином через порт Вальпараисо, обращались к моему отцу. Максимино оторопел. — Твой отец торговал кокаином? — Не он, — покачал головой Гас, — руководство CNI. И не только они. Бери выше и поймешь. А главное в том, что мой отец знал этих мексиканцев в лицо. Однажды они даже пришли к нам в гости. Когда спросил его, кто они такие, он сказал: бизнесмены. Влиятельные люди. А через пару лет объяснил. Гас опять смотрел вдаль. Последнее облачко, совершенно крошечное, растворялось в безудержной синеве неба. — Ты знал их, а они знали тебя, — предположил Максимино. — Именно так. Как сына Эмилио Монтельяно. Того самого Таможенника, — Гас выдержал паузу. — Меня бы не убили. Максимино сделал глубокий вдох. — Давай ты все-таки выкинешь эту книгу из головы. Cлушай, ты даже фамилию поменял, можно забыть и этих мексиканцев, и Пиночета, и CNI... — Нет, — сказал Гас. — Потому что в книге Скайлер написана правда. Обо мне. О том, кем я являюсь на самом деле. — Тебе точно пора к врачу. Или в отпуск. — Я бы стал мстить. Любой ценой, — признался Гас. — И это не выдумка. — Это выдумка, — уверенно сказал Максимино. — Ты бы никогда так не сделал. Ты бы не потратил двадцать лет на... — Ты плохо меня знаешь. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты бы не угробил свою жизнь. Прости, но я никогда не поверю в это, Густаво. Гас не знал, что отвечать. А Максимино, как назло, продолжал: — Ты бы просто уехал. Счел бы это трагической ошибкой и уехал, например, в эту же самую Германию. Построил бы здесь другой бизнес. Легальный. Стал бы уважаемым человеком. По-настоящему, а не как в гребаной Мексике. — В то время у меня не было бы иного выбора, — объяснил Гас. — Я уже не смог бы изменить свою жизнь. — Ты ошибаешься, — сказал Максимино. — Изменить свою жизнь можно в любой момент. (1) CNI, La Central Nacional de Informaciones (исп. Национальный центр информации) - контрразведка, действовавшаяя с 1977 по 1990 г во время диктатуры Пиночета.