Эпицентр

Возле родительского дома темно, фонарей нет. Да и район, несмотря, что центр, мягко говоря, не лучший. Обшарпанные брежневки, асфальта нет, кучи мусора навалены около баков. Неспокойный район – все, кто побогаче, давно уже переехали в новостройки, оставшиеся – в основном потомственные алкаши и пенсионеры. И лишь упорные слухи о скором сносе заставляли таких жильцов, как родители Костика, упорно держаться за свои квадратные метры. Саня с изумлением огляделся по сторонам и уставился на Костю, что-то в его голове не складывалось. Видимо, треснул образ лощеного и успешного чьего-то там сынка, который до этого момента вырисовался у парня. Ну, не мажор он, Штейн, вполне себе из самого среднего класса. Просто зубастый и настойчивый. – Сходишь? – Костик спросил и, смеясь про себя, представил реакцию пацана на маму, равнодушным он точно не останется. Тот кивнул, и Костя назвал номер квартиры. – Только быстро – возьми ключи и убегай, – и на невысказанный вопрос во взгляде добавил: – На разговоры не ведись, не разувайся, не соглашайся на предложение поесть, а то возьмет в плен и считай, что пропал. – Все так страшно? – дошло до Сани, что Штейн шутит, и он тихо рассмеялся. – Увидишь, иди. Лишь бы мама лишнего ничего не сказала, а то еще наивно поинтересуется, как давно они встречаются или, что еще хуже, спят. Хотя, она не дура, увидит, что парень – молодой, да и формат совсем не Костин. Засланец вернулся ровно через десять минут, успешно избежав маминых ловушек. Запрыгнул в машину, в салоне – лишь неясный свет на панели, но Штейну показалось, что на щеках проступили яркие пятна румянца. И улыбался как-то глупо. – Нормально все? – что-то маман ему все же наговорила… – Нормально… еле отвертелся… чёткая у вас мама… – какая-то надрывная нота проскользнула в интонациях, подтверждая подозрение Штейна, что не гладко у парня в семье. До гаража ехать недалеко, метров пятьсот, и, слава богу, подъезд расчищен от снега. И ворота отец откопал, так что провернули все быстро. Костины походные принадлежности аккуратно лежали на высоком стеллаже. Взяв сумку со спальником – пуховым, тонким и теплым, Костя поискал, на что бы встать – баул с надувным матрасом на самой верхней полке, под потолком. Только низкая деревянная лавочка, и тянись не тянись, а Штейн не достанет. Тогда на лавочку забрался Саня, но и ему пришлось попрыгать, чтобы зацепить баул за лямку. Прыгал, а Костя, как завороженный, смотрел на играющие в движении мышцы ягодиц, на спину, поясницу – футболка опять выбилась из штанов, и обнаженная кожа приманивала взгляд. Он, кажется, даже дышать перестал… – Черт! – парень покачнулся, оступившись, и Костя, среагировав, схватил его за талию, удерживая от падения. – Ой, черт! – взвизгнул Саня, и непроизвольно выгнулся дугой, – холодно! Точно, Штейн-то перчаток так и не снял, и ледяные прикосновения до мурашек обожгли голую поясницу… Фак! Надо бы отпустить, но всего пара мгновений в оцепенении, и руки помимо воли скользнули выше – черные, матовые перчатки на светлой, уязвимой спине. Раз… два-три… – сердце отщелкивало секунды неровным ритмом, то растягивая до предела, то собирая в точку. В момент, когда показалось – вот-вот, и предельное натяжение времени взорвется шрапнелью, мышцы на сильной тонкой спине сжались и… расслабились, и парень подался назад – не вперед, не уходя от холодных ладоней, а навстречу… Ударило враз, то ли током, то ли под дых, резко втянул воздух и… отпустил, отошел к синей отцовской «Ниве». Черт, это даже не похоть, что-то запредельное, злое. Никаких волн и тепла, никакого возбуждения. Что-то из другой оперы, где-то в голове. Саня смотрел на него внимательно, прямо, в глазах – испуг и странная решимость. Да Костя и сам испугался… Но нашел силы улыбнуться, только чувствовал, это не улыбка – хищный оскал. И крылья носа трепетали… Закурил. Простые действия – достать пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой – отвлекли, уменьшили резкость кадров, будто вырванных из чужой жестокой фантазии: волосы, сжатые в кулак, толчок… вывернутая Ереминским приемом рука… толчок, одновременный удар по ногам –вынудить наклониться, прижать животом к синему капоту «Нивы», все нахуй – штаны, трусы, чтобы не мешали… – Возьми сумки и пошли на выход, – говорил, а голос – хриплый, низкий, чужой. Не дожидаясь реакции, направился к воротам – ему срочно нужен кислород. Выпустив парня, Костя, выключил свет и запер дверь. Вот ведь… сюрприз. Не сделай парень этого движения навстречу, можно было бы списать на то, что он, Костя, поддержал, не дал оступиться… Чёёёрт, а может, показалось всё-таки? Штейн бы ответил себе: «Да, показалось», если бы не испуг во взгляде… Ну кто бы испугался так? Высота скамейки – двадцать сантиметров, упасть с нее скорее смешно, чем страшно. В машине – молчали, Штейн просто в кои-то веки не знал, что говорить. Что-то витало в салоне, вплетаясь звуком в запахи горьковатого освежителя и табака. Что-то шаманское, варварское, будто били барабаны, ритмично, настойчиво. Или кровь стучала в висках? Глупо, фак, как же глупо… Что ты там думал о бескорыстной помощи и долгах мирозданию? Ну, ну… добренький Костя Штейн, сам-то веришь? – Слушай, в сумке спальник, он хоть и легкий, но теплый. И матрас надувной, с подушкой. Будет тебе поудобнее спать… – совладал с собой, насмешка помогла. Саня, до этого увлеченно всматривающийся в огни на дороге, повернулся и теперь рассматривал Штейна… как загадочное неведомое существо. Слегка прищурив веки, из-под ресниц, с любопытством, настороженно. – И зачем мне? Я бы и на мате нормально перекантовался. И вам оно зачем? – Не верил в беспричинную помощь чужого, постороннего человека. Костя и сам не уверен был в своих мотивах. Пожал плечами, убеждать в том, что от души, сиюминутный порыв – не было никакого смысла. – Захотелось, – чем не аргумент? И слово емкое, многое в себя вмещающее. Саня, чувствовалось, готов был возразить и отказаться, но не стал, протянул неуверенное «Спасибо» и замолчал. Молчание вдруг перестало напрягать, давить. Стало легким, но упругим, густым. Заигравшая мелодия телефона будто вибрировала в тишине с полминуты, но взять трубку, ответить – это нарушить обволакивающую тишину, вернуться в реальность. Что и необходимо сделать… – Костя, – произнесла строго мама – Штейн в принципе ожидал ее звонка, но чуть позже. – Да, – и предупреждающе выделил интонацией – слушать нотации нет никакого желания: – мама. – Ты ключи возвращать не собираешься? – А нужно? Поздно уже, у отца, вроде, вторые есть, – он давно вырулил на центральную дорогу, совсем позабыв о ключах, не до них как-то. – Есть, но я вам гуляш наложила с собой взять… – Костя молчал, – хорошо, только в выходные привези. И себя, заодно, – Штейн выдохнул с облегчением, но не тут-то было, мама продолжила: – И… Кость, а ты видел, что у мальчика с рукой? – Что у него с рукой? – ага, вспомнил уродливый шрам на запястье, который еще при второй встрече отметил. – И я не знаю, но что-то мне не нравится. Мальчик сказал, что стеклом распорол, давно, два года как. И зашивали у нас в областной хирургии. Костя скосил глаза на пацана, тот, поняв, что разговор о нем, замер, прислушиваясь, и потер шрам. – Только кажется мне, плохо его зашили. Там нехорошие синие вздутия на ладони. Сынок, ты его пришли ко мне – я всю следующую неделю буду с обеда принимать и договорюсь с Витей, пока он в городе, чтобы посмотрел да на рентген направил. – Ма… я скажу, но это его дело… не уверен, что захочет. Мама фыркнула. – Так убеди, как ты можешь… что необходимо. Останется ведь без руки, молодой совсем. – Ладно, постараюсь. Черт, фак, блядь… Спонтанный порыв, жест доброй воли или еще что за хуйня, но, похоже, он, Штейн, нажил себе геморрой – его сердобольная родительница включила пацана в свою орбиту и теперь с Кости не слезет. – Обо мне говорили? – Да, она хочет, чтобы ты пришел к ней в поликлинику. Направит тебя к хорошему хирургу. – Я уже находился, спасибо. Три месяца пинали из кабинета в кабинет, – пацан нервно усмехнулся, и опять потер запястье. – Ну, теперь не пнут. Ма договорится. Слышал о таком докторе – Виктор Генрихович Розен? – Слышал, пытался попасть к нему, но там запись аж на полгода вперед, – верно, дядя в их убогом городке, да и во всей области, небезосновательно считается самым лучшим специалистом. И не самым доступным по ценам, если платно идти. – Вот, отведет тебя к нему, не ломайся…. Раз уж повезло. Парень хмыкнул, но не ответил. О чем-то раздумывал. Блядь, его что, уговаривать? Нахуй! Но маман… черт, черт! Ведь будет плешь есть, что он эгоист и невнимательный к людям. Уже подрулили к Лешкиному дому, и Костя, не найдя места у подъезда, припарковался за торцом. – Болит? – заметил – все время, что ехали, пацан непроизвольно крутил и сжимал, словно разминал, кисть. – А, ерунда, иногда. Немеет часто. Меня и в армию не взяли из-за этого. Кровь плохо поступает и нервные окончания пережаты. – Сань… – на это «Сань» пацан дернулся, словно отмахнулся, но «Шурик» не ложилось Косте на язык, а эйкать… поздно уже о безличном думать. – Ты сходи все же. На следующей неделе, пока дядя не улетел. Мать говорит, что плохое что-то у тебя, отрежут же нахер руку. – Дядя? – удивился пацан. Или парень? Или, как сказала мама, – мальчик? Но для нее все мальчики, и батины друзья тоже. Не мог Костя определить, сколько ему лет. Иногда казалось – года двадцать два-двадцать три, а иногда – что и двадцати нет. Ладно, потом разберемся… – Ну да, семейка у нас – почти все медики, – пояснил Штейн. – Я схожу… только неудобно как-то напрягать … и вас, и ее… – Мне-то где напряг? Я тут ни при чем. Скажу сейчас, куда обратиться, и всё, моя миссия выполнена. Пацан кивнул, но неуверенно. Фак! Штейн его за ручку точно не поведет. К черту! Пора закруглять этот аттракцион невиданной душевной щедрости и домой, домой… Подумать, а еще лучше – не думать, сразу в койку и спать. – Короче, решай. Написать тебе или запомнишь? – Запомню, конечно, – даже обиделся, сопляк. – Первая поликлиника, второй этаж, восьмой кабинет. Всю следующую неделю – с часу дня. Маму зовут Амалия Генриховна Штейн, на двери есть табличка. Понял? – Да понял, запомню. – Всё тогда, чеши. Завтра деньги вечером подвезу. И адрес с телефонами мне напиши фирмы… той, где Алексей кухню заказал, – блин, еще один геморрой на его, Штейна, задницу. Но придется съездить, выяснить, что там у них за хуйня творится. – Ну? – поторопил Костя, потому как парень уходить не собирался, сидел, будто к креслу прилип. Откуда-то из груди стало подниматься глухое раздражение: на себя – за то, что впрягся в чужие проблемы, на парня – за то, что сидит, ждет чего-то, и что ему нужно – непонятно. А то, что накатило в гараже, давно потеряло свою остроту, глюк и глюк. Он устал как собака, и анализировать, ковыряться в мыслях и действиях, сил банально не осталось. – Двигай уже и сумки возьми… – и на вежливость сил не осталось. – Да, спасибо… – парень стал нервно дергать ручку, но она не поддавалась – пока ехали, сработал автоматический замок блокировки. А бросить терзать ручку и отжать кнопку у него мозгов не хватало. Недоумок. – Давай, я сам, – и Костя, тоже недоумок, вместо того, чтобы щелкнуть по боковой консоли на собственной дверце, перегнулся через колени парня, почти улёгшись на них грудью. Потянулся к кнопке... поймал холодную ладонь. Снова ударило под дых… Ничего не соображая, засунул руку между дверью и сиденьем, на ощупь дернул рычаг, и спинка кресла резко откинулась. Теперь пацан практически лежал, придавленный Штейном. Неудобно, темно, что там у него в глазах – неясно… Зато ясно, что в штанах – откровенно стоит. И понятно – шибануло чужое возбуждение, отчаянное, скрытое. Сам Костя остыл, другие эмоции кипели, не секс, а раздражение, досада. Прошило выстрелом, прямо в висок, и мозги разлетелись ошметками по салону… Поэтому подумать он просто при всем желании бы не смог – не чем было. Работали, как у обезглавленной курицы, только рефлексы… Рукой в перчатке провел по животу, стягивая и без того едва державшиеся на парне штаны. Тот замер, не отталкивая, но и не побуждая. Лишь выгнулся навстречу движению и, шипя, втянул воздух... В подсвеченной зеленью темноте зрение обманчиво ярко выхватывает изогнутую шею, кадык, сжатые в линию губы и взгляд из-под приопущенных ресниц. Это Штейн видит, но ощущения сосредоточены в середине ладони, которая горит ожогом – жжет сквозь тонкую кожу перчатки, через ткань трусов. Под ладонью горячо, жестко, и пульсирует в том самом ритме, что бился в голове весь вечер. Варварском, яростном, живом… И хочется сжать до боли, сдавить. Ни капли нежности, странное бешенство застилает глаза. Он двигает рукой, резко, сильно. Бесит ебаная помеха – трусы. Пытается сорвать к черту, не получается, резинка застревает где-то под задницей. На лишние действия терпежа нет, и так сойдёт… Обхватывая член, еще не смотрит вниз – смотрит в глаза, а потом опускает взгляд. – Блядь, охуеть, – кажется, он это сказал… или подумал… но и все – дальше только черное на светлом. Нет, член тоже темный, но по сравнению с перчаткой кажется светлым. Чуть сильнее сдавить, чуть выкрутить руку, вращая в привычном жесте, скольжения – ноль, и все получается грубее, острее, злее, чем было бы без этой тонкой преграды из чёрной кожи – тёмного, властного на светлом уязвимом. И он чувствует волну прихода, видит, как сперма выстреливает салютом. И не фанфары слышит – пушечные залпы, сердце взрывается где-то под языком. Наваливается, ловит ртом, с жадностью срывает его длинный, тихий выдох. Не целует, просто касается приоткрытыми губами. То ли ворует, то ли берет своё… Он, Костя, тоже кончил? Нет, головка больно упирается куда-то в шлевку пояса, но… если и существует на свете ментальный оргазм, то это был именно он. В пустой голове нет ни единой связной мысли, мозги вышибло нахуй, всё свелось к ощущениям – чистого дыхания, запахов – горьковато-терпких, зрения – глаза в глаза, в темную бездну зрачков. Вроде, он шептал глупое: – Тихо, тихо... – но не слышал ни звука… – всё хорошо, хорошо… Зачем? Успокаивал или усмирял? Осторожно провел пальцами по щеке, вот теперь перчатка мешала – в смеси чувств не хватало прямого тактильного контакта, и Костя стянул ее зубами. На язык попали капли спермы, вяжущие, соленые, и на гладкой Саниной щеке – влажные дорожки от прикосновений. И это зрелище несет к рубежу, за которым вряд ли хватит сил остановиться. Но не может удержаться – слизывает солёное, терпкое из уголка рта, с родинок на щеке… Саня стонет, и этот первый, протяжный и какой-то ломкий стон вопреки всему приводит Штейна в чувства. Блядь, стой! Все слишком… слишком сильно и… - голос Васильева, уже ставший незаметным фоном, вдруг прорвался в сознание «Ты всё ближе, ты всё ближе…всё ближе…» - … слишком неотвратимо, предопределено. Проснулся пёс, сорвавшийся с цепи – бежать… щелчок идеально совпадающих фрагментов сейчас не слишком отличался от щелчка нового ошейника… Штейн резко отпрянул и ударился головой о зеркало, свернув его в сторону. – Фааак! – прошипел, теперь придя в себя окончательно. Надо сесть на свое место и покурить. И что-то сказать. Или не говорить. Черт, подрагивали руки, и прикурить с первой попытки не получилось – сигарета прыгала. Как пацан-то? Посмотрел и лучше бы этого не делал – он все еще полулежал в откинутом кресле, только штаны натянул. Сжимал с силой подлокотник, и когда успел его опустить… – Ты как? – все же спросил. Видимо, его голос вывел Саню оргазменного дурмана, он дернул за рычаг и сел вертикально. Не глядя на Костю, похлопал себя по карманам, и Штейн протянул ему свою сигарету, осторожно, стараясь не соприкоснуться пальцами. Нахуй, а то вдруг снова шибанет… Курили в молчании, но неловкости не ощущали, по крайней мере, Костя, да и парень, вроде, тоже. О какой неловкости речь, когда пряжка ремня давит на член? И картинки в голове – подняться, в темной прихожей прижать к стене, бросить на тонкий мат… – Я пойду… – главное не вслушиваться, главное не ловить в интонациях намек или просьбу, или предложение. – Да, иди… и сумки не забудь. Блядь, он, Штейн, прям как заботливая мамаша. Докатился. Саня поправил одежду, торопливо выскочил из машины и, вытащив спальник и баул с матрасом, застыл у распахнутой двери. Ясно, тоже не знает, что говорить. Шел бы уже, не бесил… – Я… вы… Черт! – ругнулся на себя. Ну да, кому приятно выглядеть ошарашенным наивным сопляком? – Я вам верну вещи, как квартиру найду, – выговорил четко и быстро. Они всё еще на вы? Забавно. – Хорошо, – Костя пригнулся, чтобы видеть его лицо и усмехнулся. – И… может на «ты» перейдем? Парень с сомнением уставился на Штейна: правильно – дрочка не повод для фамильярности. – А что? – Костика понесло, ирония помогала справляться с бешеным током крови в венах лучше никотина, – Ты шустрый, успел даже с моей мамой познакомиться… Выдал это, чуть растягивая слова, приподняв насмешливо брови, и пацана отпустило, он придурочно заржал, махнул рукой и двинул в сторону подъездов. Вот и славно. К себе ехать путь неблизкий, и Штейн вновь вдавливал педаль газа в пол, несся по пустынному городу, но не бесцельно, как прежде, а точно зная, куда и зачем. Одно слово перекрывало все мысли: «Домой, домой, домой…» Приходилось, ерзая, передвигать вбок, к карману, стояк. Сидеть пиздецки неудобно. От неудовлетворенного желания сводило скулы. Но это фигня, важнее то, что приспичило бы так еще недавно, он бы, не раздумывая, свернул к бару Бобика и подхватил первую попавшуюся привлекательную задницу. Сегодня же… фак… Случилось что-то… Весь вечер что-то шло неправильно. Он, Штейн, глотнул противоядия, не так уж и много, но тварь-внутри корчится теперь под слоями грязи и льда. Это её дрожь. Всё, что случилось – слишком для неё светлое, чистое… Снова бросил машину у дома, бегом взлетел на свой этаж. У Наташки шумно – песни, ор, что-то громыхает – наверное, Андрюха вернулся с рейса. Так сказать, неприятности рядом. Но, надейся, Костя, что не этой ночью. Будет переборчик. Хватит… в душ… всё после душа. До душа Штейн так и не добрался, скинул шмотки – пальто, пиджак, даже не разулся. Это попахивало дикостью, но терпения не хватило. Только мелькнуло – спасибо, что ты есть, правая рука… Закрыв глаза, уперся лбом в зеркало. Ему даже представлять ничего не нужно, все образы, усиленные воображением, засвечены в лобной доле. Черное на светлом, ладонь на члене, несколько движений и белые потеки забрызгали зеркало. Фааак… Давненько ему так не сносило башню, и причин то нет… Или есть? Нет, он же не влюбился, так не бывает. У него точно не бывает, просто сработало что-то на уровне химико-физических процессов. Запахов, звуков, гормонов в крови… Предчувствия… Оставляя за собой по пути к спальне брошенные на пол, рубашку, брюки, носки, трусы, рухнул в кровать. Пустой, обессиленный и легкий, как сдутый футбольный мяч. Напомнил себе: с утра убрать барахло, главное – сперму с зеркала стереть перед приходом Еремина. И отрубился мертвецки до самого утра.