Будущее, в котором нас нет

      Ранним утром, когда над зеленью еще расползается прохладный туман, лес необычайно тих: ни птицы, ни шороха, ни спугнутого зверька. На полах тонкого весенне-летнего пальто оседают капельки влаги, а затем соскальзывают или впитываются в ткань, немного утяжеляя ее. Вопреки ожиданиям, совсем не холодно, только лишь приятно свежо, а яркое солнце, едва-едва проклюнувшееся за горизонтом, обещает разогреть день в ближайшие несколько часов. Легко маневрируя между веток и небольших лужиц, расположившихся то тут, то там, человек направляется обратно к дому, затерянному в чаще. После непродолжительной прогулки, измученный бессонной ночью организм отзывается благодарной бодростью и готовностью к свершениям, хотя ранение в живот все же немного тянет болью — неизбежное меньшее из возможных зол.       Сомкнутые над крышей дома ветки, переплетенные в странный узор дерева и листвы, скрывают большую часть здания, пряча от сторонних глаз, однако убежище, даже самое надежное, не может быть таковым вечно.       Затянутая перчаткой ладонь уверенно толкает незапертую дверь, и чрезмерное тепло от горящего всю долгую ночь камина ударяет по коже почти до дрожи. Лектер развязывает шарф и стягивает перчатки, небрежно бросая их на столик и примечая, что время приближается к пяти двадцати утра. Легкие неслышные шаги, оставляющие за собой слабые влажные следы, прокладывают дорожку до спальни, и он останавливается на долгую минуту обдумывая что-то. Взгляд невольно скользит по спящему мужчине, бессознательно фиксируя отдельные детали: напряженное лицо, нахмуренные брови и приоткрытые искусанные губы, словно даже во сне Уилл ожидает подвоха в решении сложной задачи, тяжело и сбито дыша и крепко сжимая пальцами уголок подушки как единственное оружие против сурового мира — Ганнибал позволяет себе наблюдать, запоминать и переносить цельный образ в стены Дворца памяти, чтобы перевести на бумагу после, если этот момент станет последним в череде их встреч.       С тихим шорохом простыней матрас прогибается под опускающимся на его край весом, а рука осторожно ложится поверх одеяла на колено Уилла, лишь немного сжимая. Подушечка большого пальца успокаивающе вычерчивает в ямке с обратной стороны неторопливые круги — словно нет уверенности в том, стоит ли будить своего друга сейчас или, может, будить вообще.       Возле изножья кровати с немым укором разместились две небольшие дорожные сумки, пока еще сжавшиеся и сложившиеся от пустоты в них, и, вздохнув лишь немного громче обычного, Лектер поднимается и отходит к окну, чтобы порывистым движением распахнуть шторы.       Определенно он знает, что последние секунд тридцать Грэм притворяется.       — Уилл, — его голос не громок и будто бы немного грустен, но со стороны вполне подходит на попытку осторожно вывести пациента из сна, пока затем не повторяет уже настойчивее и громче: — Уилл, ну же, просыпайся.       Сначала никакой реакции не следует, но после закутанное тело подает признаки жизни в ответ на хлынувший в комнату яркий свет, лишь чтобы натянуть одеяло выше и завернуться в подобие кокона, оставив видимой только кудрявую макушку. Безмолвное давление чужого присутствия заставляет недовольно пробормотать: — Ганнибал, чего бы ты не хотел — отстань.       — Ты отвратительно груб с утра.       — Будить людей, когда они не спали всю ночь — вот что действительно грубо, — плотнее зажмурив глаза Уилл пытается уловить отголоски сна, но получается плохо. Внешние звуки кажутся ужасно громкими и врезаются в голову ударами гонга, а шорох наглаженной рубашки и отутюженных брюк с последующим скрипом ящика комода и дверцы шкафа заставляет одеяло и человека в нем немного насторожиться.       — Несомненно, — просочившаяся насмешка раздражает еще больше. — Я не знаю какие вещи ты захочешь взять, поэтому если не хочешь ходить в одежде, которая нравится мне — лучше займись этим сам.       Что-то под ребрами вздрагивает и переворачивается с этими словами в недобром предчувствии, поэтому из-под ткани высовывается заспанное и отчасти испуганное лицо с яркими влажно блестящими глазами. Розовый отпечаток подушки на щеке перекрывает шрам, делая его ярче, и мужчина нервно облизывает губы: — Мы уходим?       — Именно, и тебе стоит поспешить.       — Что-то случилось?       — Почему что-то должно случиться?       Садясь и позволяя одеялу съехать, Уилл растерянно и расфокусированно наблюдает за передвижениями друга по комнате от комода и шкафа к сумкам и обратно. Не успело еще затихнуть эхо ночных слов пустого и отдающего холодом «я хочу уехать», и вот Ганнибал приказывает — нет, думается, все-таки просит — собрать вещи, и Грэм оказывается к этому совершенно не готов. Он давно научился различать даже намек на эмоции в голосе доктора и то, что слышит сейчас ему совершенно не нравится.       — Потому что ты спешишь явно не из-за моего желания. Так что случилось?       — Джек.       Мыслительный процесс запускается медленно, и, устало потерев глаза, он тяжело вздыхает. Невыносимо хочется спать, а глаза неприятно покалывает, словно на сетчатку насыпали горсть песка. Заснуть удалось только к концу ночи, что определенно не прибавляет оптимизма, но Уилл заставляет себя сползти с постели, взглядом ища одежду.       — Что Джек?       — На берегу найдено тело рыбака, предположительно, погибшего в тот же промежуток, что мы плавали в Атлантике. Конкретный день сказать трудно, потому что тело вынесло на берег спустя некоторое время, а вода, соль, падальщики и солнце — плохая компания для трупа. Лодка оказалась потерянной в море. Бывший агент Кроуфорд и мисс Лаундс крайне заинтересованы в этом расследовании.       — Джек думает, что это мы? — поднявшись, наконец, и схватив первые попавшиеся брюки с полки, Грэм на секунду застывает с ними в руках. — Это же не мы, да?..       — Твое предположение оскорбительно, но я спишу это на твою усталость, тем более, когда бы я успел?       — У тебя в сутках часов явно больше, чем у всех остальных, — смутившись нелепости мысли, Уилл спешно переводит тему: — Насколько я знаю, эта территория находится не под юрисдикцией Джека, а подобные случаи вообще дело не ФБР, а местной полиции.       — Джек имеет склонность думать, что я мог выжить таким образом.       — Упав с обрыва с пулевым ранением и обширным кровотечением, убив рыбака и украв его лодку? — Уилл фыркает, высовываясь из-за дверцы шкафа, а следующие слова немного приглушаются тяжело натягиваемым от боли в плече свитером. — Это не меняет того, что его не допустят до дела, если оно не передано в отдел, а оно не передано: слишком большой резонанс вызовет обнаружение трупа и привлечение к этому ФБР. Никто не хочет давать повода думать, что мы живы, особенно когда достоверных подтверждений тому нет.       — Мы оба официально мертвы — верно, но не все готовы принять эту версию.       — Джек хочет найти нас независимо от исхода признания нас мертвыми, хотя должен понимать, что шансы выжить у нас почти нулевые.       — Нулевые, но мы же живы.       Невозможно не признать справедливость слов, и Грэм продолжает одеваться молча, моментально закрываясь в своих сумбурных мыслях. Уходят, а куда? До ближайшего города слишком долгий путь, чтобы спокойно пережить его, а значит нужно найти как минимум средство передвижения, но без привлечения внимания это никак не возможно, если только у Лектера нет туза в рукаве. Краем глаза Уилл наблюдает за ним: сосредоточенность и холодная отточенность действий, — в отличие от Грэма он совсем не чувствует колебаний или сомнений, напротив, уверен в себе и каждом движении.       — Во втором ящике с моей стороны, — бросает Ганнибал прежде, чем скрыться в ванной.       Автоматически реагируя на приказ, Уилл заглядывает в указанный ящик, полностью вытаскивая его из столика. В самом дальнем углу, вместо ожидаемого чего-то черным пятном растекается Beretta 92 и распечатанная пачка патрон в кислотно-красной окраске. «Ну, конечно», — думает мужчина, когда оружие удобно ложится в руку — немного отличается от более привычного служебного SIG Sauer, и лишь отдаленно напоминает те ощущения, когда профайлер стрелял по живой человеческой мишени. Гаррет Джейкоб Хоббс — первая жертва в пока коротком списке. Если бы Ганнибал не предупредил его своим телефонным звонком все могло бы быть иначе: Лектер вынудил убить — уже тогда начиная рушить его жизнь. Все могло бы быть иначе и может быть иначе теперь.       За приоткрытой дверью ванной комнаты еще слышатся отзвуки потрошения шкафчиков на предмет зубных щеток, пасты, бритвы и прочей нужной ерунды. Сейчас они в бегах: он, бывший профайлер ФБР, загубивший карьеру ради преступника, и психопат-каннибал — странный способ начать с чистого листа. Да и прежде чем начинать жить сначала, необходимо покончить с прошлым, разрушив до основания, и Уилл сделал это: осталась только одна деталь, пожалуй, самая главная, а Ганнибал сам вложил ему в руки возможность, которую глупо было бы упустить. Вздохнув от боли в плече, Грэм наводит прицел на дверь, ожидая, когда она откроется, чтобы пропустить Лектера. Всего одна вещь до сих пор удерживает стальными тисками, и это последний шанс попробовать покончить с нею. По крайней мере, не сделай он этого сейчас — после случая может больше не представиться и будет уже поздно.       Дверь открывается, и он наставляет дуло пистолета на голову, крепко держа рукоять. Щелчок предохранителя. На лице оппонента не отражается ни капли удивления и только дрогнувшие губы, прячущие эмоции, выдают неравнодушие. Пронзительный, пытливый взгляд одного встречается с другим, спокойным и хладнокровным, и вечность замирает не в силах прервать скрещение синего океана с янтарным пламенем. Однажды такое уже было и теперь повторяется вновь за исключением того, что доктор Лектер больше не играет жертву, а Уилл — не мнит себя агрессором. Они ходят по накатанному кругу, раз за разом совершая одни и те же ошибки, только Грэм знает, что не хочет стрелять, и Ганнибал тоже это знает. Пришлось умереть трижды прежде, чем для Ганнибала нашлось место в его жизни и, если бы хотелось убить, то он сделал бы это голыми руками.       На мгновение повисает тишина настолько острая, что становятся слышны переходы стрелок в соседней комнате и стрекот насекомого снаружи дома.       — Ты ведь знал, что так и будет.       Чуть склоненная голова — не согласие, но и не отрицание; поняв, что Уилл все же ждёт словесного ответа, Ганнибал медленно произносит: — Я знал, что ты не отступишься.       — И дал мне пистолет, — снова этот непонятный жест.       Внезапно Уилл в полной мере осознает какую делает ошибку, трактуя по-своему. Беспечность — не одно из качеств Ганнибала: он точно думал об опасности, а само возникновение подобной ситуации говорит о его предположении, что Грэм не станет использовать оружие против него. Нет, не уверенности, а желания верить — может, виной эмпатия, но он улавливает это тонкое различие, и на секунду возникает желание бросить оружие и попросить прощения, но костяшки сжимающих рукоять пальцев белеют только сильнее.       — Дай мне слово, Ганнибал, просто пообещай мне, — хриплая просьба почти отчаянна — совсем не то, что ожидаешь услышать от человека с пистолетом. — Не трогай их. Молли и Уолтера. Напитавшись едкими эмоциями сполна, Лектер все же снисходит до ответа, и теперь Уилл видит больно колющее разочарование: — Я не собирался навещать их — в этом нет необходимости.       — Даже если появится, — в ожидании приговора, Уилл замирает натянутой струной, уже готовый бросится вперед в случае отказа, но…       — Я обещаю, — великодушное разрешение не дарит Грэму частицу необходимого покоя, хотя чутье подает сигналы о подвохе. Слишком легко. Что-то напряжённое, скрученное в ледяную спираль вокруг позвоночника, должно было отпустить, но вина никуда не исчезла — лишь поменяло адресата. Это был тест, проверка, которую Уилл с треском провалил, хотя подстроил для себя сам. Ганнибал доверился, а Уилл предал. Снова.       Бесконечно длинные три секунды проходят прежде, чем Грэм разворачивает пистолет дулом вниз и протягивает его своей несостоявшейся жертве. Горло пересыхает, и извинения застревают где-то в районе гортани.       — Думал, ты выберешь более вежливый способ, вместо того, чтобы угрожать мне, — никаких эмоций, просто констатация факта. — Знаешь, Уилл, эта модификация немного отличается от той «полицейской» классики, являющейся наиболее распространенной. При внешней схожести, той же длине ствола, калибре и вместимости, она почти на двести грамм тяжелее, поэтому даже бывалому агенту порой легко подумать, — на лице Лектера явная печать чего-то похожего на преувеличенное равнодушие, когда он снимает абсолютно пустой магазин и заряжает его на полных 17 патронов прежде, чем продолжить: — Что она заряжена. Ты мог бы просто попросить, вместо того, чтобы наставлять на меня пустой пистолет.       Делая выводы и сознательно игнорируя выпад в свою сторону, Ганнибал убирает пушку за пояс, а затем отступает, чтобы застегнуть сумку и выйти из комнаты. Оставшийся в одиночестве, Уилл нервно фыркает, почти готовый рассмеяться своей глупой оплошности, если бы не чувство вины, скоблящее грудную клетку изнутри — он знает и верит, но мысль и действие невольно разнятся.       Даже не был заряжен.       Оставшиеся сборы проходят в тягостном молчании, и уже через полтора часа все готово к отъезду: сумки собраны, все следы пребывания стерты и сожжены на заднем дворе, а пепел прикрыт землей и ветками. На улице все еще несколько свежо, потому приходится одеться потеплее. Разведённая дождем грязь немного подсохла, но вокруг еще влажно и местами остались лужи. Забросив сумку на здоровое плечо и прислонившись к перилам крылечка, Уилл рассеянно оглядывает представший пейзаж, давно ставший знакомым, но сейчас почему-то чужой: во всех направлениях — лес и деревья, деревья и лес — ничего кроме.       Забрав вторую сумку себе, Лектер выходит из домика и запирает дверь, оставив ключ там же, где он был до момента их прибытия, прежде чем выдвинуться. Он не произносит ничего, молча следуя по одному ему известному пути, и Грэму остается только следовать. В последний раз почти с тоской обернувшись на дом, Грэм покрепче вцепляется пальцами в ремень сумки, отходя все дальше и дальше. После проведенных здесь дней не хочет покидать ощущение, что все произошедшее было сном, который не должен был заканчиваться, но оборвался так внезапно. Необыкновенно реальная, но короткая мечта, пробуждение от которой, кажется, маячит так близко.       — Надеюсь, ты знаешь куда мы идем?       — Само собой, Уилл.       — И долго ещё?       — Явно больше, чем мы уже прошли, — и никаких более пояснений. Краткий ответ совсем не приносит желаемого удовлетворения, но больше Грэм не спрашивает, уловив намек на нежелание вести беседы.       С течением времени лес, громко вздыхая легкими ветрами, наполняется въедливым пением птиц и шорохами мелкой живности. Идти по бездорожью оказывается непросто, и Уилл постоянно запинается о ветки и коряги, а мышцы с непривычки быстро устают — сказывается образ жизни последней недели, призрачно схожий с существованием амёбы и отсутствием физических нагрузок. А идут они долго, навскидку Уилла целую вечность. Хотя на деле прошло не больше двух часов, но Грэм готов выть, спотыкаясь каждые десять метров, продолжая двигаться только из природного упрямства и посылая бессловесные проклятия в спину Лектера, который, кажется, совсем не чувствует усталости и легко переступает через упавшее дерево.       Отвлекшись на мысли и идущего впереди мужчину, он не сразу успевает среагировать, когда нога скользит по мокрой ветке этого самого дерева. Секундное замешательство и острое осознание неотвратимости падения, а затем резкое столкновение с землей и вспышка боли от выставленных в бесполезной попытке предотвратить удар руках. Вылетевшая вперед сумка ударяет по шее, и Уилл охает больше удивленно, чем болезненно — боль возвращается мгновением позже и почти ослепляет, стирая все кроме шумной пульсации по телу. Упав на локоть здоровой руки, он выпускает тяжелый стон сквозь сцепленные зубы. Мокрая грязь пропитывает брюки и пальто, не оставляя даже возможности спасти их без сдачи в химчистку, и оставляет россыпь темных точек по лицу, но Грэму все равно. Поднявшись на колени, Уилл почти всхлипывает от досады, особенно когда поднимает голову и сталкивается с непроницаемыми глазами Ганнибала над собой.       — Сделаем привал, — наконец выдает он, почти наверняка внутренне забавляясь поразительной ловкости бывшего профайлера.       Эта мысль укалывает зарождающейся злобой, и тяжело кряхтя Грэм привстает, чтобы тут же задом опуститься на злополучное дерево. Плечо разрывается болью, и даже слабое касание к месту возле раны заставляет прошипеть ругательства и пожалеть о том, что Долархайд отделался так легко. Поставив сумку на сухое место, Ганнибал осторожно опускается перед ним на корточки, придерживая рукой пострадавший в той же бойне бок, и Уиллу становится немного стыдно: у Лектера огнестрел, а он ноет из-за чертова плеча, хотя самого доктора это, к слову, совсем не смущает.       — Покажи, — он помогает осторожно снять пальто до локтей и расстегнуть рубашку, чтобы добраться до плеча, а вынужденному пациенту остается только держать себя в руках и не послать доктора, потому что от каждого движения ощутимо передергивает. — Рана не открылась, но тебе определенно нужна будет физиотерапия.       — Только если ты оплатишь ее мне. Если помнишь, это не у меня куча счетов в разных банках, все что у меня есть — я, — ядовито ухмыльнувшись, Уилл едва не вскрикивает, вцепляясь ногтями в дерево, когда пальцы Ганнибала слегка разминают мышцы плеча, что по ощущениям напоминает удары раскаленного прута, даже близко не касаясь раны во избежание инфекции. — Прекрати, ты делаешь только хуже.       Выразительный взгляд становится ответом, и Грэм, противореча словам, сопротивляться даже не пытается, вверяя заботу о плече доктору и молча претерпевая болезненные импульсы по нервам. По мере ослабления напряжения, ощущение огня в плече становится все меньше, а затем и вовсе сменяется теплом, которое почти даже приятно.       — С чего ты взял, что у меня есть?       — Ты предусмотрителен. Скажешь нет?       Усмехнувшись, Лектер набрасывает рубашку обратно, застегивая ее до самого горла и проделывая то же с пальто, а затем осторожно стирает капли грязи с лица Уилла и отряхивает ее с одежды насколько возможно. Спокойно наблюдающий за этим Грэм сосредоточенно молчит, заметив наконец то, чего не видел раньше; то, чего не замечал в силу иных обстоятельств — например, ножа или пули.       Забота.       Нежность.       Любовь.       Нерастраченные трепетные чувства, которые Лектер успешно прятал ото всех, но которые прорывались сквозь бреши в окружающих его стенах. Сердце на мгновение дает сбой, когда со всей четкостью перед глазами возникает картина коленопреклоненного мальчика, старающегося утешить разбившую коленки сестру, и отвлечь ее от пощипывания перекиси на ранке — оказалось так просто увидеть, почувствовать. Ганнибал никогда не скрывал этого от Уилла, напротив — был таким с ним, особенно тогда, когда делал больно, но осознание застигло слишком поздно.       Как ужасно, должно быть, раз за разом терять семью сначала в лице сестры, а затем в лице самого Грэма?.. Стоило только подумать об этом и, кажется, в каждый нерв в теле вонзились тонкие иглы — отзвуки чужих эмоций. Ему нужно будет обдумать это, но определенно не сейчас.       — Ты был… — Уилл хотел сказать «хорошим братом», но встретившись с янтарными глазами вовремя замолкает. — Ганнибал, я должен был быть уверен, что они в безопасности.       — И снова выбрал весьма экстравагантный способ.       — Не будь засранцем, я пытаюсь извиниться, — собеседник выгибает бровь, очевидно забавляясь, и Грэму остается только закатить глаза. — Признаю, что мне не стоило наставлять на тебя пистолет. Но и тебе не стоило ожидать чего-то другого, когда первым твоим порывом сегодня было оставить меня в доме, да? Бросить одного и уйти.       — Если я скажу «нет»?..       — То ты солжешь.       — Тогда не стану отрицать очевидное.       Глубоко вздохнув, Уилл прикрывает глаза, пытаясь успокоить желание взорваться: — Мне некому верить, поэтому я решил верить тебе.       — Как обременительно.       — Ганнибал, — рука крепко сжимает его плечо — немного просьба на грани мольбы, немного предостережение для большей весомости слов. — Никогда меня не обманывай.       Может, не желая лгать сейчас, но Лектер ничего не отвечает, просто позволяя мгновению ускользнуть в вечность или утонуть в Лете, и Грэм благодарен хотя бы за это.       — Нужно продолжить путь. Мы идём слишком медленно.       Они помогают друг другу подняться, и Уилл не может удержать любопытство: — Может, все же скажешь, куда мы идем?       — Конкретно сейчас обходим основную трассу, — потянувшись, чтобы размять затекшее от неудобного положения тело, отвечает Ганнибал, а затем направляется в прежнюю сторону, и второй мужчина беспрекословно следует за ним. — Поворот на дорогу, по которой мы ехали, уже остался позади. По моим расчетам, через четверть мили — заброшенный съезд с главной в сторону пляжей.       — Пляжи опасны.       — Как я сказал, съездом давно не пользуются. Если мы тихо подождем возле дороги, то ничего не случится. Я не собираюсь останавливаться по центру и махать руками в попытке остановить первую встречную машину, а ты?       Приняв камень в свою сторону с лёгкой обидой, Уилл предпочитает не отвечать на подколку: — Нам придется делать именно это, если у тебя нет припрятанной в кустах машины.       — Поэтому нам и нужно прибыть до полудня, если не хотим идти до ближайшего города пешком.       — Так просто? Нас заберет кто-то из твоих поклонников?       — Иногда полезно не усложнять, ты так не считаешь?       Неуверенный Уилл слабо кивает. Возможно, ему действительно не стоит везде искать двойное дно. Возможно. Прикинув все известные факты, он старается, чтобы голос не звучал обреченно.       — Это Чио, верно? Заберет нас. И с ней ты говорил перед нападением Дракона.       — Не вижу энтузиазма.       — Она поцеловала меня, чтобы сбросить с поезда, а затем прострелила плечо. Сказать, что я не питаю к ней теплых чувств, будет по меньшей мере преуменьшением.       — Про поезд она мне не говорила, — довольно хмыкнув, Ганнибал с долей гордости добавляет: — Умница.       — Притворюсь, что не слышал.       Перебирать ногами, когда на плечах нет дополнительного веса осуждения и вины, оказывается значительно проще. Запах живой листвы и трав щекочет обоняние, переплетаясь с ароматом нагретой солнцем древесины, а пробивающееся через изумрудные кроны солнце слепит глаза. Уилл щурится, наслаждаясь знакомым спокойствием.       — Мы должны были лететь в Лондон на рождественские праздники, — внезапно врезается в тихие шепотки леса. — Рейсы постоянно откладывались и отменялись, потому как погода была крайне переменчивой. Снег, нулевая видимость и холод, пронизывающий до самых костей — обычная ситуация в начале той зимы.       Не нужно говорить о какой именно зиме идет речь — это оказывается слишком очевидным, да и просто не нужно и не хочется перебивать. Еще неуверенный, но полный решимости, Уилл вслушивается в мнившееся громким дыхание в ожидании продолжения долгого рассказа. Сейчас он нетерпеливо предвкушает горький, отдающий металлом вкус того, что откроет ему Ганнибал, будто ребенок, получивший подарок — со страхом, что ожидания не оправдаются, и священным трепетом. Однажды дарованная откровенность оказалась для него слишком тяжелой, чтобы вынести, и Грэм поплатился за это сполна — они оба заплатили высокую цену. В этот раз ошибка не должна повториться: подарок слишком желанен, чтобы отвергать, хотя и по-прежнему пропитан болью.       В пару шагов догнав впереди идущего, Грэм скрывает удивление: — Мне казалось, ты не слишком хотел вспоминать.       — Я подумал, тебе следует знать.       Когда Ганнибал снова заговаривает Грэм чувствует, как пространство заметно дрожит между ними, и вслушиваясь в мерный, успокаивающий голос, Уилл незаметно для себя сосредотачивается на тембре и интонациях, шипящих и певучих слогах, все больше приобретающих таинственные нотки идеального рассказчика, а затем невольно начинает представлять те картины, которые ему рисуются: — С самого утра падал снег…       На ресницах оседает пылинка. В попытке убрать ее мужчина обнаруживает на пальцах быстро таящую снежинку и удивленно моргает. Век щекотно касается еще одна холодная капля. Распахнув глаза, Уилл оглядывается вокруг, теряясь в бесконечном белом пространстве. Приглушенный шепот ветра со свистом обтекает частые стволы деревьев, минуя несущественные преграды на своем пути и поднимая с занесенной снегом земли небольшой ворох пыли, холодно блестящей на тусклом свету. Оголенные ветви пушистых сосен и елей, сплошь покрытые белыми режущими кристаллами, едва колыхаются в такт дыханию окружающего поляну леса, роняя бесконечный поток инеевых блесток, впивающихся в кожу сотнями иголок. Легкий туман, равномерно стелящийся сколь может охватить взор, ненавязчиво прикасается к телу прохладой и влажностью, нагло пробираясь за ворот рубашки и тактильно обозначая свое присутствие, делая голубоватую дымку чуть менее сказочной.       Посреди этого холодного царства грозное темное пятно кажется чем-то лишним, инородным, чуждым, будто вырезанным с одной картинки и вклеенным в другую, совершенно не подходящую ни по смыслу, ни по содержанию общей композиции, бесцеремонно занимая место пряничного домика. Теплое свечение, наполняющее окна и переливающееся через прозрачную грань стекла, опрокидывается наружу, приманивая скитальцев, словно огонек маяка в царстве вечного льда, а знакомый фасад поместья, занесен нетронутым тонким снежным полотном. В остальном же все осталось совершенно неизменным с последнего раза, когда мужчина видел замок Лектеров воочию, разве что одна из стен здесь цела, а не разгромлена временем.       Под ботинками хрустят снежинки, совсем тихо, словно бы не снег вовсе, а скорее тонкий слой белоснежной пены, поэтому высокий скрип ступени слишком резко ударяет по барабанным перепонкам, затихая в шорохах взвившегося и вновь падающего снега, теряясь в пространстве, но заставляя, однако, поубавить скорость шага и впредь ступать более осторожно. Полукрадучись, словно боящийся потревожить невидимых обитателей вор, Уилл медленно отворяет дверь, оказываясь в просторном холле.       Фигура, облаченная в клетчатый костюм-тройку и отбрасывающая тощую рогатую тень, уже ожидает его здесь.       — Кажется очень реальным, — эхо многократно разносит слова, поэтому Грэм старается быть еще тише, проговаривая звуки почти одними лишь губами. — Реальнее, чем обычно.       — Об этом я говорил, когда сказал «личная заинтересованность». Ты эмоционально вовлечен в мое прошлое едва ли не сильнее, чем я, но боишься и не хочешь признаться.       Недовольно стрельнув глазами в еще более самодовольную версию доктора Лектера, Грэм ядовитым шепотом возмущается: — Можешь перестать анализировать? Ты же не настоящий.       — Твое воображение делает меня субъективно реальным, Уилл, как и все здесь, — усмехнувшись, мужчина жестом призывает к тишине. — Лучше послушай.       — Анниба-а-а! — раздается откуда-то слева, как только последний произнесенный Ганнибалом слог растворяется в пространстве залы, и двое мужчин одновременно поворачивают головы к источнику шума.       — Мастер Лектер находится в покоях Вашей матери, — улыбаясь маленькой девочке на своих руках, терпеливо объясняет крупная статная женщина с добродушным лицом. Как бы Грэм не старался вглядеться, он не может запомнить его, а отдельные черты не желают объединяться в единый образ. Ни лица, ни возраста, только размывающийся силуэт из когда-то увиденного кинофильма. Перепачканная чернилами ладошка с растопыренными звездочкой пальчиками указывает за плечо няни, когда малышка с умилительной настойчивостью маленького ребенка вновь повторяет «Анниба!».       — Миша, — произносят сразу три голоса с разным выражением, но шепот быстро падает в тишину настолько громкую, что от нее звенит в ушах.       Мурлыкая какую-то веселую детскую песенку, которая кажется отдаленно знакомой, дама проплывает мимо Уилла, едва задевая его краешком рукава, и прикосновение похоже на невесомый поцелуй ветра — такое же слабое и едва ощутимое. В приглушенном свете хрустальных люстр крестик на груди женщины ярко вспыхивает золотом, хотя и кажется тусклым рядом со светлыми кудрями маленькой леди. Лица девочки мужчина не видит, но интуитивно знает, на кого она похожа. Чем дальше отдаляются воспоминания, тем призрачнее становятся, поэтому спустя мгновение и безликая женщина, и крошка на ее руках исчезают, рассыпаясь на тысячи атомов.       — Следуй за мной, — тихий голос не скрывает легкой печали, а глаза — грусти, и Грэму приходится напомнить себе, что этот Лектер не настоящий.       Неспешно ступая по лестнице, Уилл касается щербатых стен, ощущая их шероховатость; прикасается к лакированным перилам, вспоминая каждую их выступающую царапину и колющую пальцы щепку. Конечно, в то время, в котором они находятся сейчас, их могло не быть, но мужчина не думает об этом: время относительно, а эта реальность существует параллельно с ним — Грэм и Лектер затерялись где-то вне, поэтому значение имеет только само чувственное восприятие.       Память, эмоция, чувство.       — Куда мы идем?..       Не удостоившись ответа, Уилл старается поспевать за плавным, но скорым шагом Ганнибала, одновременно скользя взглядом по деталям интерьера. Мозг, получивший образы рассыпающихся предметов три года назад, воскрешает воспоминания о них, восстанавливая предполагаемый внешний вид и выстраивая где-то когда-то встреченные недостающие мелочи. Дополненная фантазией сцена субъективно реальна, а отголоски чувств рассказчика постепенно синхронизируются со слушателем, легко и преступно незаметно.       Комната Мадам располагается почти в самом дальнем конце крыла, и дверь оказывается незапертой. Просочившись внутрь, мужчина оглядывает открывшееся помещение, более похожее на музейную залу: расписной потолок, множество разнообразных картин, обилие деревянных панелей, украшенных искусно вырезанными узорами — все живет и дышит эпохой Ренессанса, будто Симонетта Лектер привезла с собою самый лучший и любимый кусочек Италии. Между стен переплетаются, кажется, тысячи запахов, но отчетливее всего ощущается корица и сладкий древесный аромат — Грэм научился выделять их уже давно, улавливая знакомые оттенки на коже Ганнибала.       — Мне всегда нравилась мамина комната.       — Я понимаю почему, — добавляет Уилл беззвучно, лишь одними губами.       Отзвуки женского голоса, поначалу едва слышные, теперь обретают форму слов. Не иначе как из воздуха материализуется силуэт высокой девушки с тонким лицом и гордо поджатыми губами. Сейчас она волнуется, хотя и не желает этого показать, и ее ясные карие с вишневым отливом глаза вспыхивают красноватыми искрами, отражая свет. Мать Ганнибала нажимает на губы херувима, изображенного на стенной панели, и открывается потайной ящичек, который в будущем будет беспощадно вырван и выпотрошен — так это видел Уилл.       С противоположного конца комнаты слышится торопливый топот маленьких ног. Спеша, юный Ганнибал Лектер VIII вбегает в комнату с небольшим ларцом, стараясь не споткнуться о край ковра. Мадам забирает из тайника драгоценности и бросает их в ларец вместе с несколькими связанными в пачку письмами; для остальных писем места не хватает — они обратятся в пыль позднее, покрывая вздувшийся от времени и воды паркет.       — Сколько тебе было?       — Восемь.       Очертя полукруг из шагов, Уилл внимательно вглядывается в лицо юного графа, в детские черты, глаза, еще не знающие страданий, которые испытает их обладатель, но громкий голос главы семейства бесцеремонно разгоняет мысли. Тень скрывает лицо старшего Лектера, когда он возникает в дверях, чтобы оповестить присутствующих о том, что машина ждет. Обменявшись несколькими фразами, призраки прошлого рассыпаются под пытливым взглядом невольного зрителя.       Во дворе раздается мерный гул мотора, и наблюдающий из окна Уилл провожает исчезающий в метели автомобиль.       Тем временем, более чем тридцать лет спустя, Ганнибал Лектер продолжает рассказ, наблюдая за сосредоточенным профилем верного слушателя: Уилл напоминает монотонно движущуюся статую, и лишь дыхание выдает в нем живое существо. Любой другой бы нашел это пугающим, но не Ганнибал — он внимательно наблюдает.       — Дороги замело, поэтому до аэропорта мы так и не доехали. Машина застряла на подступах к воротам поместья…       Чугунные пики ворот пронзают низко севшее небо. Темная грузная металлическая туша испускает последний шумный выдох и замирает, не в силах проползти более ни метра.       — Что такое, mio caro? — госпожа Лектер нежно касается плеча своего супруга, сохраняя аристократическое спокойствие. Мужчина накрывает ее тонкую ладонь своей, немного сжимая, когда открытая водительская дверь впускает в салон порцию холодного воздуха.       — Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm, — напевают звенящие детские голоса, — Es hat fon lauter Purpur ein Mantelein um…       А остальное заглушает ветер.       Ежась от попадающего на кожу снега, Уилл наблюдает, как мужчины переговариваются о чем-то взглядом, а затем оглядывается на поместье, но не находит его из-за белесой снежной стены.       Стоит только замолкнуть, как Грэм резко переводит взгляд на Лектера без намека на разум — он не здесь, и в тихой, но властной манере произносит: — Продолжай, я слушаю тебя.       И Ганнибал не смеет перечить. Не в этот раз.       — Смирившись с нашим опозданием на рейс, мы направились в наш летний дом и обосновались там, потому как до поместья в такую метель было безумно холодно, а Миша была слишком маленькой, чтобы перенести длинное путешествие без последствий в виде пневмонии.       Охотничий домик Лектеров за три столетия превратился из примитивного укрытия в удобный уединенный дом в лесу, деревянно кирпичный, с очень крутой крышей, чтобы не залеживался снег. Рядом располагается небольшой амбар с жильем для обслуги, а за домом — уборная в викторианском стиле, с резным расписным орнаментом; крыша строения едва виднеется над скрывающей его живой изгородью. В фундаменте домика все еще можно видеть камни алтаря, воздвигнутого в темные века людьми, поклонявшимися ужу — «травяной змее».       — Ганнибал?.. — зовет Грэм, вдохнув обжигающий холодом воздух полной грудью, и не может удержаться от надрывного кашля. Тонкая одежда не препятствие для мороза. — Ганнибал?       По ту сторону, за оконным стеклом тонко дрожит огонек зажженной свечи, и мужчина настойчиво шагает вперед, оставляя быстро заметаемые следы. Дыхание согревает стекло, оставляя след, и прищуренные глаза выхватывают размытое изображение: перед камином, у края каменной плиты, стоит медная ванночка, в которой плещется пенная вода под маленькими ручками Миши. Мальчик, стоя на коленях рядом и упираясь в бортик локтями, снимает детский браслет с ее руки, окунает в пену и принимается выдувать мыльные пузыри для сестренки, а влекомые каминной тягой в своем недолгом полете пузыри отражают освещенные пламенем лица сидящих, пока не лопаются над огнем. Девочке нравится тянуться за переливающимися сферами в попытке поймать, но браслет ей хочется вернуть больше, поэтому она не успокаивается, пока юный граф не возвращает украшение обратно на ее тоненькую бархатную ручку.       Бестелесным призраком проносится перед окном обеспокоенная Мадам и убийственно спокойный Яков, но изображение меркнет, а стекло затягивается рисунками инея.       — Ганнибал? — слабый голос и неуверенный стук в дверь почти неслышен за свистом ветра, остервенело треплющим сгорбленную фигуру несчастной жертвы.       Морозные иголочки впиваются в кожу с новой силой, заставляя ее занеметь и покраснеть, но дверь не открывается ни через минуту, ни через две, а объятия собственных холодеющих рук нисколько не согревают. Съежившись у порога, как прогнанный в метель старый пес, Уилл трет замерзающими ладонями плечи, наблюдая как медленно догорает оконная свеча.       — Некоторое время мы жили там, но не могу сказать сколько точно — три с половиной недели, вероятно. Еды, к сожалению, было немного, но граф надеялся, что к тому времени как запасы закончатся, снега станет меньше, и мы уже переберемся в замок. Откуда нам было знать, что он давно принадлежит не нам?..       Не чувствуя уже рук и ног, Грэм тихо продолжает приоткрывать губы в безмолвном шепоте: он зовет, он просит, сипя беззвучным голосом в слабых облачках пара, как вдруг ветер резко стихает. Наступившее так внезапно мертвое спокойствие не приносит облегчения — что-то произойдет, и становится страшно, когда темные, расплывающиеся фигуры проносятся мимо деревьев, мелькая среди них темными кляксами, а далекий лай и перешептывания раздаются внезапно близко. Белые от снега ресницы трепещут, опускаясь и поднимаясь вновь, но этого хватает, чтобы тени успели материализоваться в людей.       Людей ли?..       Дверь в дом рывком отворяется, пропуская в дом троих мужчин с перекошенными лицами, и промерзший до костей Уилл сильнее вжимается в стену подле, глядя на них снизу-вверх: громадные фигуры исполинов, пред которыми беспомощно замирают даже бывалые охотники на чудовищ; с лица которых сверкают дикие, страшные глаза — так не смотрят даже безумцы.       Они входят и раздается выстрел; тонкий, исполненный ужаса визг, детский надрывный плач, а сердце не принадлежащего этому времени свидетеля замирает в глотке и бесконечно долго падает вниз, чтобы разбиться. Зажмурив глаза и зажав уши, Уилл знает, что ему нужен перерыв: он остро нуждается в минуте или часе, чтобы взять себя в руки и различить пережитое Лектером и собственные чувства.       — Ганнибал, пожалуйста, — слова не проникают в реальность, оседая на границе между миров, а рассказчик продолжает говорить. Неосознанно жестоко.       Переведя дыхание, старшая версия единственного выжившего в той бойне не замечает, что собеседника бьет озноб, потому что дрожит сам. Рассказ, который должен был быть сухим пересказом событий давно минувших дней, отчего-то вслух звучит много болезненнее, чем виделся в голове, выбивая из колеи. Доктор Лектер обещал спасти подопечного от ножей прошлого, но Ганнибал не может справится с ними сам.       — Отца они убили сразу двумя выстрелами в грудь, а маму… — он прокашливается, игнорируя ноющее в районе груди нечто. — Она сопротивлялась, а им это не понравилось, и они избивали ее. Долго; так долго, что мне казалось — прошли часы.       Когда он вновь поднимает веки первое, что Уилл видит — направленный на него револьвер. Откуда-то он знает, что это — даренный антикварный револьвер отца, забрызганный кровью и грязью до неузнаваемости, но он слишком часто держал его в руках, исключительно незаряженным и под присмотром, чтобы не признать сейчас. Словно глаз металлической змеи, черное отверстие в стволе пристально следит за каждым движением Миши, грозя вот-вот броситься вперед с пулей и вцепиться в ее маленькое тельце, и мальчик спешно прижимает дрожащую сестру к груди покрепче в тщетной попытке защитить: закрыть собой и от пришедших из ниоткуда чудовищ, и от вида умирающего совсем рядом отца и перепуганной до смерти матери, отчаянно дернувшуюся к детям.       С улицы через распахнутую дверь веет холодом, а тонкие рубашки совсем не спасают от кусачего мороза. Маленькие ладони юного графа гладят по спинке девочки, стараясь не дать замерзнуть или увидеть происходящее, будто в кошмаре. Да и сам старается не смотреть, сосредотачиваясь на Мише: она дрожит, но не плачет, даже когда папа испускает последний вздох в полуметре от них, а красная лужа от его тела растекается по полу совсем рядом с ее белоснежными носочками. Огонь камина отражается от крови, превращая ее в жидкое пламя, словно сама жизнь отца утекает, расписывая дощатый пол неведомыми узорами, и, чувствуя слезы в своих глазах, Ганнибал думает, что это красиво.       Как уродливые вилктаки, скалясь и рыча друг на друга пришедшие варвары расходятся по дому в поисках наживы, оставив одного в качестве надзирателя для бывших хозяев. Мадам Лектер, как всегда стараясь оставаться леди, просит сохранить детям жизнь и в ее голосе отражается что-то, чего мальчик никогда не слышал — скрытая, дрожащая мольба.       Сняв с кресла, на котором она читала книгу до вторжения в дом незнакомцев, плед, она медленно подползает к своим детям, накрывая плечи Ганнибала и обнимая его, согревая Мишу между собой и сыном. И только сейчас юный граф видит на щеках матери невидимые, прозрачные линии, с удивлением понимая, что это слезы. Соленые и горькие.       Обычно многозвучный голос срывается то здесь, то там, пока Симонетта изо всех сил старается успокоить детей их любимой песней про человечка, что носит пурпурно-красный плащик, и вслушиваясь в тихие звуки, перебивающиеся всхлипами, мальчик совсем не по-детски думает, что напуганного черным лесом человечка, наверное, разорвали дикие звери, и потому пурпурный плащик так ярко отдает красным.       На ручке Мише тускло поблескивает браслет, и, заметив это, чудовище отвратительно скалится, протягивая покрытую шрамами лапу к сестренке, но мать заслоняет девочку собой и пальцы жестко настигают ее волосы, пытаясь оттащить от ребенка. Не в силах удержать вскрика, графиня пытается вывернуться из крепкой хватки или хотя бы ослабить давление, но раззадоривает убийцу лишь сильнее. Не думая, юный граф хватает подвернувшийся под руку багор из сервитера и что есть силы бьет по предплечью обидчика.       Звук пощечины, сопровождаемый отборной бранью, кажется оглушающе громким, а вернувшиеся на шум варвары ужасающе гогочут словно гиены, смеясь над тем, что одного из них поранил мальчишка. Всю левую сторону лица обжигает болью, а колени разбиваются об пол, оставляя распускаться маленькие красные бисерины на коже. Удар был настолько сильным, что будь он нанесен с ведущей руки — скорее всего был бы смертельным.       Оперевшись ладонями, Ганнибал старается подняться, но едва он делает это, как разъяренный монстр снова направляет пистолет. Щелчок затвора и опущенный курок. Мальчишка готов поклясться, что видит, как пуля медленно начинает движение по стволу, уже наметив жертву и скоро устремляясь к ней.       «Как же Миша?..» — мысль обрывается уже знакомым грохотом выстрела.       Просвистев в воздухе, пуля глухо врезается в стену, оставив на картине маленькую дырку. Рыча, словно дикая кошка, мама в последний момент успевает оттолкнуть обидчика, бросаясь на него в желании растерзать царапаясь, кусаясь и плача.       Стараясь угомонить оглушительный звон в голове, Ганнибал вдыхает, чувствуя сползающую к кончику носа слезу. Прозрачная капля медленно наполняется, холодно сияя на свету, а затем так же медленно падает вниз. Падает, и ее вес посылает рябь по поверхности кровавого океана на полу. Маленькие руки мальчика почти полностью запачканы кровью, светлая рубашка, пропитавшаяся ею, липнет к телу, и Ганнибал знает — его лицо окрашено в красное, как и все здесь.       Мама болезненно стонет — и это звук, который возвращает в реальность. Испуганная Миша тонко всхлипывает дважды, а затем начинает плакать, громко взвизгивая и стараясь отползти в угол комнаты. Ее маленькие пальчики кривятся, стискивая краешек пледа, но она, похоже, даже этого не замечает в силу испуга. На четвереньках, оставляя за собой длинный красный след, мальчик движется к ней, обнимая, но девочка плачет лишь громче, пугаясь влажных холодных прикосновений.       Сжав ее в объятиях, Ганнибал зажмуривается, всхлипывая вместе с ней. Страшно. Он чувствует этот кислый мерзостный вкус, вплетающийся в металл и отвратительный запах мучительной смерти. Неотвратимости и обреченности. Бессилия.       Сыпя оскорблениями, агрессор замахивается снова и снова, разбивая лицо всегда гордой женщины безжалостно, с нескрываемым наслаждением. Оглушенная, дезориентированная Мадам падает на пол сломанной куклой, как только держащая рука отпускает растрепанные теперь волосы, и пытается дышать, тихонько всхлипывая и постанывая от боли. Но кулаки сменяются ногами, врезающимися в тонкий стан. Уже со второго такого пинка хрустят ребра, ломаясь и впиваясь в легкие осколками. Хрипя, ловя дыхание окровавленными губами, женщина пытается защитится, закрывая руками не голову — живот.       Повсюду так много крови, что, кажется, она везде: на полу, на стенах, на матери и детях и на убийцах. Она стекает с потолка, капает, словно дождем, и заливает все. Какофония звуков разрывает мозг изнутри: крики, громкий надрывный плач, громовые раскаты язвительного смеха — все это закручивается по спирали, как несущий с собой гибель смерч.       Может быть проходят минуты, но юному графу кажется — проходит вечность.       «Почему? За что?..» — хочется спросить мальчику, стучащему зубами от ужаса, когда один из мародеров выволакивает на улицу Мадам, измученную и истерзанную, слабую, уже не сопротивляющуюся, лишь только бестолково взирающую прямо перед собой. Ни следа горделивой женщины, которая виделась ранее, — только бессмысленное создание, утонувшее в боли, страхе и унижении.       Они сжигают ее живьем, привязав к столбу тонкой амбарной цепью, словно какую-то ведьму во времена инквизиции, но она даже не кричит, позволяя пламени объять себя плотным коконом. Мысленно Ганнибал молится за то, что ей сломали спину, и она в действительности ничего не чувствует, но…       На мгновение ловит ее взгляд и внутри все обмирает от первозданного ужаса: кожа ее медленно опаляется, пласты обожженной ткани сползают вместе с кусками жженного мяса, но глаза с молчаливой слезой, замершее на губах в кровавом выдохе «пожалуйста» твердят об обратном. Чувствует, знает, но просит по-прежнему не за себя.       После всего этого шума и гама остается только тишина. Болезненная и пустая. Ничего не остается, помощи больше ждать неоткуда.       — Тащи их сюда, Грутас! — кричит кто-то, и грузная фигура подходит к детям, заслоняя свет и наклоняясь, чтобы жестко схватить мальчика за плечо, до боли сдавливая кость.       — Н-нет, — ломким голосом шепчет Уилл, резко отклоняясь назад от держащей руки.       Это Ганнибал. Только он, и его всепонимающие янтарные глаза.       Захватившая фантазия разбивается также легко, как завладела им, оставляя после себя жгучую боль осознания и пустоту в душе. Прислонив к глазам ладонь, Грэм думает, что его лицо будет мокрым от слез, но нет — его глаза сухи. Только небольшая дрожь в пальцах, и больше ничего.       Спустя длинную минуту, пока спазм немоты спадает с горла, Уилл все-таки отваживается начать говорить: — Долго нам еще?       Лектер качает головой, и больше ни один из них не произносит ни единого слова. Еще через некоторое время они добираются до дороги, и вскоре неприметная темно-синяя машина останавливается у обочины.       «Забавно, — подавленно думает Уилл тогда без грамма веселья. — Мы все хотим заглянуть за завесу тайны, но если нам это удаётся… зажмуриваемся и притворяемся, будто ничего не видели.»