Эпицентр

Ереминское «иногда» стало и пятницей, и субботой, и воскресеньем. А в воскресенье Сашка сорвался без объяснений после телефонного звонка, который раздался где-то в обед. А кто звонил и зачем, Костя не понял – Еремин не позволил услышать разговор, укрывшись в ванной. Может, работа… Да похуй, кто и зачем! Главное, наконец задышалось легче. Можно расслабиться, подбить итоги – кто ведет в счете и чья сдача следующая. И признаться себе – Еремин обыгрывал его по всем позициям. Не капитуляция, еще нет, но даже секс перестал быть таким вымученным и отчаянным, как в первый вечер. Скорее – привычной механикой. Костя переступил через себя, зашел за ту ебаную грань, о которой думал, только не по собственной воле, а по принуждению. Да и Сашка стал откровеннее в прикосновениях, легче, его не бросало в излишнюю нежность или в торопливость. Видимо, первый голод утолен, бушующие страсти поутихли, и его хватало уже больше, чем на пять минут. Синяки исчезли, боль в плече почти прошла, а воспоминания о ремнях и вывернутых руках размылись, притупились. В общем, Штейн начал получать удовольствие от самого процесса, не используя костыли-фантазии, и от этого было как-то мерзко. Тварь ехидно нашептывала на ухо: «Стокгольмский синдром в самом расцвете…» Еремин был очень внимательным, заботливым. Только внимание – душило, а забота казалась чрезмерной. И Штейн ничего не мог с собой поделать – каждое утро после ухода Сашки, он словно на автопилоте убирал с глаз долой его зубную щетку и бритву подальше в шкаф. Этой партизанщиной выдавал себя с головой. Еремин, вечером обнаружив отсутствие своих вещей на полке, смотрел нервно, подозрительно. Его не отпускало напряжение, он ждал от Штейна сопротивления, бунта, а Костя ждал от него срыва. В том, что срыв будет непременно, почему-то ни капли не сомневался… Возникало ощущение – они оба кружат один вокруг другого. Еремин – крупный, опасный, неконтролируемый зверь, а Костя – хитрый и быстрый, более мелкий хищник. И еще о гранях… Та грань, что отделяла Костю Штейна от твари-внутри, постепенно стиралась, чувство некой раздвоенности, которое и его самого делало немного психом, постепенно исчезло. Словно они стали одним, мирно существующим организмом. Или тварь, как симбионт, просто растворилась в крови, комфортно устроилась где-то в грудной клетке. Там, где надежно поселился холод. Привычный, не леденящий, даже не холод, а, скорее, прохлада. Костя стал меньше улыбаться, в шутках ирония превратилась в злой сарказм. С Леркой почти не общались, какой-то барьер возник между ними после четверга и Костиных слов об Аликовом долге. И прилагать усилия, чтобы этот барьер разрушить, желания не возникало. Так проще и нет нужды в дружеском участии, в близости, в теплоте. Лешка звонил, обеспокоенный ходом ремонта, но у Кости не было ни времени, ни сил, чтобы заехать на квартиру. Он обещал каждый раз, но… что-то удерживало. Потом понял, что – останавливало опасение нарушить хрупкое равновесие в игре на двух фронтах: та внезапная фантазия о сопляке была абсолютно лишней и питать ее опасно. Димка… его Костя тоже исключил, хотя иногда, вечерами, выдыхая сизый дым в приоткрытую фрамугу, смотрел в окна Димкиного кабинета. На автомате отслеживал, когда приехал, когда уехал, с кем, куда. По привычке, не думая, не анализируя. Он, Штейн, хладнокровный канатоходец, бездна справа, бездна слева и отвлекаться нельзя. Подготовка к тендеру шла к завершению, вопреки ожиданиям времени ушло меньше, чем рассчитывали, и они точно должны были уложиться дней за десять. Шеф был доволен, лишь как-то странно посматривал на Костю, словно что-то искал, в чем-то сомневался. Штейн каждый вечер проверял гараж, но все пока было в порядке – Трунов не обнаружил подмену. Но… это случай, удача, и полагаться на нее глупо. И нужно быть готовым к любому повороту событий. В понедельник его вызвал любимый шеф, с патетикой и воодушевлением разглагольствовал о заводе, об истории «Звезды» и о ролике, о том, что пришло время подвести итоги. А когда понял, что на Штейна все эти речи совершенно не действуют, сообщил истинную причину: – Константин, не нужно сомневаться, ты понимаешь – лучших показателей мало, чтобы выиграть конкурс, нужно еще что-то, кроме обещанных откатов, деньги не главное, знаешь же, а вот фильм, реклама, статейки в газетах добавят привлекательности заводу, и лоббировать наши интересы в комиссии будет легче. Конечно, шеф прав. Если отбросить патетику и бред об исторической ценности «Звезды», это разумный, расчетливый шаг. Если бы только Костя не знал всей правды… хотя гению шефа стоит поклониться в любом случае – одним ходом сыграть на две стороны: на генералов в государственной комиссии и на Воронцова. Великолепно, блестяще. Тебе, Костя, еще учиться и учиться. Наверное, как бы Штейн не прятался за стеклами очков, эти мысли нашли свой выход, отразились в глазах, в улыбке – восхищение напополам с насмешливым пониманием, но Олег Викторович засек только восхищение и сам довольно, а, скорее, самодовольно усмехнулся. – Тебя снимать? Может быть, что-нибудь расскажешь? Как молодой специалист? Костя поморщился. – Не, шеф, мне лучше не светиться, незачем. Трунов согласно кивнул, осознавая вероятность соприкосновения двух миров, мало ли кто посмотрит ролик и в какой компании, и слухи пойдут, разговоры, а это недопустимо, тем более, в решающий для будущего завода момент. И завода, и самого шефа. – Когда готово все будет? – поинтересовался. – Думаю, к четвергу, еще два дня на проверку, сборку документов. Сырой пакет в четверг точно сформируем, – это Костя уже прикинул, рассчитал и уверенно давал обещание. – Быстро вы, молодцы, – похвалил Трунов. – Ну, шеф, захотели бы руки… Трунов явно обрадовался, даже не скрывал довольства, улыбался ласково, тепло. Улыбайся, улыбайся, дорогой шеф… – Тогда, давай, на пятницу приглашу Рашидова со свитой, покажем ему документы в том виде, что будут. Если его все устроит, то тендер процентов на восемьдесят наш. Останутся только частности. Частности… милое определение. В частности, сколько процентов от суммы тендера придется заплатить – десять или двенадцать? Костя понимающе покачал головой, саркастично усмехнулся. Сарказм здесь уместен, и Трунов отзеркалил Костину усмешку. Они на одной стороне… Уже уходил, когда шеф вдруг спросил: – Константин Сергеевич, а ты что планируешь делать после конкурса? У тебя вроде отпуск в мае. Костя остановился, медленно обернулся, держась за дверную ручку, с интересом посмотрел на Трунова. – Не думал еще, шеф. – А помнишь, ты хотел в круиз на одной из тех многоэтажных посудин, которые к нам в порт заходят? – Помню, хотел, – Костя на самом деле давно мечтал провести отпуск, путешествуя на кругосветном лайнере, с пафосом, комфортом, в классе люкс, но… слишком дорого, и слишком долго. Он не мог позволить себе уйти в такой длинный отпуск, и мечта постепенно забылась. – Это хорошо, Костя. Можешь начинать подыскивать варианты, планировать. Получилось улыбнуться правильно – светло, радостно, благодарно. Именно такой реакции ожидал любимый шеф. – Спасибо, шеф! Тот небрежно махнул рукой, мол, ладно, иди, не надо благодарностей. И Костя ушел. Шел по коридору и думал: «Спасибо, шеф… фак! Малой кровью хотите отделаться, господин Трунов, двух зайцев убить – и откупиться, и спровадить вон в самый ответственный период. Ну, ну…» А ведь еще месяц назад он, Штейн, только бы счастливо не прыгал от такого щедрого предложения. Где-то на подходе к своему кабинету услышал телефонную трель. Почему-то подумал – Сашка, тот звонил часто, и Штейн бы не удивился. Еремин спрашивал, что да как, когда дома планирует быть. Но вопросы – это так, для прикрытия больше. На самом деле, звонил он обычно на рабочий номер, и целью этих звонков был контроль. Его стремление к тотальному контролю бесило неимоверно. Сашка считал выкуренные сигареты, спрашивал, чем Костик питается, как много пьет кофе. И ему нужно было точно знать, что Штейн на заводе, а не где-нибудь еще, поэтому и терзал Любашу – все звонки шли на нее, и она уже начала странно коситься на Костю. Надо бы с Ереминым поговорить по этому поводу, постараться объяснить опрометчивость его действий. И для Любаши придумать какую-нибудь удобоваримую ложь… Думал, думал, а придумать не мог. Не говорить же: «Любовь Валентиновна, прикройте, меня терроризирует навязчивый любовник …» Хотя… решился и заглянул в приемную, Любаша увлеченно стучала по клавиатуре. Привыкла с силой, громко и четко отбивать дробь на клавишах, проработав всю жизнь на старых печатных машинках, и не могла приспособиться к современной технике. Костя на мгновенье будто услышал в этой дроби знакомый музыкальный мотивчик, но нет, показалось… – Любовь Валентиновна… – позвал с порога, не входя вовнутрь. – Да, Константин Сергеевич, – Любаша с готовностью вскинулась, как цирковая дрессированная лошадь. Интересно, если он с шефом был бы в контрах, она так же реагировала бы? Или как на многих прочих – холодно и равнодушно? Но пока будем пользоваться ее расположением… – Есть небольшая просьба. У меня родственник с побережья объявился нежданно-негаданно… Любаша вопросительно выгнула тонкую нитку-бровь и уточнила: – Тот самый, который звонит? – Угу. То одно ему нужно, то другое. Вы же понимаете… А мобильный давать не хочу. Вы могли бы его отфуболивать, но не говорить, что я в городе, а на совещании или на территории? И предварительно у меня уточнять? – Конечно, Константин Сергеевич. Напористый родственник – это мне знакомо, – улыбнулась понимающе. Костя слегка выдохнул – небольшая и шитая белыми нитками ложь вроде прошла замечательно. – Буду должен… – Да брось, мы же свои, и мне не трудно. Штейн уже собрался уходить, про себя просчитывая следующий шаг, чтобы отвоевать больше свободы от Сашкиного надзора, как внезапно на секретарском столе зазвонил один из нескольких аппаратов. Любаша повернулась именно к тому, что трещал. Как она в них не путалась? Хотя, опыт не пропьешь… Вскинула вверх в предупреждении руку, и Костя задержался в дверях. – Добрый день, СРЗ «Звезда»… Секретарь выслушала то, что ей сказали на другом конце провода, и подмигнула Косте: – Одну минутку, проверю, на месте ли он. Она нажала громкую связь и соединилась с кабинетом Штейна, зазвучала мелодичная музыка. Пару минут они подождали, потом Любаша вновь переключилась на приемную. – Извините, видимо, еще не вернулся с территории. – С территории? – Костя услышал вопросительный голос Еремина. – Да, Константин Сергеевич с заказчиками на совещании в производственном отделе. Костя усмехнулся – вот уж лажа так лажа, но Сашка вряд ли в курсе их рабочих тонкостей. – А когда будет? – Не могу точно сказать, но вы можете перезвонить… – посмотрела на Штейна, и он показал два пальца, – …часа через два. Ему что-то передать? – Нет, спасибо. Я перезвоню попозже. Сашка отключился, а Любаша, весело улыбаясь, спросила: – Так? – Да! Именно так. Безмерно благодарю. Вы – виртуоз. – Ерунда, Костя, мелочи. По имени она называла его только в наилучшем настроении или на корпоративных посиделках, и Штейн порадовался – точно будет стараться, наверно, такие игры до сих пор разнообразят ее трудовые будни и доставляют удовольствие. Когда зашел к себе, мобильный уже разрывался. Посмотрел на номер – Сашка, но Костя звонок сбросил. Через полчаса отправил сообщение: «Я на совещании, буду через час». В общем, начало положено, будем приучать Еремина, что он, Костя, часто отсутствует на рабочем месте, и отучать звонить на рабочий. Еще бы поставить его перед фактом, что после шести стационарные телефоны отключаются, ибо секретарь уходит домой, и все – Штейн отобьет себе свободу по вечерам, хотя, как ей он воспользуется, еще не знал, но это так, на всякий случай. Еремин перезвонил в пять, Костя сказал, что закончит работать где-то в полдесятого и предупредил, что телефоны после шести переключат на диспетчерскую, и в кабинет звонки поступать не будут. Сашка вроде воспринял нормально, сообщил, что приедет к десяти. Костя не мог не порадоваться – так постепенно, не дразня, не провоцируя, он заставит ментяру поверить себе и ослабить натяжение поводка. И для маневров нужна свобода передвижения. А маневры… кое-что высвечивалось в голове, план уже складывался. Стратегия, тактика и план действий – эти три вещи были синонимами его, Кости Штейна, спокойствия, душевного равновесия. Хотя до спокойствия еще очень и очень далеко…