You always live twice

ЧАСТЬ 3. МЮНХЕН — Er reagiert nicht! — Oh mein Gott... — Hat schon jemand einen Krankenwagen gerufen? — Er ist bewusstlos! — Ist er noch am Leben? — Ist alles in Ordnung mit Ihnen?... (1) Вода была везде, слишком много воды, холодной и горячей одновременно, точно океан размером с целую вселенную падал с неба и разбивался на капли, ударяясь о лицо, руки и все тело, и перебороть этот океан было невозможно, и стряхнуть его с себя тоже, можно было только плыть в нем и позволить ему унести себя далеко-далеко... Гас с трудом разлепил веки. И не узнавал никого из людей, тормошивших его, и совершенно не понимал, где он находится и что с ним случилось. А потом пришла боль — острая, сильная боль в затылке. Очень хотелось снова вернуться в тот океан, и плыть, плыть по нему... — Ist alles in Ordnung mit Ihnen?! (2) — Нет, — ответил он. И закрыл глаза. Мысленно пожелав, чтобы все эти люди с настойчивыми вопросами в порядке ли он или нет — исчезли бы в ту же секунду и больше не мешали бы ему. Особенно тот парень в велосипедном шлеме. Да, тот парень суетился больше всего. С испуганным, совершенно ошалевшим лицом... — Гас! Этос голос он, впрочем, узнал. Провел рукой по лбу — хотел смахнуть тот падающий с неба океан — воды было много, слишком много — и тут же увидел, как ладонь стала красной. Он снова не понимал, что случилось. — Гас, ты что-нибудь слышишь? — Да, — ответил он. — Все. Он оперся рукой, пытаясь оттолкнуться от земли — кто-то сразу пришел на помощь, подсунув руки под спину, вот только мир в первую секунду приобрел ясные контуры, а во вторую пошел кувырком, и голова стала болеть еще больше. В одном Гас все-таки разобрался: это был не океан. Обычный ливень. И поэтому вокруг все было такое мокрое. — Господи, сколько крови, — сказала вдруг Скайлер. Она теперь сидела рядом. Обнимала за плечи. Вытащила из сумки бумажные платочки, телефон и пообещала: — Я сейчас вызову скорую. — Я уже вызвал, — пискнул в ответ велосипедист. — Я правда не хотел! — Не хотели что? — заорала Скайлер, поднимая голову. — Он сам вдруг... появился... — Ах он сам появился! И сам наверно бросился под ваш чертов велосипед, да? — Я не виноват! Я просто не успел затормозить! — Просто не успел! А мозги свои вы тоже не успели включить? Или дома забыли? Вам в шлеме они наверно не нужны? Я сделаю так, что вы всю жизнь будете ходить пешком! — Это правда не он виноват, — заметила девушка с зонтом в руке. Гас обвел взглядом всю компанию. Насчитал пятерых человек. И Скайлер. Шесть. — Я видела, как это было, — продолжила девушка с зонтом. — Вывеска оторвалась, ветер потому что... А он отошел в сторону, а тут этот парень на велике... не повезло. — Еще и вывеска, — выдохнула Скайлер и потрясла зажатым в руке телефоном. — Отлично. Сейчас приедет мой адвокат, и мы точно узнаем, какой магазин здесь надо закрыть навсегда. Раз у них сами отрываются и летают вывески, убивая людей! — Простите, но это мой магазин, — встрял вдруг полноватый мужчина. — Мы недавно поменяли вывеску, и я сам проверял, как ее закрепили. — Значит, плохо проверяли! — Понимаете, здесь прямо ураган прошел! — Да неужели, — в голосе Скайлер послышались язвительные нотки. — Вы тут где-то видите ураган? Я лично нет. — Здесь правда возник очень сильный порыв ветра. — И с этим мы тоже разберемся! — Вот буквально на полминуты, поверьте, настоящая буря, раз и... — Все хорошо, — сказал Гас. И попытался подняться. Стало еще хуже, голова кружилась еще больше, а в желудке появился и заклубился неприятный комок, и теперь к горлу подступила тошнота. — Не вставайте! — закричала девушка с зонтом. — У вас, наверное, сотрясение. Или вот, можно взять стул из ресторана. Подождите, я сейчас... — Скорая уже едет, — добавил велосипедист. Судя по голосу, тот едва не плакал. Гас, правда, так и не понимал, зачем вызвали скорую. И полицию. Сам он уже решил, что сейчас надо немного отдохнуть, и минут через пять все пройдет. Все пройдет, повторил он про себя. Все пройдет. Он снова и снова озирался, смотрел по сторонам, смотрел на Скайлер, вглядывался в чужие лица, которые не узнавал, вслушивался в речь. И тогда произнес вслух: — Я в Мюнхене, да? — Боже мой. Скайлер покачала головой и еще крепче обняла его. И это действительно был Мюнхен. Не Альбукерке. Не автомойка CarWash A1, не офис Скайлер — той-другой-не-его-Скайлер. Воспоминания вернулись так, что дышать стало трудно. И двое людей в черных масках, и оружие в руках, и выстрелы — а это точно были выстрелы — но не пулями — боль была острой, колющей — похоже, стреляли дротиками со снотворным. А если он снова оказался здесь, в Мюнхене, это означает только одно. Тот-другой-неправильный-Густаво-Фринг вернулся в Альбукерке. На свое законное место. В ловушку. Потому что он, наверно, заслужил. Тот-неправильный, тот-плохой, тот-преступник. А он — нет. Он спасся. У него все будет хорошо. Как раньше. Как должно быть. Успешный бизнес, положение в обществе, уважение, миллионы на счету, власть. Семья. Жена, которая пишет бестселлеры. Такие, что в них можно провалиться и даже умереть. Голова закружилась еще сильней. Гас поймал себя на страшной мысли: отчаянно хотелось обратно. Только на пять минут раньше. Все изменить. Все исправить. Успеть. Он посмотрел на Скайлер. Вспомнил другую Скайлер, Скайлер-которая-взяла-фамилию-Уайт. Осталась ли та в живых? Была ли частью хитрого плана? Картели обычно не оставляют свидетелей. — У меня есть к тебе просьба, — сказал Гас. — Это очень важно. — Конечно, — Скайлер провела бумажным платочком по его щеке. — Я тебя слушаю. — Перепиши финал. — Что? — В своей книге. Сделай альтернативный вариант. Для меня лично. Понимаешь? В ответ Скайлер беспомощно уставилась на него. В следующую секунду по асфальту чиркнули колеса — это прибыла скорая, а вслед за ней появился и полицейский патруль. Пришлось ехать в больницу, делать томографию, выслушивать Штайнмайера. Тот долго и нудно читал лекцию о том, что и как следует делать после сотрясения. Например, соблюдать постельный режим. Три недели. Никакой работы. Никаких поездок в офис. Гас сделал вид, что внимательно слушает. Даже пару раз кивнул в ответ. Волновала его лишь одна мысль: поняла ли Скайлер, о чем он ее просил. Дома Гас оказался уже поздно вечером. Очень хотелось сказать фрау Шольц и медсестре, которую прислал Штайнмайер, что он категорически против, если его спальню или того хуже весь дом превратят в подобие госпиталя. Только спорить больше не было сил. А тошнота все еще мешала говорить. Поэтому когда медсестра вколола в вену раствор глюкозы, Гас сказал, что она может идти, а он сам попробует уснуть. И тут же велел немедленно позвать Скайлер. — А где Адель и Ангелика? — спросил Гас. — В Гармиш-партенкирхене, — ответила Скайлер, садясь на краешек кровати. — Они там со Штефаном и с нашей Мари. Послезавтра вернутся. Ты же сам разрешил. Еще сказал, что им будет полезно съездить в тренировочный лагерь на пару дней. Гас поймал на себе встревоженный взгляд. — Я позвонила Максу, — сообщила Скайлер. — Еще в больнице. Но он в Кракове, на том вашем заводе. Или ты этого тоже не помнишь? — Штайнмайер сказал, что это нормально, — соврал Гас. — Бывает. Пройдет. Скайлер покачала головой. — Он приедет только завтра. Раньше бы Гас обязательно добавил, что спешить не стоит, что дела важнее, что он сам как-нибудь справится, и вообще, не стоит делать из мухи слона. Все равно через день-другой он вернется в офис — какая разница, что там советовал Штайнмайер, доктор явно не в курсе как надо руководить крупной компанией — и сам поговорит с Максимино, и... Гас вдруг понял, что будет очень рад увидеть Максимино. Как будто не видел его лет двадцать пять или тридцать, и даже считал мертвым, — надо же, какая глупость! — и сейчас надо немедленно убедиться, что тот жив, что все хорошо. — Когда? — Утром, — ответила Скайлер. — Попытайся уснуть, хорошо? — Да, — пообещал Гас. Их взгляды пересеклись. Казалось, Скайлер хотела что-то спросить, что-то очень важное, и никак не решалась, и это было так непохоже на нее — почти что бесстрашную, всегда со своим мнением. Затем она вышла из комнаты. Уснуть так и не удалось. Он то проваливался в какую-то бездонную дыру, в оглушающее своей тишиной безвременье, начинал искать выход и не находил, то вдруг явно, по минутам вспоминал все то, что случилось с ним в том проклятом городе, Альбукерке, а в том, что это случилось именно с ним, Гас больше не сомневался. Пытался отгадать, что за это время сделал тот-другой-неправильный-Фринг на его месте, и в первый раз за последние несколько недель отчетливо понял: тот со своей роль справился. И теперь все в порядке, все хорошо, и это, черт возьми, совершенно несправедливо, потому что это ему — повезло, это он так стремился выжить и найти лучшее решение, это он отыскал самую быструю и болезненную дорогу в ад, вот только в аду теперь заживо горел не он, а тот, другой. Которым на самом деле и был он сам. Гас включил свет. Рядом никого не было. По голове все еще били молотком — особенно сбоку, в том месте, где он приложился об асфальт и рассек кожу. Гас пошарил рукой по ночному столику, схватил первый попавшийся блистер — это оказался парацетамол. Очки тоже лежали рядом — удивительно, как они не разбились. В дверь немедленно постучали — и даже не дождавшись его ответа, открыли. Это снова была та медсестра. — Фрау Ламберт велела мне подежурить здесь, — сказала она. — Как вы себя чувствуете? — Прекрасно, — бросил Гас. И уставился на медсестру таким взглядом, от которого сотрудники FrArc Pharma обычно испытывали желание провалиться под землю. Вот только это не сработало: наверно, в спальне было слишком темно. — Спасибо, — ответил Гас, когда медсестра протянула ему стакан с водой. — Стоило бы повторить иньекцию глюкозы, — сказала та вдобавок. — Я хочу спать. Это тоже была ложь, просто Гас хотел остаться один и в то же время ловил себя на мысли, что не понимает, куда делась Скайлер. Спрашивать медсестру не стал. Дал уговорить себя на этот дурацкий укол и демонстративно закрыл глаза. Так стало еще хуже и страшнее. Лучше было там, в безвременье, в этой чудовищной вечной пропасти. Там хотя бы оставалась надежда, что снова случится чудо, миры вновь встретятся и на миг сомкнутся, и он вернется в свое чистилище, только теперь он будет знать, что делать, и все исправит. Головная боль чуть отступила, и Гас выключил свет. И опять провалился в сон, который так и не стал сном. Опять тщетно искал выход, опять пытался понять, где же он ошибся, заново прокручивал в памяти тот последний разговор со Скайлер — с той-другой-Скайлер, которую он так и не вытащил из ее собственного ада, потому что слишком долго тянул и ждал, что это именно она вытащит и спасет его самого. А еще Гас все вспоминал слова дона Альфредо, и не понимал, правду или ложь сказал ему тот про Ченчо, который всегда контролировал ситуацию, даже если на первый взгляд казалось, что это вовсе не так. Гас цеплялся за соломинку — ему очень хотелось верить, что дон Альфредо не солгал, что Ченчо на самом деле успеет, успеет раньше, чем того-другого-Густаво-Фринга увезут в Мексику и начнут сдирать с него кожу, а ту другую Скайлер — хорошо, если только пристрелят. Очень хотелось поверить. И никак не получалось. К утру Гас наконец смог уснуть. Ему ничего не снилось, а около семи его нечаянно разбудила Скайлер. — Позавтракаешь? — спросила она. — Да, — кивнул Гас. Тошнота почти отступила, и теперь даже хотелось кофе. — Я спущусь вниз. — Не стоит, я сейчас все принесу. Гас попытался возразить ей, но Скайлер уже выскочила за дверь и очень скоро вкатила в спальню сервировочный столик, с тостами и чашечкой двойного эспрессо. — А где мой телефон? — спросил Гас. — Отнесла в кабинет. — Надо позвонить Ренате. — Я ей уже позвонила, — сообщила Скайлер. — Еще вчера. — Надеюсь, ты не сказала ей, что я в самом деле взял больничный на три недели? Скайлер покачала головой, и Гасу пришлось улыбнуться: он вдруг заметил, какая та была до сих пор встревоженная и, как ни странно, усталая. — Я сегодня посижу дома, — примирительно пообещал Гас. — И завтра тоже. — Было бы неплохо. — При одном условии: ты забудешь всю историю с этим несчастным парнем на велике и той дурацкой магазинной вывеской. — Ты теперь ставишь мне условия? — наконец-то рассмеялась Скайлер. — Конечно. — Этому несчастному парню на велике было бы очень полезно узнать, что... — Нет, — прервал ее Гас, а затем взял Скайлер за руку. — Он правда не виноват. И тот владелец магазина тоже. Давай оставим их в покое, хорошо? Очень скоро явился и сам Штайнмайер — тот, конечно же, тоже увещевал Гаса хотя бы на неделю забыть о совещаниях, переговорах с инвесторами и ценах на акции. Но едва Штайнмайер уехал, Гас поднялся и, приняв душ, пошел в кабинет. В затылке снова начало стучать — только теперь глухо, точно по черепу били чем-то тупым. Гас забрал телефон с ноутбуком — на столе нашел маленькую желтую наклеечку с записанным на ней новым паролем — и вернулся в постель. Первым делом сделал звонок секретарю и пообещал, что завтра свяжется с ней снова. А затем включил почту. Увидел сотни писем, которые на прошлой неделе отослал Густаво Фринг — и будто снова упал вниз, в звенящую пустоту, в бездонную пропасть. Казалось, он никогда так раньше ничего не боялся. А теперь открывал сообщения, одно за другим, и всякий раз едва не вздрагивал, когда видел и понимал: сам бы он написал то же самое. Такими же словами. Отдал бы именно такое распоряжение. Вот только на слове «реорганизация» к вискам прилила кровь. Гас пролистал план, заглянул в поправки к бюджету, уже принятые советом директоров. Просмотрел список — короткий, кстати — тех, кому пришлось оставить компанию. И поначалу не знал, что и думать. — Можно к тебе? Он поднял глаза — на пороге комнаты стоял Максимино. — Конечно! Гас немедленно вскочил с кровати и вышел навстречу. Они обнялись. — Скайлер меня убьет, — Максимино рассмеялся, — если увидит, что ты встал и ходишь, а я мешаю тебе выполнять предписания врача и выздоравливать. — Не убьет, — сказал Гас и указал на два кресла в противоположном углу. — Что тебе предложить? Кофе? — Ничего не нужно, спасибо. И, пожалуйста, сядь. Как ты себя чувствуешь? На секунду Гас помедлил. Он ведь правда не знал, что отвечать. Можно было сказать: ужасно. Он выжил, потому что кто-то другой принял предназначенный ему удар. И умирать за него тоже будет кто-то другой. Можно было сказать: прекрасно. Он снова был дома, снова был хозяином своей жизни и собственной небольшой империи — с годовым оборотом в полмиллиарда евро — империи, которой было куда еще расти, а ему самому было что завоевывать и покорять. Снова разговаривал с Максимино. Снова радовался, что тот жив, совершенно взаправду, точно на календаре еще не минул восемьдесят шестой год, и армия, в которой служил лейтенант Монтельяно, чертовски точными ударами стирала с лица земли всех врагов режима, и Гас тогда боялся — что, если ему тоже отдадут такой приказ, уничтожить человека, который всегда был его другом, и всегда был на другой стороне — и никогда этого не скрывал? А потом все изменилось, и Максимино сделал свой выбор. Навсегда остался рядом — и стал привычным. И теперь Гас знал наверняка: бояться надо было совсем не того приказа. Они с Максимино на самом деле могли остаться в Мексике, открыть свой первый ресторан с забавным названием, а потом придумать совсем другой бизнес, который так хорошо, практически гениально сочетался с продажей жареных куриных ножек... — Я очень рад тебя видеть, — наконец сказал Гас. — Я тоже рад тебя видеть, Густаво, — ответил Максимино. — Скайлер позвонила мне вчера, и я сразу перебронировал билеты на утро. Сотрясение — это ж серьезно. — Ерунда, — Гас покачал головой. — Пройдет через день-другой. — Через день-другой — это тебе твой врач так сказал? — Это сказал я. — Кстати, Скайлер обещала закопать того парня на велике. И того чувака из магазина. — Я уже попросил ее этого не делать, — улыбнулся Гас. — Хорошо, что вчера шел ливень, и на улице было мало людей. Будем надеяться, меня никто не снимал на телефон. — Знаешь, это последнее, о чем я бы сейчас волновался. — Тем более. Лучше расскажи, что там в Кракове. Максимино откинулся на спинку кресла. — Ты же получил мое письмо, Густаво? Для нас действительно будет лучше производить интермедиаты для рисперидона и кветиапина у себя. А не закупать в Индии, где мы не контролируем процесс, и потом нас за это всякий раз пинает FDA. А если учесть то, что в Евросоюзе скоро ужесточится законодательство... — Через три года, и это касается субстанций. — А субстанции мы делаем из тех самых интермедиатов. И если нам получается выгоднее и перенести все производство в Польшу, я буду «за». — Да, я помню, — кивнул Гас. — Ты уже объяснял мне это. И, глянув на Максимино, понял, что не ошибся. Тот-другой-неправильный-Гас-Фринг — бывший наркоделец, ничего не понимающий в лекарствах — был здесь, четыре раза в неделю приезжал в свой офис под Мюнхеном, ходил на совещания, отдавал распоряжения и ставил задачи. И это ему, выходит, Максимино объяснял принципы производства. С ним спорил, с ним планировал, с ним советовался. — Прежде чем принять это решение, я должен еще раз посмотреть все расчеты. — Конечно. Я пришлю тебе окончательный вариант, — Максимино помедлил, что-то вычисляя в уме, — послезавтра. Со всеми необходимыми инвестициями. И если ты скажешь «да», мы построим в Кракове новый цех и откроем сто двадцать новых рабочих мест. — Сто двадцать рабочих мест это замечательно, но я не занимаюсь благотворительностью. Я делаю то, что приносит мне, да и нам всем во FrArc Pharma... — ... доход. Я знаю. Но то, о чем я говорю сейчас, это на самом деле гарантия будущего. По крайней мере, для этого направления. — Хорошо. Буду ждать твоих выкладок, — сказал Гас и решил уточнить. — Окончательных. Кстати, ты точно не хочешь кофе? — По правде говоря, — Максимино снова улыбнулся, — я не откажусь. Э, ты только не вставай! Максимино поднялся, вышел в коридор и очень скоро Гас услышал: — Фрау Шольц! Вы не угостите меня и герра Фринга капучино? Очень скоро на маленьком столике появились две чашки и вазочка с печенье и конфетами, а Максимино снова спросил, действительно ли Гас хорошо себя чувствует. — Намного лучше, чем вчера, — ответил тот. Сказал правду. Теперь нужно было задать самый важный вопрос. Произнести вслух. Решиться. — Я очень рад, что ты на моей стороне. — Я всегда на твоей стороне. — Максимино, я имел в виду реорганизацию. — По правде говоря, — Максимино поднес чашечку к губам, а потом отставил ее в сторону, — я втайне на это надеялся. Надеялся, что ты когда-нибудь возьмешь и выгонишь всех, кто всерьез поддерживал Нормана. И кто просто стриг бонусы, когда другие люди держали все на своих плечах. Понимаешь, кроме тебя этого никто не мог сделать. Гас кивнул. — А теперь, после того как ты провел чистки — давай уж будем называть все своими именами, Густаво? — у руля остались только те, кто действительно лоялен лично тебе. — Значит, ты считаешь, что я поступил правильно. — Конечно, — подтвердил Максимино. — Теперь доведи дело до конца. — Непременно. — Я ведь на самом деле устал ждать. Если честно, ты меня удивил. Я уже не думал, что ты сможешь действовать настолько быстро. «Я тоже не думал», — решил про себя Гас. Он ведь это планировал. Обдумывал. Размышлял. Тянул. Откладывал. Мысленно переставлял людей словно фигуры на шахматной доске. Искал лучшую комбинацию. Не знал, с чего начать. Так, чтобы не обрушить всю систему и не сломать игру. Как будто надеялся, что придет кто-то другой, и сделает за него всю его работу. Тот другой пришел. И сделал. И значило это только одно: между ними не было ровным счетом никакой разницы. Он сам мог остаться в Альбукерке — и продолжал бы по вторникам проверять фритюрницы, а по средам — холодильники, открыл бы новый ресторан в Стоктоне, наладил бы сотрудничество с доном Альфредо, раз в месяц ходил бы в гости к Меркертам, и может быть, разыскал бы ту женщину, с которой так и не получилось семьи. А еще он непременно выиграл бы войну. И остался бы там, в Нью-Мексико, единственным победителем, и захватил бы постепенно и Калифорнию, и Орегон с Монтаной, и Скайлер он бы тоже завоевал. Если бы не поехал на автомойку вчера. Если бы оказался умнее. Гас потер левый висок. Осторожно провел пальцами по пластырю, наклеенному чуть пониже макушки. — Тебе все-таки лучше лечь, — заметил Максимино. — Поговорим потом, ладно? — Со мной все хорошо, — ответил Гас и повторил. — Со мной действительно все хорошо. Это он знал точно: еще пара дней, и в голове перестанет стучать, и боль постепенно отступит, а скоро вообще все наладится, и будет по-старому, как раньше. Когда он не знал, что придуманный Скайлер мир — настоящий и живой. А сейчас Гас вспоминал все заново, и голову опять кружило от токсина, расстилавшаяся впереди пустыня обещала ад и выжигала глаза, в «вольво» стреляли, и Тайрус умело уходил от погони, лавируя на узких улицах, по дому крался убийца, и чтобы выжить, нужно было убить самому, убить голыми руками, и снова ныли мышцы и горела кожа на пальцах, а потом в тело вонзались ядовитые дротики. Сколько раз в него выстрелили, четыре или пять? Все пройдет, все вернется на круги своя, он снова приедет в свою штаб-квартиру под Мюнхеном и станет проводить совещания, уговаривать инвесторов и следить за курсом акций. Вот только он ничего не забудет. И еще долго, очень долго будет вспоминать тот неприветливый, мрачный мир и думать, мог ли он что-то изменить. Ведь тот, другой, попавший на его место — смог. И выиграл. А он — проиграл. — Давай я заеду еще раз вечером? — спросил Максимино. На секунду положил руку Гасу на плечо и добавил. — Выздоравливай и отдыхай. Или мне остаться и проследить как ты выпьешь аспирин и ляжешь в постель? — Не надо, — ответил Гас и, поднявшись, побрел в сторону кровати. Максимино ушел, а фрау Шольц немедленно убрала чашки и вазу. — Вы позволите мне унести ваш ноутбук в кабинет, герр Фринг? — Да. Выпив аспирин, Гас выключил свет. Провалялся так часа два. А потом услышал тихие осторожные шаги в коридоре. Он повернул голову. В дверях стояла Скайлер. — Гас, как ты себя чувствуешь? — спросила она. — Лучше. — Думала, просто загляну. Не хотела тебя опять будить. — Я и не сплю. — А я как раз немножко подремала на веранде, — Скайлер села рядом, на краешке кровати. В руках у нее были листы белой бумаги с черными крошечками букв. — Дописала утром, позавтракала с тобой, решила перечитать, закрыла глаза. Смотрю — а уже час дня, и фрау Шольц напоминает, что обед уже готов. Ты будешь обедать, Гас? — Только что-нибудь легкое. — Есть два очень вкусных салата. Я скажу, чтобы тебе принесли сюда. — Хорошо, — Гас не стал спорить. — А что ты пишешь сейчас? — Ну как это что? — удивилась она. — То, что ты так хотел. Скайлер протянула ему стопку и наставительно заметила: — Вообще я против подобных вещей. Хороший автор всегда безжалостен и никогда не идет на компромиссы с читателем. — Скайлер, но я же не просто читатель, — ввернул Гас и улыбнулся. — Верно, — кивнула она. — Только текст все равно пишу я. А значит, именно я решаю... — ... кто выжил, а кому не очень повезло. — Можно и так сказать. Гас вздохнул. — Поэтому все что здесь написано, — продолжила Скайлер, — остается между нами, Гас. — Я понял. — И если рассматривать это как альтернативный вариант, я даже не скажу, что вышло плохо. История могла пойти и таким путем. Помнишь наш разговор на том приеме в Бенедиктбойерне? — Помню, — соврал Гас. — Вот видишь, если считать, что реальностей больше, чем одна, то любая имеет право на существование. По крайней мере те, в которые мы можем поверить, — сказала Скайлер и добавила. — И наоборот. Та, в которую поверишь ты сам, станет реальностью, понимаешь? Она скоро ушла, оставив его одного, у окна в такой чужой и такой знакомый мир. Гас сел в кровати и начал читать. А когда закончил, то вдруг понял, где же он ошибся. Просто он искал способа выиграть. А надо было — перестать играть. (1). Нем. "Он не реагирует", "О боже мой", "Кто-нибудь уже вызвал скорую помощь?", "Он без сознания!", "Он еще жив?", "С вами все в порядке?" (2). Нем. "С вами все в порядке?"