Эпицентр

До вечера время пролетело быстро. Костя все же заставил себя включиться в работу и неожиданно понял, что увлекся, претворяя в жизнь хитрые, длинные цепочки финансовой махинации. Лепил договоры очень внимательно, старясь не допустить ни единой описки, ошибки. Все должно быть логично, законно и так, чтобы комар носа не подточил. Главное – не думать, главное – не начинать впадать в рассуждения о «хорошо и плохо», о слабости и силе, о страхе и трусости. Не ковыряться в себе. Позволить твари управлять собой, вести. И у нее это отлично получалось! Безэмоционально, расчетливо, скрупулезно. Холод ушел из вен, весь сконцентрировался в голове и на сердце. Как ни банально, но трудно только решиться сделать первый шаг и переступить что-то в себе, а как переступил – страх, вина, злость ушли. Он даже перестал чувствовать себя преданным. И мог себе признаться, констатировать факт – что-то умерло в нем, еще тогда, в гараже, какая-то маленькая и вроде ненужная деталька исчезла, потерялась. Преданность? Доверие? И сегодня – еще одна. Только пока непонятно какая. Гордость? Да глупости все эти потери… Без них проще… Дома успел переодеться, помыться. Есть не хотелось. Ничего не хотелось… Еремин приперся ровно в девять с большим пакетом из супермаркета и чехлом для одежды. Видел пустоту в холодильнике и принес продукты. Очень заботливо… Чмокнул в щеку, передал чехол, там, на плечиках висела свежая рубашка и костюм. Костя краем глаза зацепил ярлык на пиджаке и удивился – у него самого в шкафу висела парочка вещей этой же марки. «Кашарель». Не очень дорого, но для Еремина, с его ментовской зарплатой, отнюдь не дешево. Повесил плечики, неосознанно отделив часть пространства в гардеробе, чтобы собственная одежда не соприкасалась с Сашкиной. Каждый делал вид, что все в порядке, ничего не произошло, не было ни связанных, выкрученных рук, ни шантажа. Почти идиллия. Штейн уныло ковырялся в тарелке, без малейших признаков аппетита разглядывал отбивную. Как-то подумалось: «Хорошо, что прожаренная… и без крови». Кусок в горло не лез. А вот Сашка ел с удовольствием, поглядывая на Штейна с любопытством и легкой иронией. Сука! Возникло желание постучать себе по голове – эй, ты, гадюка, вылезай, я не справляюсь… Вылезла, когда Еремин воткнул в стакан для зубных щеток свою новенькую и пристроил на полке под зеркалом бритвенный станок. Штейн наблюдал за его действиями, привалившись к косяку, засунув руки в карманы. Тварь-внутри встрепенулась, коснулась прохладой… – Саш, скажи, ты жить, что ли, у меня собрался? – в конце концов, нужно знать правила, по которым играть в эту странную игру. – Боишься, что помешаю? – тот усмехнулся краешком губ. Костя лишь пожал плечами. Сказать правду – да, боюсь и не хочу, означает вступить на зыбкую почву, а нужно быть осторожным. – Не бойся, не собрался. Иногда. Пустишь ведь? Сука… Куда я денусь… – Ну… если иногда, то пущу, – Костя умудрился мило улыбнуться. Чуточку кокетства, чуточку развязности, чуточку неуверенности – тактика поведения постепенно вырисовывалась. Дай ему то, что он хочет – такого Костю Штейна, которого в принципе не существует, запинай себя в дальний угол, пусть тварь правит бал… – Я помоюсь? – спросил, одновременно начав расстегивать рубашку, Еремин. Конечно, он же не беседы беседовать собрался, его желания понятны. Резко заболело плечо, скрутило живот… – Конечно, сейчас полотенце принесу… Сашка полностью разделся, встал под душ, а Костик… заставил себя остаться. Сидел, устроившись на корзине для белья, и рассматривал Еремина. Ему нужно настроиться, поймать волну, потому как тварь тварью, а страх поднимался все выше и выше, стремясь затопить паникой. Страх не перед физической болью, страх, что у него не получится подчиниться, что он просто впадет в истерику или в ярость от первого же прикосновения. Смотрел на мужское тело, не сказать, что идеальное, но привлекательное в своей мощи, зрелости, и ничего не чувствовал. Еще в воскресенье эта картина – литые плечи, светлая кожа, сильная спина в изломаных черных линиях татуировки, покрытые светлыми волосками ягодицы – заставила бы член дымиться на раз-два. Надо что-то предпринять или представить… Мелькнула глумливая мыслишка: «Вот так думают все жены, настраиваясь на секс с давно ненавистными муженьками». И следующая: «Ах, Костик, отыграйся, сровняйся – у Еремина на счету уже три оргазма, а у тебя всего один». Мысль об игре чуть успокоила, направила эмоции в нужное русло. Сашка мылся, терся мочалкой, а сам на Штейна поглядывал, ловил реакции на свое тело. И не скрывал собственные – ствол наливался на глазах, а он даже к себе не прикасался. Возбуждение делало его движения более резкими, проявлялось в спешке, в нетерпении, с которыми он упускал из рук то флакон с гелем, то мочалку. Стоп, Штейн, ты доиграешься! Уйди, дай ему остыть… Костя вышел из ванной, прикурил, и представил Еремина, крупного, опасного, на коленях, представил его жесткие губы, обхватывающие член. И завелся, но не от этих образов, а от понимания – власть, вся власть в твоих руках, в твоих губах, в твоих ступнях, которые так нравятся Сашке, и в его с трудом контролируемой страсти. И ты сделаешь его, поставишь на колени… Включил торшер и развалился на диване в зале, предварительно стянув носки. Блядь, надо принять развратную позу, чтобы все части-фавориты были выставлены в выгодном свете. Стало смешно – он, Костя, и играет в соблазнение… никогда такого еще не было. Или было, но не настолько сознательно, нарочито. Внезапно вспомнил, как уговаривал Лешку подставиться Воронцову ради квартиры, и как друг не мог решиться. «Дать или не дать?» Думал тогда, что сам бы дал, не заморачиваясь. Так вот, можно представить: все происходящие с ним – сделка, просто сделка. И побыть немного блядью. Когда Еремин в одном полотенце на бедрах вошел в зал, Костя уже принял расслабленную позу, скопировав Олежку. Одна рука за головой, другая поглаживает живот, штаны приспущены до линии волос, нога согнута в колене, а вторая – на полу, ступнёй утонула в мягком ворсе ковра. – Слушай, я ничего переодеться не взял… – начал Сашка и заткнулся, споткнувшись взглядом об эту похабную картинку. А Костя скользнул рукой под резинку штанов, поглаживая себя. Член не сказать, что стоит в полную силу, но уже не спит, вполне заметно оживает. Пальцами ноги перебирал ворс, от чего напряглись мышцы икры и все бедро. Самому бы понравилось, увидь такое со стороны… А Еремин… фак… сейчас все решится – или Штейн нарвется на жесткий, на грани насилия трах, или… Риск заводил, а адреналин возбуждал. Он не сорвется, доведет начатое до конца. И кончит… Смотрел на Сашку, видел, правда, плохо – очки предусмотрительно убрал подальше, но без них было проще – этакая игра одного актера в темный зал, и какая реакция у зрителя на спектакль, пока непонятно… Еремин отбросил полотенце, шагнул к дивану с вполне читаемыми намерениями, но Костя не дал ему ни дотронуться, ни прижаться – стремительно, действуя на опережение, сел, дернул за ладонь, одновременно ударяя пятками под колени. Он, Штейн, тоже не лыком шит, кое-что умеет, главное – внезапность… От неожиданности Сашка не успел сгруппироваться и ухнул на колени в аккурат между разведенных ног. Вот теперь их лица напротив, и видно, как желание, страсть ведет его, еще немного и он станет неуправляемым, перехватит инициативу, и тогда пиздец тебе, Костя. Игры окончатся. Губами мазнул по щеке, откинулся на подушки, стянул штаны. Красавец уже налился полностью, не супер-гигант, но все же Костина гордость – и верьте после этого мифам о связи размеров рук-ног-пенисов, все ерунда, вот оно, наглядное, так сказать, доказательство ошибочности теории пред глазами. И Сашка загляделся, уставился на торчащий кверху, с обнаженной головкой, член. Внезапно пронеслось, что в ночь после шашлычки Еремин ни разу к этой, немаловажной в гейском сексе части тела, не дотронулся, ни рукой, ни, тем более, губами. И именно это напрягало, этого не хватало для полноты ощущений! Фак, черт! Кажется, он сейчас опять облажается… Костя провел по всей длине, оттянул и резко отпустил – член звучно шлепнул по животу. Тихо засмеялся. И это ослабило накал, Сашка поднял голову, взгляд даже не желтый, черный – зрачок заполнил всю радужку, губа закушена, но агрессии нет. Ни злости, ни ненависти – неуместных, пугающих эмоций, только чистое желание и все. И Костя пошел ва-банк: – Давай, поцелуй его, – шепнул в самое ухо, обнимая за шею и слегка надавливая на затылок. Главное не передавить… Еремин напрягся, пытаясь отстраниться, а Костя не дал – прикусил мочку, вдохнул запах собственного геля для душа. Щелкнуло негативом по нервам… но, не время думать о захватчике – Москва сдается без боя… – Ну же, Саша, – протянул имя, хрипотцу в голос и добавлять не нужно, она уже там была, то ли от возбуждения, то ли от злого отчаяния: – Он же твой… я - весь твой… Купился! Сашка купился – сжал ручищами бедра, до боли, по старым отметинам, но похуй! Синяком больше, синяком меньше, неважно! Главное – как он облизывает губы, как решается – видно, что сомневается, но не может сопротивляться, когда Штейн вновь повторяет на выдохе «…твой…». Наклоняется, осторожно касается приоткрытым ртом, пробует языком, прислушивается к своим ощущениям… и вбирает до середины. Все, можно расслабиться, эта партия отыграна. Адреналин, яд, страх – бешеная смесь в крови делает каждое прикосновение особенно ярким, пробивает до кончиков ногтей током, выгибает хребет. Костя стонет в голос, и Сашка ведется на стон, ускоряется, забирает уже глубже, неумело давится, цапает зубами. Но эта слабая, даже не боль, просто некомфортность, приближает оргазм. Догадка – он первый, кто присунул свой член в девственную Ереминскую глотку, и похуй, сколько мужских задниц тот поимел, Костя поставил его на колени… – вынесла к финалу. Еле сдержал себя, чтобы не начать вколачиваться в горло, подкидывая бедра, фиксируя голову. Кончил с гортанным полурыком-полустоном, Еремин отпрянул, но все равно, первый выстрел спермы осел где-то на слизистой, смешиваясь со слюной, второй – закапал щеки, губы, даже веки… Получай, сука! Затопило удовольствие, злое, пряное, вперемешку с ненавистью и страхом. Приправленное опасностью и опасением, что следующий ход за Ереминым. И каким он будет? А в том, что придется расплачиваться за несколько минут Сашкиной покорности, Костя не сомневался. Еремин был покорен, покладист… и нежен. Будто пытался стереть поцелуями, легкими касаниями, шепотом воспоминания о собственной жестокости. Только нежность, что в прошлый раз ломала Костин настрой, заставляла стонать, выгибаться, хотеть большего, сегодня не действовала. Он, Штейн, хоть и отвечал, не замирал, не вырывался из Сашкиных объятий, все равно – фиксировал жесты, вздохи, реакции. Мозг не выключался. И когда Сашка входил – не лицом к лицу, как хотел, ни за что, только не так! – лишь усилием воли заставлял себя не зажиматься, пустить, расслабиться. Подыгрывал, даже подмахивал, как заправская шлюшка, но мысли были далеко, не здесь. Его трахал Еремин, а он почему-то вспоминал, как сам первый раз вбивался в смуглую, покрытую темными волосками задницу Вардана. Вспомнил тот нереальный восторг, когда под ним, двадцатилетним, кончал взрослый, на пятнадцать лет старше любовник. То упоительное чувство власти, которое впервые тогда накрыло, снося к чертям разум и контроль, даже сейчас, отголоском, отзвуком, тенью в памяти, питало возбуждение, не давая члену упасть, а сексу – стать процессом, в котором он, Штейн, играл бы роль надувной куклы. И это было огромным плюсом – Еремин, гладя живот, задевая Костин стояк, принимал его на свой счет и срывался с ритма. Летел к финишу по рваной кривой. Не управлял собой и, тем более, Костей. Понял, что Еремину осталось «вот-вот и все», и мысли совершили неожиданный кульбит – с ярких воспоминаний метнулись в настоящее, и Штейн подумал: «А я? Я бы смог так отдаваться, не как в комбинации «учитель-ученик», а просто, остро, искристо, искренне наслаждаясь? Отдаваться какому-нибудь двадцатилетнему глупому, несдержанному мальчишке?» И, чувствуя приближение чужого оргазма, – впившиеся в бедра, до боли, до синяков, пальцы, капли пота на спине, частое, прерывистое дыхание – вдруг картинкой, отражением в зеркале, представил не Ереминские, крупные, сильные ладони, а некрасивые, с цементной каймой под ногтями, с синими точками на запястье руки. И вопреки, назло этой дерьмовой ситуации, его вынесло к финишу первым. А дальше… Еремин счастливо рассмеялся куда-то в загривок, целуя, шепча что-то ласковое, успокаивающее. Костя, словно после двойного удара, барахтаясь где-то в вязкой истоме, даже не почувствовал его приход. Да и похуй на него… Почему-то ощущал себя не побежденным, а победителем … себя – ему удалось сдаться, при этом ускользнув через черный ход в своей голове, сбежать. Спасибо дурацкой фантазии… – Вот видишь, Костя… все же хорошо? Правда? – это Сашка спрашивал, притянув Штейна спиной к себе на грудь, оглаживая живот, стирая доказательство мнимого Костиного восторга по поводу собственных стараний. Костя беззвучно усмехнулся. Еремин – не дурак, даже в легком содрогании лопаток уловил сомнение. – Ты не пожалеешь, я обещаю. Клянусь! Костя не стал ни спорить, ни соглашаться. Он уже пожалел, а клятвы психа, пусть сейчас умиротворенного, сытого и поэтому пока безопасного – цена им три копейки. Пора встать и покурить. Попытался выбраться из кольца Сашкиных рук, но тот удержал, заставил посмотреть на себя, ухватив ладонями за лицо. Несколько мгновений смотрел сам, внимательно, прищурившись, в глаза и, видимо, счел, что нужно кое-что объяснить: – Костик, а за своего бывшего не переживай. Так ведь лучше? Ты же хотел от него избавиться, я просто тебе помог решиться. И за этого узбека… он тот еще ублюдок, не я, так ребята из РУБОПа его бы ухватили чуть позже, есть там за что… А теперь он осторожнее будет, прикроется где нужно. Могу предположить, что я оказал ему услугу. Косте хотелось засмеяться – ход Ереминских рассуждений поражал стройностью, логикой убежденного в своей правоте сумасшедшего. Щепотка правды, горсточка уверенности, щедро приправленные измышлениями, и реальность искажалась, факты меняли окраску с черного цвета на белый. С «плохо» на «хорошо», с вреда на пользу. Забавно, но Штейн, с гибкой и снисходительной к своему владельцу совестью, всегда мог дать оценку собственным, даже нелицеприятным, поступкам, мыслям. А Сашка… фак! Пусть и громко звучит, но явное смещение полюсов в Сашкиной морали поражало. И пугало. Поэтому сейчас Костя лишь кивнул, прикрыв глаза, чтобы Еремин, не дай Бог, не заметил ни страх, ни злость, ни неверие. Играем, верим, покупаем ложь по цене правды. И будь что будет…