Эпицентр

Два дня пролетели незаметно. На заводе все устаканилось, и работа шла своим чередом. В гараж, где хранились документы, Трунов не заглядывал, Костины метки на коробках так и остались нетронутыми. Значит, время еще есть – это гуд... Плечо болело, но если не напрягать руку, вполне терпимо. Даже не имея привычки к подобным травмам, Костя понял, что повезло. Видимо вывих был не таким уж серьёзным, иначе боли было бы гораздо больше... Сейчас она возникала только при движении, и Штейн старался руку не напрягать. Да и синяки на запястьях, спасибо «Троксевазину», уже посветлели, постепенно сходили, и под узкими манжетами, к счастью, невидны. Звонил Лешка – он все еще в Сеуле, узнавал, что там с ремонтом. Костя рассказал, что ездил и отчет с ремонтников взял. Спросил про Воронцова – оказалось, тот через неделю возвращается, а Лешке придется задержаться в Корее. Если Костик все верно рассчитал, то приезд Воронцова закономерен – предварительная договоренность с шефом о покупке «Звезды» должна уже подкрепиться более существенными вещами, например, авансом, брошенным Трунову куда-нибудь в оффшор. Игра шла к своему завершению и скоро придется вскрываться… С Ольгой Степановной они сделали, что планировали – подстраховались, и теперь у Кости в портфеле лежал подлинный отчет, заверенный подписями и печатями. Это было несложно, а вот с письменными указаниями Олега Викторовича вышло забавно – Степановна бурной женской истерикой вынудила шефа написать распоряжение о привлечении ее к афере, а тот, в свою очередь, попросил Штейна отследить это распоряжение - живое свидетельство Труновской причастности, и уничтожить. Да без проблем, любимый шеф! Только бумажка тоже аккуратно легла в Костин портфель, вместе с отчетами. Все идет по плану. А Костя втянулся в эту игру, даже начал получать удовольствие, сволочное, жгучее. Но... удовольствие было отравлено ожиданием. Он ждал, ждал что же, блядь, предпримет Еремин! Не вздрагивал, нет, но напряженно замирал, когда звонил телефон, по несколько раз за день набирал родителей, сестру, с опаской возвращался вечерами домой. Ждал. Ведь где тонко, там и рвется… Только где же это ебаное «тонко»? Дождался… Лерка влетела в кабинет после обеда в четверг. У нее нервно дрожали руки, волосы выбились из тугой косы. Растрепанная, возбужденная и испуганная. Вот оно, началось! Понял мгновенно. Вспотели ладони, и сердце застучало где-то в горле. Слушал, что подруга говорила, смотрел на протянутый мобильный, а сам видел себя в эпицентре шторма, в месте, где светит яркое солнце, но одно мгновение, но одно движение – взять телефон, и шторм поглотит его, смелет в чреве, как в мясорубке… Черт, фак, блядь… Что чувствует крыса, загнанная в угол? Обреченную ярость! Но он не крыса, скорее, мелкий и трусливый хищник, ласка, к примеру. И струсил… решил - что бы не произошло у Лерки, телефон он не возьмет. – Костя! Возьми, блядь, трубку! Там Алик! Ну же, давай, у него мало времени… – Лерка говорила нервно, сбивчиво и чуть ли не тыкала мобильным в лицо. – Зачем? – трус так трус. – Он тебе скажет. Бери! Не взял, отвернулся, полез за сигаретой. – Алло, Алик! Алик? – В ее голосе беспокойство, страх и сдерживаемые слезы. Нет… похуй! – Все… отключился. Упала на стул в каком-то опустошении, с неверием на Штейна уставилась. Еще не дошло до нее, что он, Константин Штейн, не поможет, отвернется, отстранится от Аликовых проблем. Хотя… узнать, что случилось, стоит. – Рассказывай, что там с Аликом, – спросил сухо, в глаза не смотрел, не мог… – Дай сигарету… - закурила, и наплевать ей на запрет шефа.– Арестовали его, закрыли часа три назад. Только вот сейчас умудрился позвонить… – За что? – Да за что, за что… хрен его знает. Сначала, утром, из администрации связались, из земельного комитета, сказали, что в договоре аренды на землю ошибка и он недействительный. Земля под шашлычкой и аренда на сорок лет… Алик поехал разбираться. А когда его не было, вроде как навалились скопом и менты, и пограничники, и СЭС, и пожарники… Забрали всех узбеков-нелегалов. Холодильники опломбировали, приказали закрыть кафе. Брата Аликова тоже забрали… Пока ничего не предъявили, почему-то тянут время. Он хотел с тобой поговорить, кажется, у тебя какой-то знакомый или родственник есть, который курит с областным прокурором. Сказал, что ты можешь выяснить, что за хрень творится. А ты… Штейн, боже мой, ты не можешь или не хочешь? – поняла, дошло, знала же Костю, что в критической ситуации он молниеносно соображает, а тут не среагировал. Костя молчал, обдумывал. Ну, Саша, нашел с какой стороны подступиться… Смог предположить, что Лерка с ее гребаным узбеком ему так дорога, что он готов будет собой, своей жопой пожертвовать? Или это просто демонстрация силы? Бедный Алик… если бы тот Зингер и вправду был родственником Штейна, то все было бы легко. И для Алика, и для самого Кости. Но не был. Глупый пьяный блеф обернулся лживой надеждой. Фак, блядь… Но как теперь Лерке объяснить? Что сказать? – Не могу, Лер. Поверь, пожалуйста. Не могу и все! Откатился от стола, колёсики кресла противно скрипели по паркету, и этот тихий царапающий звук отвлекал, бил по нервам. Прокатился к окну, обратно к столу, снова к окну... Молчал. И Лерка молчала, только шумно выдыхала дым. – Знаешь, я так долго мечтала… думала… Вот порву с ним, найду нормального русского мужика… Помнишь, ты меня с Астаховым познакомил? – ответа не ждала, продолжала задумчиво: – Вроде все хорошо было, любил он меня… Только… чужой, ломать себя под него, подстраиваться… Не смогла… Алик, он меня как есть принимает, не ждет ничего, не требует. Ну ты-то все знаешь, как оно есть… Не сладко, не сахар, а все равно… Кость, как представлю, что все, нет узбека в моей жизни, дышать нечем становится. Любовь – не любовь, не знаю… Костя смотрел в окно. Неспокойное море волнами накатывало на пирс, брызгами било в борта судов, как всегда – злое, тяжелое. Но на палубах, невзирая на качку, шли работы – летели искры сварки, сновали рабочие, суетились члены команды. Подъезжали и уезжали кары, что-то кричал на понтоне офицер в распахнутой форменной куртке, буксир заводил в бухту маленький катер… Все шло своим чередом, и неважно, что штормит, и неважно, что серый, смешанный с грязью тающий снег налипает бугристой коркой на машинах, кирзовых сапогах рабочих, на шинелях матросов, и невозможно остаться чистым, сухим… Холодно, грязно, солено, но… вопреки, назло – маты, смех, лязг, шум двигателей – жизнь продолжается… Оттолкнулся от окна, колесики снова заскрипели, протяжно, больно. – Лер… я не могу, прости. Свело скулы, заныло плечо. На погоду, что ли? – То есть, я правильно поняла – ты можешь, но не будешь… Объяснишь? – Костя отрицательно покачал головой. Слишком жалко, слишком лично. Не Лерке. Никому. – Да что вообще с тобой? Что происходит? – Лерка помолчала, ответа не дождалась, затушила окурок прямо в пачке, и все равно ей, что там еще сигареты остались. Засмеялась тихо, но как-то надрывно. – Всегда думала: «Почему такая несправедливость – Костя Штейн мужик настоящий, но педик, а тот же Астахов – тряпка тряпкой, и Димка, да и Алик, чтоб его, тоже мудак еще тот». Зря думала, баба ты, Костя, и есть баба… Ушла, даже дверью не хлопнула. Ну, вот и все, Штейн. Была подруга Лерка, и нет подруги больше… Может, стоило вывернуть душу наизнанку, рассказать? Лерка бы поняла… Только все бы, так или иначе, на этом закончилось. Он бы не смог потом с ней общаться, смотреть в глаза и видеть скрытую жалость, сочувствие. Пусть лучше так – он сволочь, он баба. Похуй! Точка. Так и катался в кресле туда-сюда. Курил одну сигарету за другой. Раза четыре пытался взяться за работу, но цифры расползались, мозг не цеплялся за логику расчетов, мысли соскальзывали в какую-то темную, глубокую яму, наполненную нечистотами. И там беспомощно барахтались… Писк СМСки, сегодня какой-то на редкость противный, раздражающий, вернул в реальность. Взял телефон, не думая, на автомате. Мысли еще там, в яме, тонут в жидкой каше. Прочитал сообщение раз, потом еще раз и еще… Номер незнакомый. Что за херня? В сообщении несколько строк: «12 марта 2003, номер рейса 943, вылет в 14-30, пункт назначения – г.Москва, пассажир Реутов Олег Витальевич». Ну да, Олежкино имя, его рейс, он же улетел в понедельник… Зачем ему это знать? Или Олежка отправил, чтобы он проводил? Чушь какая-то… Сообщение с понедельника до четверга шло? Ересь… А потом вдогонку пришло еще одно, но короче. Полное имя Леркиного узбека, сегодняшняя дата. Пока открывал второе, пришло и третье, в нем тоже имя, только Лешкино, со знаком вопроса… Да что за хуйня?! Что за игры? Игры… игры… игры! Дошло, с трудом, но дошло - не укладывалось это в голове. Сука, какая же сука! Намек и признание, одновременно. И угроза. Правильно, Саша, нужно додавить. Схема! Та же схема действий, что и с Аликом, только растянутая во времени, не такая жесткая, но эффективная – наезды на Олежкину маман, которые вынудили ее все бросить и уехать. Давно, планомерно, выяснив планы Федоровны, разузнав не только факты, но и возможную реакцию семьи Реутовых, подтолкнуть к нужному решению. Убрать соперника, устранить с пути помеху. Черт, а что было бы, реши Олег остаться? Стало не просто страшно, стало кошмарно. Кошмар, абсурд, триллер… Он, Штейн, по уши в дерьме… А потом сам собой из этого дерьма выплеснулся вопрос: «Кто следующий?» Да, именно так, Штейн. Кто? Лешка! А дальше? Родня? Димка? Каждый уязвим, если знать, куда надавить. А Еремин не остановится, слишком далеко он зашел, с настойчивостью психопата двигаясь к своей цели. Олежка, Лерка с Аликом, потом будет Лешка… а вина будет жрать тебя поедом, и, в конце концов, сожрет... Думай, Штейн, думай! К черту страх… Кто ты там, ласка? Вот и притворись трусливым, слабым. Ты тоже опытный хитрый игрок, пусть без тузов в рукаве. Пока. Цель Еремина – получить Костю Штейна в безраздельное пользование. Пусть получит… и подавится. Или отрави его собственным ядом, попробуй переиграть. А жопа… да хуй с ней! Если исключить унизительность момента, то все было не так уж страшно. Сам же хотел зайти за грань, насладиться опасностью, приручить зверя. Вот и дерзай, Штейн, дерзай… Решение пришло неожиданно легко. Сдать Москву, чтобы победить в войне. Все по очереди – сначала Трунов с тендером, сосредоточиться на задаче: выйти сухим из воды и сорвать немалый куш, а Еремина держать близко, контролировать, не дразнить, не провоцировать, усыпить бдительность… И найти способ, как избавиться от Сашки раз и навсегда. Потянулся к телефону – черный список, номер, зеленая клавиша дозвона… – Слушаю тебя, – Еремин ответил быстро, со второго гудка. Костя молчал. Слова не вязались – ага, легкое решение! Страх приклеил язык к гортани будто намертво. Одно желание – бросить трубку, послать всех, спрятаться… Но поздно, блядь! Помогла тварь – вылезла вовремя, ледяной петлей сдавила сердце, и холод выдавил все ненужные эмоции. Не жертвенность, не жертва – игра, ее стратегия и тактика. Бей, круши, ломай… себя… – Давай, Сашка, побаловались и хватит. Отзывай своих псов. Ты меня убедил, – даже заставлять себя произносить слова тоном, словно действия Еремина - всего лишь милая, безобидная шутка, не пришлось. Получилось само собой – он, Костя, ушел в тень, и теперь всем заправляла ядовитая тварюшка. И ей не было страшно! Плюс Еремину, он не сказал: «Вот видишь, Костик, я же говорил – ты слаб, и я тебе нужен». Не поинтересовался, понял ли Штейн смысл посланий. Ограничился лаконичным: – Хорошо, – а потом спросил очень спокойно, буднично: – Во сколько дома будешь? Костя прикинул, что сегодня все-таки необходимо сделать, чтобы не вывалиться из графика. Да, с этой херней весь день насмарку… – Где-то в девять, – тварь-внутри дала отмашку: «Погнали». – Я буду. Сашка отключился, а Костик выкинул окурки, открыл фрамугу, и в кабинет ворвался промозглый морской ветер. Распахнул дверь – теперь сквозняк выдувал табачный дым вместе с теплом, поднимая бумаги в воздух, раскидывая их по паркету. Стоял посредине, наблюдая как кружатся в замысловатом танце белые листы, и не чувствовал холод, как те ледяные статуи на центральной площади, что стоят всю зиму, а потом уродливо плавятся под лучами весеннего солнца… – Штейн? Ты спятил! С силой хлопнула дверь за спиной, и бумаги медленно осели на пол. Ну вот, теперь ползать, собирать, разбираться какие и откуда… Закрыл окно, повернулся – Лерка стояла, держась за спинку стула, будто ее плохо держали ноги. Все такая же всклоченная, нервная, но решительная. – Кость, извини… Я была неправа. Костя небрежно махнул рукой: «Неважно». – Садись, не стой, – Лерка примостилась на самый краешек стула, заглянула в лицо… – Да у тебя губы синие. Замерз? Пожал плечами, вроде нет, нормально… Надо бы сказать, что все в порядке будет с ее узбеком, пусть не переживает. Но Лерка его опередила: – Костя… ты, правда, прости меня. Я со злости да от страха наговорила лишнего. Ты же не обязан ничем Алику, и не твоя вина, что такое случилось. Иронично мелькнуло: виноват-не виноват - это как посмотреть. – Он больше не связывался? – Нет. Но, думаю, отпустят его. Может, оштрафуют за нелегалов да пацанов депортируют, а так вроде другого криминала за ним нет, и закрывать его не за что… – Лер, – прервал ее ошибочные измышления Штейн, – нормально все будет. Я позвонил… – замялся. Все как в кино… Сценка из плохого детектива – … знакомому. Жди Алика вечером. Собрал раскиданные документы, подкатил кресло, уставился в монитор, всем своим видом показывая, что не ждет благодарности. Не нужна она ему… Но Лерка благодарила, целовала в макушку, обнимала за шею. Снова извинялась. Внутри все замерло в каком-то отрешенном равнодушии. Холод, уже привычная реакция на стресс, словно проник в каждую клетку, в каждую молекулу, лед заменил собой тромбоциты, лейкоциты и жидкой взвесью бежал по венам. Хотелось остаться одному, и побыстрее. Эта трагикомедия надоела до чертиков! – Все, Лер, иди работай. Дел много, и так сегодня с графика сбились. Расцепил тонкие руки на шее, отталкивая. Получилось грубовато. Но наплевать! Лерка не знала, как ей реагировать – протянула руку потрепать по голове, но остановилась, хлопнула по плечу и побрела к выходу на своих ножках-ходульках. – И, кстати, Алику передай – он мне должен. Вискарем и шаровой жрачкой уже не отделается, – Костя кинул в спину, легко входя в роль циничного, расчетливого ублюдка. Все по законам жанра… Лерка не оглянулась, лишь задержала ладонь на дверной ручке. – Передам, – и ушла наконец, оставив его одного.