Эпицентр

Сейчас. Ты все же ушел с террасы. Слишком жарко. Да и устал сидеть сиднем – спина начала ныть, достала тупая боль в заднице. Прошел в кабинет, на ходу подцепив тост и бекон с Саниной тарелки. Он по-прежнему ничего не спрашивает, лишь провожает взглядом. Задумчивый, слегка удивленный – такое затяжное молчание тебе не свойственно. Или свойственно, но лишь когда ты стоишь на пороге какого-то решения, которое обязательно скажется на вашей жизни. Наверное, он испуган, но ты не знаешь, как его успокоить. Потому что решения нет, как и поводов изменять жизнь. Пока. Но эти воспоминания ведут тебя куда-то, к чему-то. В кабинете жужжит вентилятором вечно работающий компьютер. Под чужим именем заходишь в социальную сеть, где, как ты знаешь, зарегистрирован Трунов. Пытаешься найти его страницу, еще в прошлом месяце она была – ты любопытный, что скрывать, – и не находишь. Все записи пользователя удалены. Это напрягает. Почему-то теперь ты ищешь некрологи – твой бывший любимый шеф - известная фигура, и тоже не находишь. Ищешь Крайнова – вот его сытая морда смотрит на тебя с плохой фотографии. Еремин… Его искать ты не будешь, знаешь, где он и что с ним. Вина… не давит, давно не давит. Да и не давила особо. Саша Еремин – просто костяшка в цепочке домино, не более, или ошибка, которая могла бы стать роковой… Тогда. Расположившись на любимом месте – на подоконнике, опираясь плечом на холодное стекло, рассматривал попеременно, то картину за окном – белый чистый снег спрятал всю серость, грязь и накопленный за зиму мусор, который слоями обнажился в первые теплые дни, а соседский народец вылез из квартир и теперь с воодушевлением откапывал занесенные машины, то Еремина на собственной кухне, как он методично готовил завтрак. Или уже обед. Костя проснулся часов в девять с головной болью и явным обезвоживанием, заглотил парочку таблеток «Цитрамона», выхлебал почти литр холодной воды, и совсем не думая о Сашке, вновь отрубился. Проспал до двенадцати, а когда наконец вышел из спальни на разведку, обнаружил Сашку на кухне. Ну, глупо было бы ждать, что его не будет... Тот что-то готовил из скудных Костиных запасов – нашел в морозилке доисторический фарш, сварил спагетти, и вот сейчас в сотейнике кипел какой-то соус. Мужики на улице дружно махали лопатами, видимо, не забывая приложиться к горячительному, при этом с азартом закидывали снегом его, Костино, место. Мелкая месть за настойчивость Штейна в войне за место «под солнцем» – на парковке у дома. Козлы! Но пускай, полезно будет размяться, да и Ереминской силище применение найдется. Лопат у Кости – две. А Сашка… Костик прикурил, наблюдая, как Еремин… подумал было: «колдует», но нет, колдовал Олежка, а Сашка готовил так, будто собирал и разбирал АКа-47. Собрано, сосредоточено, механически. Словно процесс приготовления пищи был для него привычной, не приносящей удовольствия рутиной. Хотя чему удивляться? Он же был женат, и ребенок есть, а жизнь в семье предполагает и умение, и обязательства. Наверное… Этого Костя наверняка знать не мог. Наблюдал, думал о Саше Еремине и ловил странный диссонанс – как-то мирно, даже привычно вел себя Еремин с утра на кухне, но его крупная фигуры боксера-тежеловеса вносила хаос в четкую геометрию интерьера и, несмотря на уместность его действий, сам он казался здесь неуместным. Ненужным, чужим. Олежка, в отличие от Сашки, всегда создавал физический беспорядок, оставляя за собой мусор, россыпь муки, горы грязной посуды, а неуместным не был… Хотя тот дурацкий голос, который Костик так хотел заткнуть ночью, сегодня подозрительно молчал. Вспомнил о ночи, и сразу мысль плавно соскользнула глубже – к событиям вчерашнего вечера. В момент четко, будто солнечный яркий свет высветил все тени, понял, что Еремин и чувство опасности – ерунда. Димка Крайнов с его жалкими метаниями – ерунда. Даже собственное поведение вчера на Леркином дне рождения – тоже, по большому счету, ерунда. Главное не поведение, главное – почему он так себя вел? Стресс, понятно. И реакции объяснимы. А вот это подсознательное стремление открыться, «выйти из сумрака», разрушить признанием всё, что строилось все эти годы – это на самом деле опасно. И абсолютно не нужно именно сейчас, когда необходимо довести игру с Труновым до логического завершения. А после… после будет уже все равно. Куш будет сорван, и дальше – гори все синим пламенем! Нужно быть аккуратнее, не вестись на стресс, на усталость и продолжать прятаться, как раньше. И никаких блядских-узких-джинсов-рубашек! Обычные костюмы-галстуки, привычные очки и обычный Константин Штейн. Крайнов, конечно, не догадается, он сам в себе ковыряться будет, не до Кости особо, а Лерка уже поняла – случилось что-то. Но Лерка не опасна. Алик? У него свой, пока не ясный интерес, будет молчать бекова морда. Маша? Вообще случайный человек. Похуй на нее. Так что, Штейн, можешь выдохнуть, ты вчера почти облажался, но почти не считается. Впредь будешь осторожнее… – Костя… – Сашка нагло выдернул сигарету, затушил ее в пепельнице. – Заканчивай курить, пошли, поедим. Провел рукой по бедру, по голени, обхватил лодыжку – пальцы практически сомкнулись в кольцо, потом перешел на голую ступню. В его ладони ступня казалась совсем маленькой, узкой и, если так можно сказать, уязвимой. Ласково скользнул костяшками от пятки к пальцам… Кожа на пятках у Штейна – тонкая, нежная, ни мозолей, ни огрубелостей. И нравится Еремину, Костя это понял еще ночью – зрачки расширились, рот приоткрылся. Не о еде уже думает Сашка. Сейчас вот дернет, развернет, и прямо тут, у всех на виду, у окна… Но не время. Да и нужно поесть Косте, похмелье все еще дает о себе знать, и желудок скручивается в болезненных спазмах. Положил руку на грудь, остановил, и со словами: - Пойдем, макароны остынут, - слез с подоконника. Все же потерся, не удержался, о крепкое Сашкино тело. Как бы намекая, что продолжение будет, но позже… Сашка вдохнул-выдохнул, в руки себя взял, но, все равно, лапать не перестал. То за спину, то за плечо, то за задницу ручищами тискал. Возбуждает… Так, Штейн, не отвлекайся, действуй по плану. Костя решил поиграть в хозяина, на стол накрыть – ловко уворачиваясь от Ереминских рук, поставил тарелки, разложил ложки-вилки, нарезал хлеб. Подумал о вине… но после вчерашнего, да еще в час дня… попахивает алкоголизмом. Отмел эту мысль. Сашка тем временем набухал в тарелки спагетти с томатным соусом и обжаренным фаршем. Пахло аппетитно, и выглядело так же. Вообще, они почти не разговаривали, всего парой фраз с Костиного пробуждения перебросились. Костя-то по жизни молчаливый, а Еремин вроде не был никогда. Может ему неловко? Или не знает о чём говорить? А Штейну хотелось расспросить о многом – о татуировке, например. Когда сделал? Что значит? Любопытно же. Или о себе любимом, о тех событиях шестилетней давности. Но не спросил. – Саш, ты о чем-то интересном хотел рассказать? – вовремя вспомнил про то, чем Еремин на встречу заманивал. Сашка непонимающе наморщил лоб. – Про информацию важную, – напомнил Костик, про себя посмеявшись: мозг, что ли, у него размяк и забыл? Во взгляде Еремина появилось такое выражение, которое Штейн без труда расшифровал – ничего другого от тебя, Константин, не ожидали… Сашка и озвучил: – Ты так предсказуем, Костя. Дела на первом месте, да? – А что ты хотел? Ну… давай о любви поговорим, – прозвучало издевательски, и Еремин буквально замер, даже резче желваки обозначились. Не хотел он о любви. Правильно, что о ней говорить. Штейна такая Сашкина реакция позабавила, но решил не накалять: – Да ладно, Еремин, не ломайся, сам говорил – мне будет о чем подумать. Сашка хмыкнул, отложил вилку с накрученными макаронами и медленно протянул: – А скажи-ка мне, Костя, ты шефу своему обо мне рассказал? – Я? Нет, ни слова, – Костик хотел пояснить, что всю информацию, от Сашки узнанную, при себе оставил. Но тогда у Еремина возникли бы вопросы, а Косте этого не хотелось… Как-то в миг с Сани слетела вся утренняя расслабленная домашность, и теперь в Штейна внимательно вглядывался уже мент. Не верит? Да не давал никогда Костик повода ему не верить. – Тогда у меня для тебя новость – твой Трунов знает о нашем знакомстве, может, и о пятничной встрече. Замолчал, затянул паузу, давая время осмыслить и удивиться. Но чему удивляться? Костя уже догадывался и готов был узнать правду. – Не тяни, Еремин, поясни. Хватит выебываться, – Штейн отбросил все ненужное – легкое кокетливое притворство, поддразнивание. Спросил, как на совещании – жестко, требовательно. И Еремин подчинился, открыл рот… и закрыл рот. Не повелся на приказной тон, только насмешливо улыбнулся. – Какой ты, Константин Сергеевич… От генералов своих поднабрался? – Такой, да, набрался. Давай, говори, – Костя уже не скрывал нетерпения, да и собственную властность. Зачем? Он не нежная фея, а у Сашки явно иллюзии на его счет имеются. Еремин назло тянул время – с легким свистом втянул в рот длинные макаронины, хлебом соус с тарелки собрал, чаю кружку выпил. А может, и не назло, а приценивался – скажет сейчас и будет выгнан вон, а не скажет – сохранит предмет для торговли. Если и так думал, то зря – не выгнал бы его Костя, имел на него особые виды. Например, парковочное место отчистить от снежного завала… И не только… Глаза у Еремина странные – серые, а вокруг зрачка как будто протуберанцы взорвались. А сейчас в них больше серого цвета, чем волчьего желтого. - Ладно, слушай…– решил все же, начал, словно сам размышлял, – такая история, Костик. В среду часов в пять меня Орлов к себе вызвал, нагоняй конкретный выдал. И главное, ни за что совсем, так, из-за ерунды рабочей. Орал как помешанный, а потом меня отправил по одному вопросу… Не буду говорить по какому, но такими делами у нас есть кому заняться и без моего личного участия. Но он настоял, чтобы именно я поехал. Честно скажу, я тогда не понял, что вообще это было. Съездил напрасно – проторчал часа три, человечка одного прождал, а он так и не появился. Уже тогда призадумался, с чего бы Орлову меня из управы убирать. А когда вернулся, то там только ребята в дежурке, и нет никого. Дай, думаю, у ребят спрошу, кто был… Оказалось, что Белицкий приезжал, и еще мужик какой-то на черном Крузаке. На Крузаке номерок 001 с буковками Р и КА. Знаком? Штейн кивнул, конечно, знаком – еще бы он номер машины любимого шефа не знал. Костя прикинул, да, по времени получается – Трунов с корпоратива часов в пять свалил, видимо, как раз на встречу. – Вот именно, Трунов был. Парни сказали, что они очень мило общались, за коньячком стажера гоняли. Но не в этом суть. Суть в том, что меня-то зачем сплавлять из управы? Только если известно им о нашем знакомстве. И если ты не говорил… – Сань, да понял я, – прервал его Костик. Ну что ж, этого следовало ожидать. Подозрения подтвердились. – Крайнов твой настучал, – все же уточнил Сашка и смотрел, сука, внимательно. Ждал Костиной реакции, неравнодушие Штейна еще в «Махаоне» засек. Но… Костя сегодня - не Костя неделю назад. Все изменилось безвозвратно. И неравнодушие есть, осталось, никуда не делось, только… уже другое. Не та глупая затяжная влюбленность, скорее – злой азарт. – Что делать будешь? – Ничего не буду… Еремин вопросительно выгнул светлую, густую бровь, от чего на лице появилось выражение крайней заинтересованности: – Так оставишь это? – Глупый ты, Саш. Знаю ведь, этого достаточно. А Димке пока не скажу, пусть так в неведении и остается. Зато рядом, на глазах. Да и с выгодой его использовать можно, лажу какую подсунуть. – Трунову? Думаешь, он мутит? Костик пожал плечами, не подтверждая, но и не отрицая. Не будет он Сашку в курс дела вводить, незачем. Хотя заручиться его поддержкой можно. Только… нет, не будет, Еремин – это величина неизвестная, может, в этом уравнении совсем лишняя. И предчувствие нельзя игнорировать, слишком уж игра серьезная. Тот понял, что пояснений не дождется и давить не стал, лишь заметил: – Ты поосторожнее будь, Костя. Не хотелось бы тебя в моем кабинете на стульчике для допроса наблюдать. Налил себе еще чаю, к этой теме не возвращался, не допытывал, но ждал, наверное, от Штейна вопросов. А Косте не нужно гадать, зачем шеф с Белицким встречались, все понятно. Димочка… фак… даже предполагая, все равно, вот так убедиться в его лживости – как снова в ледяную жижу ухнуть с головой. Холод опять начал расползаться по телу, и спагетти как-то вмиг стали безвкусными, а чай несладким. Словно от этого ебаного холода онемели все рецепторы, все органы чувств. Блядь, надоело! Хватит, не хочу. Даже не интуитивно, а, скорее, опытным путем выяснил и уже четко знал, чем вскрываются эти льдины… Сашка сидел напротив, расставив в стороны длинные ноги. Живой, горячий. Штейн снял очки, неторопливо поднялся. Встал вплотную к Еремину, вклинившись между обтянутых черной джинсой коленей. Смотрел в глаза и видел, как разгораются желтые, яркие протуберанцы. Снова во взгляде – опасный и, в то же время, привлекательный зверь. И Штейн наливался жаром от этих разгорающихся огней. Этот жар колол льдины на торосы. Провел ладонью, жестко сминая мышцы, по плечу, груди. Еремин вдохнул и замер, задерживая в легких воздух. Сильно сжал коленями бедра… Вдруг захотелось – совсем забытое желание – устроиться на этих коленях, обнять Сашку и укрыться им от всего мира. Когда он мог такое себе позволить? Когда хотел? И с кем? Внезапно ненужные воспоминания взорвали мозг тревожным звуком ночной СМСки, темной надписью на светлом экране: «Приезжай попрощаться, Кот». И адресом гостиницы. Вспомнил, как сразу понял, кто отправитель – только один человек называл его так. Как мчался в аэропорт, соврав Трунову, что приболел. Как искал в заснеженном поселке маленькую гостиницу, где его ждало разрешение на свидание. Вспомнил, как смотрел в изможденное серое лицо, узнавая и не узнавая одновременно. Как стоял в распахнутой рубашке в комнате для свиданок, и кожу жгли прикосновения холодных пальцев, холодных губ. Невесомые обжигающие прикосновения… и ничего более. А он не смог сдержать слез, и они текли, текли по щекам… Черно-белые картинки и запах смерти… Нет! Не сейчас! Опустился на пол, резко, нетерпеливо дернул молнию на джинсах. Трусы у Еремина – светло-синие, и это хорошо, пусть бы были еще ярче, даже в желтый горошек. Нужно ярче, больше – цвета, запаха. Еще солонее и горче на языке… Кажется, Сашка только тогда и выдохнул, шумно, с присвистом, когда Костины губы сомкнулись на основании члена. Хотелось еще глубже, резче. Чтобы слезы были, но другие. От злых толчков в гортань, от натянутых до боли волос. От спазмов. От жадных рук на затылке. Черт, фак, блядь… Костя с трудом удержал во рту сперму и слюну, когда Сашка кончил как раз на пике рвотного позыва. И слезы текли… Трижды блядь… что Еремин о нем подумает? Сумасшедший придурок? Костя уткнулся лицом в жесткую ткань брюк, пытаясь выровнять дыхание, успокоиться. Чувствовал тяжелую руку, вжимающую голову в пах, слышал пульс, отбивающий ритм где-то в мышцах пресса. Дыхание выровнялось, и он поднялся, обтерев о Ереминскую футболку влажную от слез, слюны и спермы щеку. Внезапно подумалось: если Сашка сейчас поцелует, то он сам – никогда, ни за что – не отпустит… Но не поцеловал. Во взгляде – смесь страха и ненависти. Отчаянное нервное возбуждение вдруг изменило свою цель – захотелось всечь, от всей души, с размаху в и так короткий Ереминский нос, чтобы капли крови смешались на паркете с белесыми потеками… Крикнуть: «Что, блядь, сука, уже не нравлюсь?» Кулаки сжались… а потом стало смешно… ты, Штейн, и есть – наивный тридцатилетний придурок. В свои двадцать три умнее в сто крат был, и абсолютно точно Еремина тогда расшифровал, а теперь повелся, поверил. Нужно отдышаться, попить воды, умыться, а потом спуститься во двор – отчистить свое место от снега. И к черту Еремина. Попил, умылся, а Сашка так и сидел на стуле – джинсы и трусы спущены, мягкий член на бедре лежит. К черту его. – Саш, ты давай-ка, собирайся, пора тебе идти. Взаимная дрочка ночью не в счет, а так – информация в обмен на минет. Все по законам жанра, и они ничего друг другу не должны. У Еремина вид какой-то изумленный, будто он сам растерялся от собственной реакции. Растерянный, потерянный, похуй, все равно раскрылся – пусть взгляд был быстрый, но Штейн все, что нужно увидел. Да какая влюбленность? Одержимость. Только не Костей Штейном, а придуманным самим Сашкой фантомным образом милого и чистенького мальчика. Ненависть и страх … К кому ненависть и почему страх? К черту его! Натягивая джинсы, вдруг понял – а член-то по-прежнему стоит! Вот же, мысли-нервы за каких-то полчаса проскакали галопом «по долинам и по взгорьям», а незатейливому «парню» в трусах все нипочем – как встал еще на кухне от Ереминских ласк, так и торчит вверх, жалостливо разрядки просит. Ну, ничего, сейчас лопатой помашем, кровь разгоним, ударим нагрузкой по натянутым, напряженным после вчерашнего заплыва мышцам, и все пройдет, даже дрочить не придется. И нахуй Сашку с его тараканами! Вышел из спальни уже одетый, а в квартире – пусто. Он даже не услышал, как дверь хлопнула. Ушел, значит, Еремин… Вот так, достаточно трех слов «Тебе пора идти», и он ушел. Штейн неожиданно для самого себя почувствовал щемящее разочарование. «Не отпущу», «ты попался» – такое дерьмо! Но поверил, хотел, чтобы «не отпустил». Купился на слова и ебаную нежность. Не сразу понял, но не зря о Вардане на кухне вспомнил, осознал причины и следствия – хотел, он, Костя Штейн, и заботы, и чужих колен, и быть слабым. Может, надолго бы его не хватило, но в эту безумную неделю все оси сместились и подсознательное желание сложить с себя полномочия «капитана корабля» заставило на мгновение, на короткое время пожелать иллюзорной гармонии. Глупо, и жалко. Ты, Константин – жалкий. Иди, копай снег, а завтра – позвони тому же Игорю, и все встанет на места. А Сашка… Сашка свое предназначение выполнил, пусть и обманул ожидания Штейна, зато шок от предательства Трунова практически прошел, и будет легче идти к намеченной цели. Спасибо и Димочке, и Еремину – встряхнули. Молодец, что предчувствие опасности проигнорировал. Лажает интуиция - старость что ли?.. Орудовал лопатой, откидывая мокрый и тяжелый снег, пот тек, мускулы горели на предплечьях, но получал простое, безыскусное удовольствие. Мимо прошел сосед с мелкой собачкой на поводке, один их тех, кто подленько забрасывали его место, насмешливо покосился на Костю и свернул за угол дома. А ведь зря… Штейн давно поднаторел в этих дворовых войнах, знал, как надо действовать – быть еще наглее, еще агрессивнее. Размах побольше, первая лопата полетела в аккурат на капот машины собаковода, вторая, третья… И похуй, что руки ломит. Снег на капоте стает быстро, а вот на выезд накидать надо, чтобы мудакам копать еще раз пришлось. Полчаса работы, и в результате – оба соседних места вновь завалены снегом, а его очищено почти до асфальта. И ни одна сволочь не вякнула, наблюдали, наверное, из окон за тем, что он творит, а вылезти не посмели. А главное – в голове пусто, мыслей дурацких нет, спокойно и тихо, как на кладбище. Дома убрал на кухне – посуду помыл, подтеки на полу стер, покурил и в кровать завалился. Воскресенье, можно поваляться, бессмысленно пультом от телевизора пощелкать. Завалился и понял, что зря белье постельное не поменял – Ереминский запах остался на простынях, не раздражающий, даже приятный. Тревожащий, будоражащий кровь… И кто утверждает, что гороскопы врут? Он, Штейн, весы и есть весы, качает его то вверх, то вниз. И это ебаное противоречие – в душе холод, а кровь горячая вечно его на поступки глупые толкает. Нет равновесия, нет гармонии… Разбудил телефонный звонок, резко нарушивший монотонное бормотание телевизора. Схватил трубку и со сна не понял сразу, кто звонит. Почему-то подумал, что Сашка, но нет – Олежка решил попрощаться, улетает ведь завтра. Мать здесь пока останется, а он должен там все к ее приезду подготовить. Хотелось отделаться равнодушным «Пока», но не получилось – все-таки два с половиной года не шатко-не валко, а вместе были. Пусть по-разному – от любви до привычки, но были. Разговаривали долго, почти час, о разных приятных и не очень моментах вспоминали. Костя бы этот марафон воспоминаний давно остановил, но слушал, поддакивал, не мог Олега оборвать. Тот явно хотел приехать, только устраивать прощальную ночь – плохая идея. Когда факт, что Олега больше не будет в его жизни, прочно утрамбовался в сознании, ворошить прошлое – хуже делать им обоим. Хотя соблазнительно, кто бы спорил… – Кстати, я с мамой твоей попрощался, заезжал сегодня. Она жалуется, что ты не звонишь и заезжаешь редко. – Олег прекратил мусолить прошлое и переключился на настоящее. – Да, совсем закрутился. Точно, как с праздником поздравил, так и не вспоминал о родных. Не до этого было… – Работа? Вот тут нужно было быстро ответить «Да», и Олег бы прекратил расспросы, но Штейн вдруг замялся, затянул с ответом, а когда сказал «да» – прозвучало как ложь, тот и уцепился: – У тебя кто-то появился? – Да, – сказать правду, что нет никого – только подпитать глупую Олежкину надежду, что все еще между ними возможно, несмотря на расстояние. Олежка помолчал, обдумывая, переваривая, потом все же спросил: - Кто? Тот парень высокий с работы? - Костя знал, что это не праздное любопытство, переживает за него Олег, и его интерес абсолютно искренен, пусть даже с примесью обиды. – Нет, один майор из ОБЭП. Припишем себе Еремина, почему нет? – Мент?! Ты с ума сошел? – Почему? Чем менты тебе не угодили? Костю насмешила Олеговская вечная идиосинкразия ко всем представителям власти – результат воспитания маман. – Костик, ты рехнулся. Понимаешь, что рискуешь? А если что вылезет? Черт, фак, блядь… Он не подумал, упустил из вида, или думал, но точно не мозгами. Хотя… – Олеж, времени сколько пролетело, все сроки давности вышли. И он же из отдела по борьбе с экономическими преступлениями, а тут я чист как стекло. – Ой, не смеши. Чист он! – Олег не дурак совсем, даже если Костя ему ничего о махинациях на заводе не рассказывал, догадывался – при его должности остаться незамаранным невозможно. – И все менты, Костя, одним миром мазаны. Сколько ему лет? – Тридцать один, – смысла скрывать нет, и чует Штейн, что Олег не глупости говорит, а вполне разумные вещи. – Тридцать один и майор в ментовке?! Кость, ты понимаешь, что это значит? – Понимаю, служит человек ответственно. – Вот именно, ответственно, с душой. Если твое грязное белье наружу вылезет, думаешь, пожалеет? – Не параной, он старый знакомый, просто давно не виделись. Да и не серьезно это. Несерьезно и серьезным уже не будет никогда. Можно было бы верить, что, в случае чего, Еремин прикроет из чувства благодарности, но… люди хуже, чем он о них думал. И верить никому нельзя, убедился на собственной шкуре. – Ну, смотри сам, а лучше, пошли его подальше. Сроки сроками, а прицепятся – не докажешь, что ошибка молодости, будут пасти, ты до сих пор с морским транспортом связан. Найдут пакетик гашиша и повесят на тебя всех собак. – Хорошо, Олег, я понял. Пошлю его, правда, – Костя не лукавил, не ради отмазки сказал, убедил его Олег. Хотя, может, и посылать не придется – после сегодняшнего ухода по-английски слабо верится, что Сашка опять нарисуется. – Кстати, поинтересуйся у него, кто на мать наехал. Все следы ведут в УВД, а выяснить не удалось. Если получится, это, в принципе, не актуально уже. Попрощались, Костя дал обещание, что когда в Москву соберется, обязательно позвонит, чтобы встретил, и у них дома остановится. Вот тут слукавил, вряд ли… Черт, фак, блядь… Да что происходит-то?! Сколько на него валиться дерьмо может? И где мозги хваленые? Ведь сегодня, когда про Вардана вспомнил, думал – от слабости его в прошлое швырнуло в самый неподходящий момент, а это она, интуиция, пришла с приветом. И орала, орала же: «Опасность!». Не понял, проигнорировал. Ну, молодец… О грешке Костином только Олег и знал, сам рассказал ему, когда напился, из Хабаровска прилетев. После встречи с умирающим бывшим любовником, после того как увидел – когда-то яркий, красивый, сыплющий остротами и деньгами человек превратился в призрак, в бледную тень самого себя – не выдержал молчания, нужно было выплеснуть на кого-то. И выплеснул, хорошо, что на Олега, повезло. Тот умел хранить чужие тайны, да и сам совсем не ангел в плане законопослушания. Судорожно думал, что кабинет не закрыл, и Еремин все утро был предоставлен самому себе, пока он спал. И есть ли там, за что можно зацепиться? Только пара банковских документов… и Сашка, даже если их нашел, к делу не пришьет. Да и дела нет. И не было никогда, Вардан не сдал никого, а Костю тем более. Да и про их связь мало кто знал. Только те, кому было положено знать… Это, наверное, единственный раз, когда ориентация сыграла на руку – тщательно они скрывались, ото всех и вся, нельзя было Вардану палиться ни тогда, ни, тем более, позже. Никто не знал, никто и не узнает. Пока причин для паники нет, но зерно истины в Олежкиных словах есть – не стародавний грешок, а сегодняшняя игра с Труновым очень опасна, и расслабляться не стоит. Костя нашел в телефоне Ереминский номер, решительно занес в черный список. Все, финита ля комедия… К конторе подъехал раньше всех, на улице еще совсем темно, в здании свет горит только внизу у охранников. Первый раз за пять лет ощутил, что не хочет заходить в управу, не хочет подниматься в свой кабинет, не хочет включать компьютер. Это ощущение тупого обязательства, наверное, испытывает каждый офисный работник, но Костю миновала доля ощутить себя унылым офисным планктоном. Слишком много ответственности легло на плечи в молодом возрасте, он не поднимался вверх с упорством хорька, а сразу занял довольно высокую ступень. Работа всегда была удовольствием, кто-то, может, и будет смеяться, но за сухими колонками цифр для Кости всегда стояли конкретные люди, дела, достижения или неудачи. Не просто математическое действие – творческий процесс, который вел к нужному результату. Он с легкостью применял к цифрам тот же принцип, что и к закону – «…что дышло, куда повернул, туда и вышло», все зависело от поставленной цели. А сейчас стоял перед освещенным входом и не хотел больше ни крутить, ни вертеть, ни двигаться к цели, да и сам завод с Олегом Викторовичем во главе вдруг перестал представлять собой интерес. Завод и шеф перестали, а вот о собственном интересе надо позаботиться. Так что… на войне как на войне, вперед! Пока расписывался у охранника, входная дверь хлопнула – еще одна ранняя пташка, Любаша, секретарь Трунова, с раскрасневшимся от мороза лицом и огромной сумкой наперевес, спешила занять свой пост в приемной. Приветливо взглянула. – Доброе утро, Константин Сергеевич, что-то ты рано сегодня. Костя провел рукой под подбородком, мол, дел по самую шею. Любаша кивнула, соглашаясь. Интересно, а она в курсе, что шеф собирается валить? По идее, должна догадываться, не глупая ведь баба. Но ее преданность Трунову не вызывала ни малейшего сомнения, и она - не союзница. А Косте нужны союзники. Нужно об этом подумать… Обычно Штейн всегда ценил эти утренние полчаса, когда в управлении еще никого нет. Можно распланировать день, спокойно расставить приоритеты в делах, покурить, наблюдая, как на завод стекается народ, кто на машинах, кто пешком через понтон. Нравилось смотреть на цеха, пирс, море сверху, с высоты. Забавное чувство, будто он почти небожитель, а над ним только Трунов и небо, сегодня не возникло. Сегодня все виделось в одной плоскости, как-то стало кристально ясно понятно – ну ничем он от того же Крайнова не отличается, костюм подороже, денег побольше и все. Не ферзь, даже не офицер, просто пешка, дешевая разменная фигура. Но хватит лирики! На войне как на войне. Удивим Олега Викторовича – он думает, что у нас партия в шахматы, а мы сыграем с ним в шашки, простенько и со вкусом. К девяти «Пентагон» бурлил, как китайский рынок перед Новым годом. Утренняя суета – срочные дела, кофе на бегу, звонки. Костик собрал все бумаги, подготовленные в ответ на постановление о проверке, взял у кадровиков приказы на отпуск помощников капитанов с «Рапида» и «Ванда». Эти приказы они еще в пятницу оформили задним числом. Подумал, и сам накатал объяснительную о том, что помощники находятся в отпуске, а накладные на слив топлива еще не переданы ими в бухгалтерию. Глупая отмазка, но ментам сойдет. В десять в кабинет втекла Лерка, именно втекла, ее слегка штормило, покачивало из стороны в сторону, цвет лица – приятной морской зелени, глаза красные. Держась за стенку, добралась до стула и растеклась лужей. – Ты чего, мать? Штейн Лерку в подобном состоянии видел нечасто, обычно она умеренна в возлияниях, а тут – острый похмельный синдром во всей красе. – Ой, Костик, помру, спасай. Тошнит. – У подруги даже язык ворочался с трудом. Пиздец придет, если Трунов увидит ее такой. – Лерка, фак, ты когда так нажралась? Вчера? – Вчера… и сегодня, в четыре легла. Не могу… Три дня праздновали, все из-за тебя, вот остался бы, проследил бы за мной… – Ага, я виноват! Нахрен приперлась? Отоспалась бы дома. Штейн разозлился – блядь, сегодня начнут к тендеру готовить документы, а от Лерки толку не будет. – Не гунди, и так плохо. Сложила голову на руки, разметав волосы по столу, вздыхала тяжко, жалостливо. – Ладно, черт с тобой. Сейчас коньяка налью, пей и в подсобку дуй, там отоспись до обеда, а я шефу скажу, что тебя в банк отправил. Лишь бы не заложил никто. – Коньяк не хочу. Тошнит. – Тогда без коньяка, чаю выпей и иди. Сам налил крепкого сладкого чая, чуть ли не насильно напоил – Лерка морщилась, кривилась, за живот хваталась. Костя проводил ее до подсобки, благо никого не встретили, уложил на старый диван, оставшийся с тех времен, когда меняли мебель в приемной. – Спи, мартышка. В час приду. И закрыл на ключ, чтобы побег не совершила. А то мозгов хватит шататься в таком виде по офису. Может, проспится и придет в норму – работы хуева туча, и он на Лерку рассчитывал. Хотя… есть плюс – к Косте с расспросами не приставала, что с ним и почему вел себя как сволочь. Он, конечно, обещал рассказать, только готов не был, рано еще, или вообще не стоит. После, заставив себя сосредоточиться на делах, ушел с головой в расчеты. Слышал голос Трунова за дверью, тот не зашел, но это ничего не значит. Костик попозже заглянет, бумаги подписать, действия согласовать. Шеф сам вызвал его часов в одиннадцать, в кабинете уже сидели Ямской и начальник юридического отдела. Ямской передал список оборудования, Костя пробежался глазами – как он и ожидал, документов готовить придется очень много. Начиная с договоров и заканчивая актами на установку мифических станков, купленных за виртуальные деньги у виртуальных компаний. Юриста Костя не любил – скользкий с завышенным чувством собственной значимости, тип. Его присутствие на совещании удивило – все, что могут сделать юристы, Штейн и сам наваяет. Те же договора. А лишние свидетели не нужны. Взглянул вопросительно на Трунова, тот подмигнул в ответ, мол, подожди. Как у них с шефом все замечательно! Идеальное взаимопонимание! Костя и подождал, про тендер молчал, оказалось, у юристов была другая задача, с конкурсом связанная только косвенно. А разрабатывать тактику они начали, когда остались втроем. Штейн прикинул, сколько времени нужно, чтобы налепить липу. Примерно, две недели, если с утра и до ночи пахать. Давал слово Трунову, сам старался молчать, мало ли что – не удивит, если любимый шеф все разговорчики пишет, сука. Однако попросил Олега Викторовича напрямую указание главной бухгалтерше дать, так значимее будет. Ее вся эта афера напрямую затрагивает, менять придется весь учет за прошлый год, хорошо еще, что отчет не сдали. Он уже готов, но теперь весь баланс полетит на хер. Геморрой. Штейн представил, как она в возмущении кудахтать начнет, размахивая руками. Но не откажется, жизнь - такая штука, деньги всем нужны, да и шеф отказ не примет. Совещание проходило легко, без напряжения, впрочем, как всегда. Дельные мысли, разумные доводы. Воодушевляющая игра на одной стороне. Милая комедия. И они оба, Ямской не в счет, каждый – комедиант, только Трунов пока «неведомо для себя». Он так убедительно играет в доверие с Костей, а Костя так убедительно верит, что тварь внутри заходится от хохота. О! Есть у Штейна один прокол, который нужно срочно исправлять. Дождался, когда за Ямским закрылась дверь, не спешил уходить, смотрел на шефа, напустив на себя виноватый вид. – Олег Викторович… – протянул слегка просительно, но не перебарщивая. Не переиграть бы. Тот оторвался от расчетов, взглянул, чуть изогнув бровь. Красивый все-таки мужик, любимый шеф. Только гнида. – Я вам на прошлой неделе не рассказал… – потянул паузу, будто не знал, как приступить. – У меня знакомый в ОБЭПе работает, я с ним встречался… Так вот, он сказал, что Белицкий по такой же схеме и Ракова, и Эрмана поимел. И, скорее всего, полковник Орлов, начальник знакомого, в доле. Смотрел внимательно, ждал, как Трунов отреагирует. А никак не отреагировал! Достойный всех аплодисментов актер наш уважаемый Олег Викторович. То есть, отреагировал, но исключительно в рамках ситуации. – А почему не рассказал, Константин Сергеевич? – поинтересовался. – Разозлился просто. Вы меня так лихо одернули… Почему нет? Он – эмоциональный педик! Шеф проглотил, теперь взирал с долей снисходительности. – Да ладно, Костя, не рассказал и не надо, все равно я уже порешал с Белицким. Расскажет? Конечно, он же тоже страхуется – не дай Бог, и Штейн что-нибудь заподозрит. – Помнишь, я с корпоратива уехал? – Костя кивнул. – На встречу ездил. Трудно было, Костя. Они, Белицкий с Орловым, – жадные ублюдки. Еле-еле договорился, что выплатим им двадцать процентов от суммы заказа, дело прекратят. И… со следующего – тоже. – Со следующего? – как же Штейн достоверно удивился, аж сам за себя порадовался. И ему бурных оваций! – Видишь ли, есть нам выгода. Белицкий еще пару перевозчиков кинет, и никто с ним работать не будет, а топливо завозить надо. Не понял он сразу, что сам от нас зависит. Я ему очень доходчиво объяснил: еще раз заплатим двадцать, а потом он подпишет с заводом эксклюзивный контракт на следующий год и уже под приемлемый процент отката. Костя задумался, если бы не знал правду, поверил бы, однозначно. И хитростью Трунова восхитился. Только двадцать процентов – это слишком много, просто туда заложена и доля шефа, и цена обещанного контракта, даже сомневаться не стоит. А вот возмутиться стоит – именно этого ждет от него шеф: – Олег Викторович, двадцать процентов – непомерная сумма. Никак с ними поторговаться нельзя? – Нет, Костя, нет. Ловкие, жадные сволочи, крепко нас приперли. Придется платить. Кстати, что у нас с социальным фондом? Социальным фондом они называли заводскую черную наличку, за учет которой отвечал Штейн. Это раньше он наивно думал, что для черных денег учет не нужен, ан нет – требовался, и еще какой, пожестче, чем в официальных финансах. Контроль и отчетность он сам и организовал, порядок навел, когда на «Звезду» устроился. Костя недовольно нахмурился, сумма отката Белицкому хоть и не критическая, но дыра образуется, которую заткнуть будет нечем. Озвучил опасения Трунову, но тот успокоил, мол, не переживай, прикроемся. Вышел в приемную, с Любашей привычно похохмил о шефе и доступе к «телу», а сам думал: «Вроде, первую партию отыграл достоверно, пока все идет по плану». К обеду Ольга Степановна, главбухша, была в курсе аферы, Трунов ее уже обработал. Зашла к Штейну, покудахтала, но деваться ей некуда, и Костя на три часа назначил совещание, чтобы обсудить, кто и что делать будет, согласовать сроки и прочие рабочие моменты. Если он правильно рассчитал, они втроем плюс Ямской справятся. – А где Валерия? – поинтересовалась Степановна, с подозрением на Костю посмотрела – видела Лерку с утра в непотребном виде, но Штейн, глазом не моргнув, соврал: – В банк ее отправил с оказией, из кредитного звонили, справки новые из налоговой попросили подвезти. – Понятно… Сомневалась, но спорить не стала, да и похуй на нее, лишь бы шефу не доложила. Костя задумался, а ведь она – выгодный союзник. Надо только ее аккуратно подвести к нужному решению… Разбудил Лерку, как и говорил, в час. Подруга вроде оклемалась, зелень на лице пусть и осталась, но уже подлежала маскировке. Заставил ее пойти подкраситься, взял клятвенное обещание, что пообедает и к трем часам будет как огурчик. Сам себя поймал на мысли, что ему не сидится в офисе, надо куда-то ехать. Но куда? Понедельник, обеденное время, а Олег сегодня не ждет, и спешить некуда. Вдруг вспомнил о Лешкиной просьбе ремонт в квартире проконтролировать, работяги должны были за эти дни материал закупить, и нужно с них отчет взять. Вот и чудненько! Поедет к Лешке, не будет сплетников заводских разочаровывать. Быстро собрался, Любаше крикнул, что уезжает. Та не спросила, куда и надолго ли - привыкла, как и все, к Костиным отъездам. У понтона заметил Крайнова, тот разговаривал с кем-то из мастеров. Интересно, поздоровается или нет? Поздоровался, махнул рукой, вроде без обид. Только жест показался каким-то вымученным. На самом деле, если бы Димочка сейчас отвернулся, Штейна проигнорировал, Костя бы тварь внутри заткнул, и оставил бы Димку в покое, пусть живет, как живет. В своем натуральном болотце, хоть с Машей, хоть еще с кем. Но… мысль, что Крайнов, переступая через себя, выполняет приказ Трунова не выпускать Костика из поля зрения, добавляла остроты злому азарту. Поиграем, Димочка, поиграем еще… В дороге позвонил бригадиру Жене, Лешка его номер скинул в субботу. Тот как узнал, что Штейн сейчас подъедет, начал отбрехиваться, ссылаясь на срочные дела. Но Костя настоял, чтобы дождался. Не дело это, заказчику под рабочих подстраиваться. Минут через десять Женя перезвонил: – Константин, извините, но я, правда, не могу, ребенка надо в больницу везти. Я документы оставлю, вам Шурик все объяснит, там еще фронт работ слегка изменился. Ну, ребенок – это святое. Костя не стал возражать, вспомнил Шурика – молодой кретин, который на него кучу тряпок вонючих вывалил. Хотя… Шурик так Шурик, не важно. В квартире вовсю шли работы, мужики не филонили эти дни. Цементная и меловая пыль, грохот, вонь табака и горелой керамики. Костя зашел тихо, дверь была открыта, некоторое время понаблюдал за передвижениями работяг, заглянул в ванную – ее уже готовили под плитку, в зал – пол вскрыт, поставлены лаги. Молодцы, оперативно начали. На него никто не обращал внимания, и где тут искать Шурика, непонятно. Осторожно передвигаясь от комнаты к комнате, пожалел, что опять в пальто приехал, сейчас на вельвете вся пыль осядет. Черт! Парня нашел в дальней спальне, которую Лешка для себя выбрал. Он стоял на коленях, что-то выискивая на старом паркетном полу. Задницей к верху, причем, очень симпатичной задницей. Грех не отметить. – Эй! – окликнул Костя, подумав, что Шурик как интерпретация имени Александр ему категорически не нравится. Парень повернулся, окинул Штейна спокойным взглядом и не спеша, поднялся с пола. Мда… а субботней приветливости ни грамма. Наверное, Костик сам виноват, можно было и не смотреть так высокомерно в бассейне. Узнал его Костя – если бандану снять, одежку бесформенную стянуть, в плавки узкие нарядить, точно он сидел на тумбе у дорожки. Те же сросшиеся брови и глаза темно-серые… только сегодня равнодушно-настороженные. Да похуй, что ему до пацана… – Женя сказал, что ты отчитаешься, – равнодушие так равнодушие, плюс капельку высокомерия, Косте не трудно это изобразить – привычная маска. Шурик кивнул, колени отряхнул, только без толку, они так и остались серыми. – Подождите здесь, сейчас принесу. Костя прошел к окну, это было то самое окно, откуда шикарный вид открывался. Закурил, любуясь заснеженной набережной. Повезло все-таки Лешке… – Вот, смотрите, – голос у парня низкий, но не грубый, еще по-юношески мягкий. Интересно, сколько ему лет? – Здесь весь список материалов, что мы купили, отдельно тут – транспортные расходы, мы с Алексеем договаривались, а это чеки, – пояснил, протягивая распечатанные листы и стопку квитанций. Штейн стянул перчатки, разложил бумаги на подоконнике, краем уха слушая, как Шурик рассказывает что-то о паркете. – Подожди, потом расскажешь, – резковато оборвал его Костя, потому что… Ну, дебилы, на кого они рассчитывали? Точно, не на Константина Штейна. Отложил в сторону листок с перечнем материалов, стоимостью и общей суммой, выделенной жирным шрифтом. Парень заткнулся, придвинулся поближе и через плечо попытался рассмотреть, что же заинтересовало заказчика. Он, кажется, даже дышать перестал. А Косте смешно стало. Кто ж ожидал, что ему двадцать четырехзначных цифр в столбик в уме прощелкать вообще не проблема, минутное дело? Точно не эти ребята. Три позиции были удвоены в сумме – на три тысячи, две тысячи и восемьсот рублей. Итого, наеб на пять восемьсот. Не много, но принципиально. – Кто у вас за счетовода? Ты? – спросил почти нежно. Шурик хотел было начать отрицать, оправдываться, но заметив насмешку в Костиных глазах, передумал и нахально улыбнулся. Дерзко и заразительно, Штейн и сам улыбнулся в ответ. Смелый сопляк! – Ручка есть? – тот кивнул. – Неси, – Шурик с неохотой отправился за ручкой, Костя тем временем просмотрел квитанции. Вроде все нормально. Парень притащил какую-то обгрызенную пластмасску, Костя подобными уже года три не пользовался, протянул, и тут Штейн обратил внимание на его руку – некрасивая, синеватая, с грязными ногтями, с крупным кривым шрамом на внутренней стороне запястья и пятью точками на запястной кости. Ага, «один в четырех стенах», даже далекий от всего тюремного, что это означает, Костя знал. И все же что-то удержало от того, чтобы брезгливо поморщиться, может, лихая ухмылка… Он молча перечеркнул сумму в обоих экземплярах списка, надписал правильную. Подумал, хохотнул про себя и прибавил сверху восемьсот рублей. Расписался размашисто, дату поставил. Передал ручку Шурику, приглашая и его подписать. Тот завис, удивленно на приписку в восемьсот рэ уставился. – Это тебе на калькулятор, – весело объяснил Костик. И куда дерзость подевалась? Забавно было наблюдать, как по нежной, без единой отметины от прыщей, коже расползается румянец. Гладкое, хоть и грязное лицо без намека на щетину… Сколько же ему лет? Спросить? Да ладно, не будет он парня еще сильнее смущать. – И больше не ошибайся так, – выделил интонацией слово «ошибайся», и Шурик, поняв, что данный инцидент исчерпан, явно с облегчением выдохнул. Костя забрал бумажки, натянул перчатки, уже собрался уходить, но вспомнил: – Что ты про паркет рассказывал? – А… да, – он замялся, словно раздумывая, а поверят ли ему? Но все же решился: – Тут такое дело... – и торопливо затараторил: – В этих комнатах старый дубовый паркет лежит, жалко его снимать и менять на ламинат, я могу отциклевать, вскрыть лаком, прослужит еще лет тридцать. Работа, конечно, дороже стоить будет, и вы подумайте, с Алексеем обговорите… – Хорошо, делай, – Косте не нужно с Лешкой обговаривать, разумность предложения он сразу просек. – Пусть Женя позвонит, сумму скажет, не вопрос. Только… бригадиру сообщи, что я могу и метраж с квадратурой за вами перемерить, не поленюсь. Шурик с сомнением оглядел Костю снизу вверх – чистенькие, блестящие туфли, костюмные брюки, пальто, и, видимо, представив Штейна на карачках с рулеткой в руке, усмехнулся. Костик, чуть опустив очки на переносицу, взглянул поверх оправы: – Не сомневайся, могу. Пацан мгновенно уловил, что да, этот высокомерный сноб способен из принципа перемерить. Кивнул. – Скажу…– и тут до него дошло, - …бригадиру. Кивнул уже с благодарностью. Правильно Костя подумал, пацан на крысу не похож, сам приписывать расходы не стал бы, только по поручению или приказу – как у них в бригаде заведено, неизвестно - Жени-Наполеона. Он, Штейн, спускался вниз по лестнице, а настроение стремительно поднималось. Парень его позабавил. А когда прощались, поймал отблеск эмоции в серых глазах – смесь восхищения и уважения. Это было чертовски приятно! Ехал, напевал какую-то глупую песенку… Нет, все же ты – идиот, Штейн! Так мало для счастья надо? Внимание сопляка польстило? А польстило! Значит, есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах. Тьфу, зря про ягодицы подумал, теперь мысль не удержать. Сразу всплыла картинка из бассейна – влажная кожа, длинная гибкая спина, жаль, сидел, и задницу во всей красе не рассмотреть было… Стоп! Не надо позволять очередным глупым фантазиям мозг засорять. Парень мало того, что молодой, так еще из совершенного другого мира. Это как с рабочими на заводе – можешь общаться с ними, знать с детства, даже выпивать, но всегда, словно через стеклянную перегородку – вроде и рядом, и все видно, а стекло непробиваемое, и им не сойтись. Да и опять на гетера налипнуть со своим ошибочным чутьем… Нахуй, уже хватит! Ровно в три собрались в кабинете – Ольга Степановна, Лерка и Костя. Подруга, как клялась, в себя пришла, взгляд осмысленный, сосредоточенный. Совещались недолго, в принципе и обсуждать было нечего – Штейн будет отвечать за договора, коносаменты и схему оплаты, главная – за изменения в учете, Лерке придется ваять сами документы. Костя передал им все необходимые данные. Недовольство, конечно, возникло – никто не хотел сидеть на работе допоздна, но Костик посулил хорошее денежное вознаграждение за труды. Лерка точно обрадовалась, а вот Степановна… – Все, Лер, иди, начинай, остальные дела отложи и других посылай на мороз, ты вся моя на эти дни. Если не будешь справляться или успевать, я тебе помогу. А вас, Ольга Степановна, я попрошу остаться. Лерка прыснула и, тряхнув гривой, ушла к себе. Главная смотрела настороженно – отношения у них не сказать, что плохие, но и любви особой между ними нет. Паритет. А Косте нужен союзник, так что он сделал первый осторожный заход: – Ольга Степановна, хочу напомнить вам, что нужно быть предельно внимательными. Риски очень высоки… особенно для вас. – Ты думаешь, я не понимаю? Тебе-то что, ты птица вольная, а я и шеф сразу под статью попадем. Не нравится все это мне, Константин Сергеевич. Ох, как не нравится. Ага, вольная, знала бы ты… – А вы не стесняйтесь, у Трунова больше денег просите. Я поддержу. И… – Костя добавил доверительности в голос: – Трунов Труновым, а делать-то мы с вами будем. – Думаешь, стоит подстраховаться? – Степановну явно нужные Косте мысли посетили, и он кивнул. Ждал, что она предложит. – А давай сейчас реальные отчеты сверстаем, подпишем, я и ты, два экземпляра, один тебе, другой мне, печати поставим, даты. Еще я могу сканы и оборотки распечатать, инвентаризацию приложу. То, что и требовалось! Он мог бы и сам все это сделать, а с ее подписью будет на порядок весомее. Но Штейн скрыл ликование, лишь нахмурился, словно обдумывал услышанное. – Хорошо… давайте. И еще, если будет возможность, возьмем с шефа парочку письменных указаний. Ольга Степановна понимающе улыбнулась. Костя не удивился бы, что и она где-то поймала обрывки информации, которые постепенно складывались в неоспоримый факт – шеф валит. И показные опасения упали в благодатную почву. На том и порешали. Костя мысленно поставил себе высший бал – за один день два удачных хода. Перед Труновым за молчание о Еремине оправдался и нашел союзника. А, тьфу-тьфу три раза, когда все выгорит, он ей сам денег отстегнет, мало ли каким боком жизнь повернется, и свои люди всегда нужны. Даже если он сам здесь работать уже не будет. Часа в четыре начали. И увлеклись, время полетело. Где-то в пять Штейн, задолбавшись бегать с четвертого на третий этаж, перебрался в бухгалтерию. Где-то в шесть заглянул Олег Викторович, одобрительно окинул взором рабочий беспорядок на столах, просмотрел сделанное и, довольный увиденным, уехал. А они сидели почти до десяти вечера. За Леркой приехал Алик, и она, с облегчением закидав бумаги в папки, ускакала. Степановну Костя довез до остановки. Когда прощались, на часах уже одиннадцать было. Все, сразу домой, к черту стоянку. И спать. Как подумал, что в таком ритме еще две недели пахать, навалилась тоска. Но… на войне как на войне. У дома его место, слегка присыпанное снегом – наверное, соседские мужики вновь накидали – было укатано колесами машин случайных заезжих. Но не занято, что, впрочем, не удивило. Постоял у хонды, подышал прохладным, свежим, наполненным весенними запахами воздухом. Хорошо. Все расставлено по местам, нет ни метаний, ни слабости, ни глупых надежд. Он, Константин Штейн, в этой упрощенной версии определенно нравился самому себе. Быть подонком так легко… Еремина он увидел, когда поднялся на свою площадку. Сначала подумал, что Андрюха, муж соседки, вернулся из дальнего плаванья и опять дрыхнет пьяный на лестнице. Приготовился будить и тащить его до квартиры. Но потом разглядел – не он. Еремин сидел, опираясь спиной на дверь, в распахнутой куртке, галстук развязан и болтается мятой веревкой, в руке бутылка трехзвездочного «Московского» коньяка. И почти пустая. Блядь! Блядь… этого только не хватает! Подошел, остановился, нависая, рассматривая. Хотелось пнуть. Но Сашка не спал, как сразу показалось, открыл глаза, и не настолько он пьяный, как Штейн решил – взгляд осмысленный, но злой, даже бешеный. Трижды блядь! – Где был? Ого! Так Штейн и начал оправдываться, объяснять! – Отодвинься, – сказал спокойно, стараясь контролировать голос, Костя. Потому что хотелось уже не только пнуть, но и громко, отборными матами послать по всем известным адресам. Но Сашка не отодвинулся, приложился к бутылке, сделал большой глоток. Как можно это хлебать?! – Я звонил тебе с мобильного – ты не отвечаешь, с рабочего – не отвечаешь, звонил в вашу приемную – меня послали на хуй, сказали, что тебя нет и не будет… – Еремин говорил, будто сам с собой, тоже ровным голосом, но смотрел, сука, по-волчьи цепко. Правильно, его мобильный в черном списке, на незнакомые номера Костя сегодня не реагировал, и Любашу попросил, если из ОБЭПа беспокоить будут, сказать, что он на встрече в городе. – И что? Зачем названивал-то? Мы же вроде друг другу ничего не должны. Ты свое получил, я свое получил. Все свободны. Ты свободен, Саша. Штейн поставил жирную точку, по крайней мере, он надеялся, что поставил. Сашка поднялся, но все еще спиной дверь загораживал. Несколько мгновений, прищурившись, вглядывался в Костино лицо. – Нет, Костя, ошибаешься. И зря думаешь, что как в прошлый раз у тебя прокатит – кинул «пока», вычеркнул, забыл. Я не позволю тебе. А вот это было сказано уже с невольно вырвавшейся затаенной обидой. Неужели все шесть лет хранил ее? Черт, фак, блядь… Не понятно почему, причин нет, но Костя вдруг почувствовал себя сволочью. Будто он попользовался Ереминым и выкинул за борт. Но не было такого! Ни тогда, ни сейчас… – Саш, может мы не будем тут разборки затевать? Или тебе нужны свидетели? Сашка взглянул на соседскую дверь, усмехнулся: – Да, твоя соседка раза три выглядывала… – Вот именно. Давай завтра встретимся, пообедаем вместе, поговорим. Не сегодня. Я устал как собака… Костя мягче, осторожнее, попытался донести до Еремина: «Уходи, Саша, уходи». Тот отошел, позволил Штейну вставить ключ в замочную скважину. Но Костик не спешил открывать дверь… не хотел Сашку в квартиру пускать. А Еремин уходить не собирался. Пиздец какой-то! Так и стояли, пялились друг на друга, и оба со злостью. Как бы Штейн ни скрывал, но она, злость, прорывалась. Интуитивно чувствовал, что Еремина в этот момент дразнить не стоит – он пьян, он в бешенстве. Можно и по морде схлопотать. И все же не мог заставить себя прогнуться. Но Сашка, проклятый мент, наверное, понял – чем больше давить на Костю, тем меньшего он добьется. – Хорошо, завтра так завтра, – с горечью, даже обреченностью сказал, отступая. – Пусти хоть на минуту, в порядок себя приведу, – подумал, и добавил: – Пожалуйста. Черт, ладно! Штейн открыл дверь, пропустил Сашку. – Давай быстро, Саш. И иди домой. Правда, я сегодня не настроен отношения выяснять. – Где был-то? – уже совсем иначе спросил Еремин, без той требовательности в голосе, что изначально взбесила Штейна. – Да работал, где еще. Говорю же – устал, выжат как лимон. Сашка разулся, стянул куртку и сразу прошел в ванную. Костя его вещи не стал в шкаф убирать, бросил на стул в кухне. Пока Еремин, незваный гость, умывался, решил переодеться. Дурацкая ситуация, похоже, он с ним намучается… И встречаться завтра нет никакого желания. Что ему говорить? Ты мне не нужен? Я тебя не люблю? Все как-то глупо. Снял пиджак, повесил аккуратно в шкаф, следом рубашку… Прислушался к шуму воды… что-то долго Еремин умывается… Расстегнул ремень, где-то на кровати должны быть домашние штаны с футболкой… Удар в спину бросил его на постель. Успел подставить локоть, чтобы не впечататься очками в матрас. Резкая боль в плече, до слез, до спазма в легких – Еремин мгновенно вывернул правую руку, умело фиксируя, так, что любое движение усиливало боль, делало ее нетерпимой. И трепыхайся-не трепыхайся. Сука! Сука! Сука… Штейн замер, еще до конца не веря, что это не шутка. – Ты охуел? … Пусти… Что творишь, придурок? – голос сорвался, прозвучало не возмущенно, а как-то жалко. – Заткнись. Еремин выбил локоть, на который Костя все еще опирался, и он упал ничком, дужка от очков впилась в переносицу, дышать стало нечем. Попытался приподняться, но на каждое движение Сашка приподнимал вывернутую руку, усиливая рычаг… Фак… Сука… Замри, замри… Но ярость, неконтролируемая, звериная, редкий гость в Костиной жизни, смела волной самосохранение… Ноги, свободная рука, каждая мышца на пределе возможности… и похуй на боль, на непроизвольные слезы… Костя дергался, пытаясь скинуть, извивался. Слышал, не чувствовал, слышал, как хрустит сустав, как он выходит из плеча. Но ярость притупляла боль, тушила ее. В какое-то мгновение показалось, что вот-вот, и он освободится… Глупо, как же глупо… Еремин даже не напрягался особо, просто надавил в позвоночник коленом, просто чуть больше силы приложил к вывернутой руке, и все! Стой, Штейн, замри, замри… Подумай, оцени ситуацию. Чего эта сволочь добивается? Мозг заработал, ярость поутихла, не ушла, свернулась где-то в груди. Спокойно, своим сопротивлением ты только его распаляешь… Замер, застыл, усилием воли заставил себя расслабиться. Еремин будто только этого и ждал – захват ослаб, даже удалось глотнуть побольше воздуха… – Сашка, мать твою, отпусти… Самое время начать переговоры. Ну да, мордой вниз, с заломленной рукой, придавленный Ереминским весом. Очень удачная позиция. Выигрышная. Ирония отрезвила. Надо говорить… о чем-нибудь говорить… – Сань, ну все, пошутили и хватит. Пошли лучше коньяка долбанем и нормально поговорим. Хотя я коньяк не люблю, лучше водку. Там у меня твои спагетти остались, жрать хочу… Слова падали в тишину. Еремин не отвечал, но теперь, когда гул крови уже так не глушил звуки, Костя слышал, как он дышит - часто и коротко. С трудом повернул голову в бок, очки куда-то съехали и дужка давила теперь на щеку. Очкам точно пиздец… Очки очками, а пиздец – жопе… Чего добивался Еремин? Трудно не понять, когда стаскивают брюки вместе с трусами. Сдернул одним движением – Костя сам облегчил ему работу – расстегнул ремень, тугую пуговицу и молнию. Но… страшно не стало. Понятнее. Ладонь прижата где-то между лопаток, давление на поясницу пропало – Сашка убрал колено. Самый момент, чтобы вывернуться… не успел. Сука… сука! Ментяра поганый! Еремин перехватил свободную руку, и вроде как свел за спиной с заломленной. Вроде как – потому что Штейн не чувствовал правую, от плеча до пальцев она онемела, боль жгла только в суставе. Вжикнул ремень. Сука, сука! На скольких жертвах ты, падла, тренировался! Отточено, быстро накинул петлю, и Костя ощутил, как плотная, прохладная кожа ремня стянула запястья. Его выгнуло назад дугой, свело шею, лопатки сошлись… Блядь! Да пусти же! Давить Еремин перестал, но толку? Собственный ремень затянут где-то над коленями. Ловкий, мастерский захват! Дергайся-не дергайся, а он прочно связан, как баран или тупая овца… Потому что позволил, поверил… Его даже держать не нужно – беспомощный, обездвиженный. Сашка и не держал, мял ягодицы, проводил ребром ладони между, потом прижался пахом – Штейн чувствовал его твердый, горячий член. Терся, целуя в поясницу, в связанные ладони… Что-то шептал. В голове мысли крутились хаотично, одна глупее другой. От «бойся исполнения желаний», от «за что боролись, на то и напоролись», до «сука, ненавижу, отомщу, день, месяц, год, все равно отомщу», до «за что, блядь, за что?». Возбуждение? Какое, нахуй, возбуждение! Унизительно. Просто унизительно. А то, что это Еремин, делало унижение едким, как щелок. Сашка дышал с каким-то присвистом, то мял грубо, жестко, то застывал, то покрывал едва ощутимыми поцелуями. Да, да, будь, сука, нежным, она так нужна, твоя ебаная нежность… Хотелось впасть в бессознательность. Хотелось страха, паники, ненависти, чего угодно. Но нет, боль в плече не настолько сильна и не оглушает, а холодная ярость не притупляет восприятие. Наоборот, каждый вздох-выдох звучит, как удар маятника, каждое прикосновение, как ледяной ожег. Мускулы скручены в узлы, и можно хоть сто раз повторять как мантру: расслабься, расслабься, расслабься… Без толку. Еремин ткнулся, надавил, пытаясь раздвинуть кольцо сфинктера, но куда там… внутри все сжалось в ожидании боли… расслабься, расслабься, расслабься… На крестец что-то капнуло. Плюнул? Нет, слишком холодно. Давление прекратилось, боль, спасительная для сознания, не пришла. Зато стало смешно, истерика подкатила, как тошнота – эта сволочь подготовилась, даже смазку принес. Жопа скажет «спасибо»… Косте что и оставалось, лишь сглатывать, борясь с истерическим гоготом и слезами. Но все же расслабился, самую малость, но достаточно, чтобы один, а потом и второй палец, скользкие и холодные, протиснулись, оцарапав ногтями слизистую… Еремин с трудом вставил головку, а потом вошел одним рывком. Боль… ну… была. Вспышкой, быстрой, яркой. И прошла. Плечо болело больше, завтра руку чувствовать не будет, да и вывихнутый сустав придется вправлять обратно… И следы на запястьях останутся. Надо бы надеть старую бордовую рубашку, у нее узкие манжеты и слишком длинные рукава, а вот в горловине уже не сходится. Он потолстел, или рубашка села? Нужно взвеситься… Еремин кончил где-то на десятом толчке, навалился сверху всей своей стокилограммовой тушей, выбив последний воздух из легких. В руках боль адская. Сашка дышал тяжело, гулко, куда-то в ухо, что-то шептал. На «Костенька» Штейн не выдержал, истерика взяла свое – взорвался кашляющим, лающим смехом. Воздуха на смех не хватало – разевал рот как рыба, и мелко дрожали плечи. Еремин, видимо, почувствовал эту дрожь, приподнялся, вес перестал давить на вывернутые предплечья… – Костенька… Костя… сейчас, прости, прости, прости… не плачь… Почувствовал, как ослабла петля на запястьях. Еремин снял ремень и перевернул на спину. Штейн уже просто трясся, захлебываясь в немом смехе… Не плачь… Урод! Идиот, какой же идиот! – Прости… Господи, Костенька, прости… Еремин растирал следы от ремня, что-то еще говорил глупое и абсолютно ненужное. Истерика на пике, и смех стал громким, злым. Воздуха для этого уже хватало. Вдох, смех, выдох, смех… Еремин целовал ладони, гладил живот, грудь, поднимаясь выше, обхватил ручищами лицо, скользил большими пальцами по щекам. Пытался успокоить, утешить… Или стереть слезы… Дебил! Очки потерялись где-то в скомканном покрывале, и Штейн открыл глаза – яркий свет большой люстры ослепил. А казалось, что в комнате темно… Нет, полная иллюминация. Моргнул раз, два, три – Сашка смотрел в упор. Что он испытывал – страх? Вину? Сожаление? Раскаяние? Может быть… Пока не понял, что слез нет, и до него не дошло, что эта безумная тряска – не отчаянные рыдания, а отчаянный смех. Штейн видел, как сужаются его зрачки до точки, как злость и бешенство разгораются желтым светом. А что ты хотел? Слабости, соплей, жертвы? Хуй тебе! Костя усмехнулся, шало, вызывающе кривя губы. Провоцируя: «Ударь, сука, и завершим этот ебаный цирк!» Но, видимо, Еремин себя исчерпал на сегодня – ткнул пальцем куда-то над ключицей, прошипел: - Еще раз увижу такое, убью, - поднялся – брюки спущены, рубашка расстегнута, галстук так и болтается на голой груди. В его движениях – сосредоточенная злость. Застегнул брюки, заправил рубашку, стянул галстук и вышел, не обернувшись, не взглянув. Сука! Костя лежал и не мог заставить себя приподняться. Спустя несколько минут шок прошел, и тело налилось тяжестью. Ноги все еще стянуты, живот болит и крутит, легкие горят, каждая мышца гудит. Навалилась какая-то равнодушная апатия и все, что произошло, казалось смазанным, нереальным. С кем-то другим, не с ним. Но не нужно себя обманывать – с ним, у него дома, на его постели, его когда-то друг. Насилие? Что Костя знал о насилии и боли? Ничего. Вот теперь узнал – все оказалось не так уж и страшно. Нужно встать, пойти в ванную и подсчитать урон. Физический. А про остальное он подумает позже. Неловкими пальцами с трудом расстегнул собственный ремень, который туго фиксировал ноги, для этого пришлось согнуться, и закружилась голова. Фак! Не пиздануться бы… Пинком откинул брюки. Халат, где? Да где же он?! Фак! Вот он, родной… Сколько он пробыл в ванной? Долго. Сидел на полу в душе, под теплыми струями воды, потом рассматривал себя в запотевшее зеркало. Да и без зеркала видел наливающиеся фиолетовым синяки на запястьях, на бедрах – отпечатки Ереминских лап. А он даже не чувствовал! От горячей воды боль в плече чуть утихла, но рука не гнулась, и завести ее за спину даже на пару сантиметров не получалось. Завтра опухнет. Что у него есть? Вроде, какая-то мазь обезболивающая. Надо намазать. Ну, в общем, и все. Не так уж и страшно. Зад побаливает, но тупой, далекой болью. Скорее, ноют царапины, а разрывов точно нет. И мерзко зудит от спермы. Дерьмо, какое же дерьмо! Как же он так попал? Даже в молодости не попадал никогда, слишком осторожный был. Взрослый мужик и так подставиться! Хотя… винить себя? Это вполне в духе ситуации – я жертва, я виноват. Хуй! В чем его вина? Пустил Еремина в квартиру? Это был естественный поступок, и Сашка не чужой человек. В конце концов, он сам сказал, что Штейн ему жизнь спас. Пусть Костик так не считал... Жизнь спас… жизнь… отнял… Я тебя породил, я тебя и убью. Мысль пронеслась, страшная, пугающая своей конкретностью. Нет, нет… это все тварь, мерзкая тварь, ее мысли, ее темные желания… О! Так вот из-за чего все – над ключицей четкий отпечаток зубов. Тот паренек, Игорь, оставил метку. А Костя и забыл. Ну да, ночью после шашлычки Еремин не заметил, а утром на кухне, когда Штейн стоял на коленях, в футболке с широкой горловиной, увидел, понял. Нетрудно догадаться, что это. Страх и ненависть теперь объяснимы. И не к Штейну относятся – себя Сашенька боится, своих бесов, вот и убежал. И все равно, ты придурок, Костя – кричала, вопила, назойливо ныла интуиция: «Опасность! Опасность…». Проигнорировал, получай гранату. И что дальше будет, неизвестно… Надо покурить. Срочно. Еремин сидел на кухне, сгорбившись, гипнотизируя стакан. Не сбежал в этот раз. На столе рядом пустая бутылка коньяка. Костя прошел мимо, молча, игнорируя. Закурил на лоджии. Вроде спокоен, но пальцы, будто сами по себе, нервно теребят нитки на рукаве халата. Да, рано ты, Штейн, подвел итого сегодняшнего дня. Два удачных хода в игре с Труновым, и один, очень неудачный, с Ереминым. Хотя… сегодня было еще что-то приятное, какое-то событие… Костя не мог вспомнить, что… Да ладно, позже. Прислушался к себе, эмоции не бушевали, не было желания орать, биться в истерике, да и злости особой не чувствовал. Только замерзать начал. Тоже что ли выпить? И решиться, наконец, разобраться с Ереминым окончательно. Повернулся, смотрел на Сашку и видел знакомого незнакомца. Выражение лица не разглядеть, тот уставился куда-то в свои колени, опустив голову. Мда, не единого шанса у тебя, Костик, против него не было, как бы ты не пыжился. Костя усмехнулся. И дело не в весе-росте, не в физической агрессии, а в отточенном годами навыке, заложенном на уровне рефлексов. Что Еремину заломать даже такого, не хлипкого, не слабого мужика? Минутное дело. Да, да, успокаивай себя… Сашка выпрямился, наверное, тоже на что-то решился. Медленно встал, подошел. Молчал, смотрел и молчал. Потер виски, словно у него раскалывалась голова. В его глазах нет больше ничего звериного, ничего хищного. Глаза утомленного, больного человека. Жалость кольнула, острая, шокирующая… Жалеть? Нахуй! Кулаки сжались. Удар у Кости был поставлен хорошо. Только удара не получилось – вскинулся, корпус пошел вперед… и боль взорвала плечо, рука повисла плетью. Блядь! Сука… Пронеслось, что ждал Сашка удара, ждал безропотно, покорно. А теперь отмер, перехватил руку, ощупал плечо. – Очень больно? Тупой вопрос, нет, блядь, приятно! – Сейчас, подожди, полегче будет. В глазах потемнело… Еремин резко дернул за запястье, одновременно нажимая на плечевой сустав. Чернота заволокла сознание, но буквально через мгновение отступила. Пошатнулся и по-детски шмыгнул носом – слезы все же потекли. Эти слезы послужили толчком – Сашка обнял его, прижал к себе, заговорил, быстро, тихо: – Прости, прости… Не могу, как подумаю, что кто-то к тебе прикасается, кто-то целует. Рвет меня на части, ненавижу себя… Прости… Осторожно прикасался губами ко лбу, к закрытым векам, подбирая слезы. Поцеловал в губы, сначала так же осторожно. Губы Еремина на вкус – горьковатый коньяк и соль, твердые, властные. Не ответил, не подался навстречу… «Опасность!» Красная вспышка как сигнал светофора… Нет! Он не Сорин. Это, блядь, не драма, это шапито. Дрессировщик? Нет, Костенька, ты – главный клоун! Еремин перестал терзать губы, целовал где-то под ухом. Истерика вновь подступила, вцепился руками в халат, хотелось запахнуться посильнее, а еще лучше оказаться в другом месте. Потому что собственная квартира вдруг перестала быть надежным убежищем, крепостью. – Клянусь, Костя, клянусь, такого больше не повторится… – Конечно, не повторится, – сказать получилось, даже не взвизгнуть, а нормально произнести. Твердым голосом. Сашка остановился, разжал руки – правильно смысл уловил. Странная смесь жестокости и невинности делало его лицо удивительно привлекательным, но эмоции, сменяющие друг друга с бешеной скоростью, пугали. Секунду назад – нежность и вина, а после Костиных слов – снова едва сдерживаемая злость. – Послушай меня! Это не повторится, потому что я не дам тебе такой возможности. Сейчас ты уйдешь и больше не будешь мне звонить, ко мне приходить. Я не хочу. Тебя видеть, тебя слышать. Не хочу! Еремин отстранился, как-то вмиг он стал похож на потерявшегося ребенка, обреченно ссутулился. Жалость? Нахуй! – Почему? – все, что он сумел спросить, его губы чуть подрагивали… Смешно, но Штейн опять ощутил жалость, а скорее – сожаление, что опять придется причинять боль… – Почему?! Я НЕ ХОЧУ! Что в этих трех словах тебе не понятно? Сашка смотрел внимательно, что-то выискивал на Костином лице – сомнение? Слабость? Неуверенность? Не нашел. Не было там ничего подобного, может утомленность, сонливость и равнодушие, но ни капли сомнения. – Костя… прошу тебя, дай мне шанс, – заговорил тихо, прося, уговаривая, – Когда ты вот так, рядом, я не смогу оставить тебя… Прошу, я столько лет думал о тебе, и сейчас, из-за этой ерунды, ты посылаешь меня? Ерунды?! Правильно, ерунда. Что такого произошло? Ничего страшного… Возникла ужасающая мысль, что он, Костя, разговаривает с сумасшедшим, опасным, одержимым сумасшедшим… – Саша, – Штейн начал уже мягче, осторожнее. Хотя хотелось кричать… как баба… материть громко… – Не из-за этой ерунды… я переживу, изначально не нужно было нам с тобой… Мы же друзья! – выделил слово «друзья», словно пытался обратиться к тому Еремину, которого когда-то знал. Не к этому странному, страшному в своей одержимости, незнакомому мужчине. – Не мое это, Саш, пойми правильно! Я и снизу-то не очень чтобы люблю быть, а ты, подозреваю, иной раскладки не видишь… Ну, с таким же успехом Штейн мог бы разговаривать с пустотой. Еремин его не слышал, или слышал только то, что хотел услышать. – Да какая разница, что ты любишь! Я тебе нужен, Костя, просто ты не понимаешь пока… – Нужен? Еремин, нахуй, очнись. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю! Зачем ты мне сдался? – не выдержал, все же позволил истерике прорваться в крике. – Я тебя знаю! Ты слабый, Костя, и я тебе нужен, – Костя кричал, а Сашка оставался спокойным, злости в нем не ощущалось, только убежденность в собственной правоте. Его правде! Абсурд, идиотизм, как еще это назвать? Слабый? Штейн? – Знаешь, Костя, я даю тебе два дня. Два дня… а потом, ты сам узнаешь, что я тебе нужен. Телефон у тебя мой есть… Даже одеваться не стал, схватил куртку, задержался в прихожей, обуваясь, и ушел, хлопнув дверью. А Штейн… сполз на пол, ноги не держали. Нащупал сигареты, прикурил. Рука подрагивала, как у алкаша после трехдневного запоя. И реакция – то ли засмеяться, то ли зарыдать… Черт, фак, блядь… Поздравляю, Костя! Не мечтал стать объектом подобной страсти? Героем дешевой мексиканской мелодрамы? Не мечтал, а стал! А скорее – загнанной в угол крысой! Крыса… пускай крыса… Саша Еремин – одноразовый вариант?! Как же облажался! Ладно, время второй час ночи, вставать рано. Костя решительно затушил сигарету, с трудом поднялся. Достал чистый стакан, к Ереминскому прикасаться не хотелось, налил себе виски и накатил залпом. В надежде, что алкоголь поможет унять хаотичные, рваные метания мыслей. Лег на диване в гостиной, в спальне на кровати не смог себя заставить лечь… Как же унизительно! Фак… Что можно предпринять? Думай! Подумал – неделю назад он бы плюнул на гордость, обратился бы к Трунову. И прощай Саша, топтать тебе вновь грязь в районном городке. А теперь никак нельзя! Трунов связь с Орловым не засветит, опасно. И Косте сейчас не с руки давать против себя оружие. Черт! Почему два дня? Что Еремин сделает? Ничего! Ну подумаешь, проверкой завода может напугать. Пока Трунов в связке с полковником милицейским, у Сашки тут шансов нет, никто ему не позволит на завод и Штейна наезжать. Старый грех? Сомнительно, не телепат же Еремин… Все, спать! Нахуй все! И все же заснуть не удалось, мысли бешено кружили. Перебирал всех знакомых, которых можно использовать в такой щепетильной, личной ситуации – нет таких, перебирал слабые места, те, на которые может надавить Еремин, и ничего не приходило на ум. Но о действиях думать было проще, а вот вспоминать произошедшее в собственной спальне не хотелось… никак. Сработал спасительный стопор… Потому что, можно свихнуться. Боже, пусть время повернется вспять, отматывая назад эти ебаные десять дней, назад – в привычный, устоявшийся, пусть и лживый мирок… И Ферре, любимую оправу, жалко… Уснул, так и оставив свет включенным, около пяти утра, неудобно скрючившись под тонким пледом.