Эпицентр

– Нет, Штейн, нет… я не могу. Всё понимаю, но… знаю же тебя, ты воюешь с Труновым, и похеру тебе на всех, лес рубишь – щепки летят, только… – затих, не решаясь произнести вслух, но Костя уже предположил, что последует дальше: – Не думал, что случится, но знаешь, я ожил что ли, Кость. Я и Илья… Быть подлецом так легко?! Ну-ну! Закрыв глаза, еще раз просчитал все «за» и «против». «За» – много, а «против»… одно, а скорее – один, еще один минус. Фак! Штейн, сделав глоток, прикурил, в горле запершило от выпитого, от выкуренного. Ну что ж, погнали… – Я и Илья… – передразнил он, грубо перебивая Сорина. – Да что Илья? Не ты ли говорил, что он умотает скоро? Думаешь, о тебе не забудет или с собой потянет? Не глупи, Леша. И знаешь, что… таких, как Воронцов у тебя еще вагон будет, а я… – пронеслось: а ты, Штейн, сволочь – …как был, так и останусь, с тобой, всегда. – Это подло, Штейн, – Соринский голос зазвенел злостью и обидой, но отступать уже поздно. – Это подло, когда из-за левого мужика ты меня под танк бросаешь. Никогда не поверю в твою особую щепетильность, Лешенька, ты просто ссышь. Сделай всё аккуратно, осторожно. Откопируй быстро, оставь копии в бизнес-центре, заплати менеджеру, пусть они мне перешлют и все. Сомневаюсь, что твой босс сам в центр бегает, скорее – он тебя отправляет, так что вряд ли кто-то ему скажет. И еще… аналитику обратно не вкладывай, выкинь ее. Не думаю, что Воронцов заметит сразу, что ее нет, – Сорин не возражал, слушал, но Штейн даже через тысячи километров чувствовал его противление нажиму. Как стена из молчания. И надо еще чуть-чуть поднажать… – Сделай это, - говорил убедительно, спокойно, не повышая тембра. – И… по жизни ты мне дохуя всего должен. Время пришло, Леша, долги отдавать. Тик-так, тик-так – в виске билась венка, пульсом попадая в ритм секунд. Отпил виски – слова, в принципе, больше не нужны, всё сказано. Лешка выдохнул в трубку: – Хорошо. Сделаю. Но, знаешь что, Штейн, приеду – сразу отдам тебе бабки. Нахуй тебя. Ну, нахуй и нахуй… Пусть побрыкается, гордость поизображает, главное – цель достигнута, Костя Штейн получит необходимые козыри, а что потеряет… тоже нахуй. – Ты, Сорин, только учти – про нашу с тобой дружбу любовничку не рассказывай, ни к чему ему знать. – Поздно. Он знает. Фотки наши видел, – Лешка не выдержал холодно-остраненный тон, истерично и звонко хохотнул в трубку. – Ну и дурак, что открываешься. Небось, всё про себя уже рассказал? – Да-да, ты мне советы подавай, может тебе еще моих долгов прирастет, – зло кинул Лешка и отключился, без «до свидания» и «прощай». Правильно, это же Леша Сорин, старый и единственный друг… был. Лучше бы он визжал и орал. Понимал Штейн: его краткие и отрывистые фразы – самый худший вариант развития событий, это даже не обида, это вывод и решение – нахуй, тебя, Костя, отныне и навсегда. Ну и ладно… Допил и, потушив окурок, приоткрыл раму, вдохнул свежий воздух – море сегодня особенно шумное, штормовое и пахнет солью, едко и пьяняще. Или пьянит нужная доза алкоголя – мыслей в голове не наблюдалось, ни мерзко, ни гадко. Никак. Пора к Еремину под бок и баиньки. В спальне зачем-то заглянул в шкаф, на несколько мгновений подзавис – «зачем?», а потом понюхал Сашкин костюм, висящий на плечиках. Как там Лерка говорила? Домом пахнет? Принюхался и почти ничего не учуял, ни табака, ни одеколона, запах ему показался слишком чистым, но с примесью чего-то сладковатого, знакомого, он не мог разобрать. А потом уткнулся носом в свой, тот, который сегодня носил на работу – несло куревом, не сильно, но закономерно. Надо меньше курить в кабинете и в машине, да вообще – меньше курить. Самую чуточку пОтом, и плюсом тягучая фужерная нота «Гипноза». Фак, давно вроде им не пользовался, а костюм всё равно провонялся. Подтянул новый пиджак, который ни разу не надевал – и тут «Гипноз», рубашки, все до единой – то же самое. Вещи будто заразились друг от друга запахом ланкомовского одеколона. Его не перебивал даже аромат шанелевской туалетной воды, прозрачный и легкий, для каждодневного использования. Наверное, эту смесь никотина с «Гипнозом» Лерка и назвала «кобелиной». А вот про Еремина так и не понял – почему домом? Понюхал еще раз. И не удержался – нырнув рукой во внутренний карман, нащупал какую-то бумажку. Не особо любопытно, но всё же… В комнате темно и разглядеть что-либо невозможно, и Костя снова отправился на кухню. Ну и что это? Добычей оказалась банальная квитанция по оплате стоматолога. Уже было вернулся, посмеявшись над собой – шпион нашелся! – но зацепился за имя на бумажке. Анастасия Александровна Еремина, четыре года. Во как, значит, ребенка водил к врачу. Только что это дает? Ничего абсолютно, Еремин, как и живя в семье, так и не живя, может заботиться о собственном чаде. Это естественно. Вернул квитанцию на место и осторожно прилег рядом с Сашкой. Холодно. В квартире очень тепло, а ему – холодно. Минут десять, укутавшись, пытался согреться, потирая пятки о голени, но не получалось. Тогда без раздумий залез к Еремину под одеяло, нарушив одно из немногих, им же установленных, правил – у каждого свое одеяло. Залез и прижался к горячей Ереминской спине, засунув ступни тому в ноги. Сашка завозился и, откинув руку назад, по-хозяйски притиснул Костика к себе, но, слава богу, не проснулся. Внезапно подумалось, что эта, не дающая ничего информация о походе к стоматологу, сделала Еремина Сашу чуть человечнее, чуть ближе. Да, прижался еще теснее, уткнувшись носом куда-то под лопатку, туда, где черными побегами была набита пугающе красивая татуировка… Проснулся, в комнате – жарко и душно. Шторы задернуты, и смотри-не смотри, всё равно непонятно, который час, но по ощущениям еще слишком рано – где-то шесть утра. Потный и такой же уставший, как и накануне вечером, ни черта не отдохнувший. Сердце выстукивало в горле неровным сумасшедшим тактом. Вот же фак! Кошмар всё еще обрывками стоял перед глазами, наполняя до конца не очухавшееся сознание отвратительными образами. Что за ебаная черта – всегда помнить свои сны? Штейн бы хотел забыть, не видеть, не вспоминать. Но нет. Чётко, осязаемо, в общем, как обычно. Возникло непреодолимое желание откинуть одеяло и осмотреть себя – на коже, казалось, остались липкие следы извивающихся тварей, которые во сне заползали на ступни, настойчиво стремясь вверх, оплетали голени, колени, бедра, сначала одну ногу – он, задыхаясь от омерзения, стряхивал их, отбрасывал, но напрасно – твари лезли на другую. Скользкие, черные, маслянистые, то ли слизни, то ли пиявки, гибкие, с присосками на плоских телах. И ступить некуда – они везде, куда ни глянь, и Костик там, в растянутом резиной сне, совершал нереально длинные прыжки, пытаясь попасть на какие-то кирпичные насыпи, островками разбросанные то тут, то там на полу большого заброшенного здания, куда его занесло в поисках… кого-то или чего-то. Кого или чего – осталось загадкой, смутным тающим образом. Прыгал, а внутри ощущение брезгливой гадливости и страха. Кирпичи осыпались под ногами, и Костя скатывался в шевелящееся, извивающееся месиво. А эпилогом, последним слайдом, и выдернувшим его в реальность, был Еремин, с веселой улыбкой наблюдающий за Костиной паникой, когда он не удержался и по бедра ушел в вязкую массу червей-пиявок, и Сашкины слова: «Надо кровью брызнуть, от нее смертью пахнет». Полный пиздец! И абсурд. Костя содрогнулся от отвращения. Надо ж такому присниться! Хотя… с необъяснимой уверенностью Штейн понимал – это просто сон, кошмар, ужастик. Не более чем последствия лежания на левом боку, алкоголя, табака и нервов. Ну и Сашки Еремина рядом. Блядь, срочно нужна сигарета… Но вместо того, чтобы вылезти из постели, вновь придвинулся к Сашке, обнимая за спину. Этот настоящий Еремин, мирно сопящий, горячий, влажный – они оба вспотели – одуряюще пах потом и чем-то ванильным, пряничным. Домашним. Вот оно. Поймал. Запах напомнил ему о печеном, праздничном, так пахло дома, когда мама готовила к дням рожденья племянниц торт, или печенье, или сладкие пироги. Наверное, именно об этом и говорила Лерка… Но никаких выводов сделать не получилось, не до выводов. Хотелось стереть с себя иллюзорные склизкие следы, от которых до сих пор остался посткошмарный зуд – будто все волосы на теле шевелятся: на бедрах, голенях и даже в паху. Провел рукой по низу живота – блядь, это просто пот! Ни хуя себе упарился! Не раздумывая особо, скинул оба одеяла и притерся к Сашкиной заднице. Приятно повеяло прохладой, и приятно – животным, живым теплом Ереминского тела. Закрыв глаза, поцеловал между лопаток – Сашка, пробурчав: «Сейчас… сейчас, еще пять минут…», перевернулся на живот и обхватил подушку. Костя скользнул ладонями по сильной спине, стирая влагу, к пояснице, по резинке трусов, под резинку. Не задумываясь о последствиях, не думая о Сашкиной реакции, не до того было. Да и хотел не секса. Чего-то другого, из области вампирского и темного – украсть у Еремина его спокойный сон, поднапиться его энергией, подзарядиться. И стереть: с сетчатки – обрывки сна, с кожи – липкие следы. Сел на колени, аккуратно стянул трусы, Сашка завозился, и… вот же удивительно… приподнял зад, облегчая Косте задачу. Опять повторил: «сейчас, подожди… еще пять…» Типа – еби, но не буди. Внезапно от обманчивой доступности накатило возбуждение, и Костик смял ладонями задницу. Странно смотрелось – собственные узкие кисти, тонкие пальцы, чуть сжавшие светлую кожу. Что-то было в этой картинке вызывающе, завораживающее… Перекинул ногу, оседлав Сашкины бедра, склонился к плечам, подул на блестящую от пота шею, поцеловал за ухом, ниже – по загривку, потерся: носом о даже во сне нерасслабленную трапецию, членом – между крепких, слишком мускулистых ягодиц… Повело… Блядь, реально повело! Обнаглев, ткнулся уже сильнее, проезжая головкой по анусу…. Две вещи произошли одновременно – он уцепился глазами за Сашкину татуху – вот, они, твари из сна, черные, мерзкие… и получил болезненный резкий удар локтем в солнечное сплетение… Аккуратно под диафрагму. Перекрыло доступ воздуха, и Штейн, разевая рот как выброшенная на берег треска, несколько мгновений пытался сморгнуть непроизвольно выступившие слезы. Фак! Сашка перевернулся, легко скинув Костю, и смотрел сонно, зло. А потом неожиданно виновато улыбнулся. – Кость, ты как? Сильно я тебя? Костик махнул рукой, урывками втягивая кислород, который доходя до бронх, в легкие так и не поступал. – Черт, рефлекс, прости… – Сашка погладил по груди и слегка надавил. И получилось – Штейн, вдохнув в полную, хрипло закашлялся. – Но, слышишь… не делай так больше. Никогда, – в Ереминском голосе нет ни предупреждения, ни раздражения, одна лишь констатация. Да уж… – Ну тебя нахуй, Сашка, я с тобой калекой останусь, – Костик, стерев слезы, сел, согнувшись к коленям. Приятного мало… но, фак, сон из головы вылетел со свистом, впрочем, как и моментально развеянное болью возбуждение. Подумалось вдруг, и Костя не сдержал мысль: – Если я вообще… останусь. Отпустил бы ты меня, добром же не закончится, – уже было встал, не дожидаясь ответа: пора в душ и собираться на завод… Но Сашка не позволил, удержал за руку, придвинулся – снова душно стало, слишком он, Еремин, жаркий. Как печка… Зашептал быстро: – Не могу. Не могу, Костя… иначе всё зря тогда… Всё зря… я и так на душу грех взял из-за тебя… Что за грех, Штейн так и не узнал – Еремин, судорожно вдохнул и повалил Костика обратно на кровать. Видимо, такой Костя Штейн – слабый, беспомощный, открытый – привлекал его с особой силой, будил в нем того самого зверя, который уже не раз вырывался с узды Сашкиного самоконтроля. Вот и сейчас… Снова – влажно, быстро, неистово. Не протяжно-лениво, по-утреннему расслабленно, а отчаянно – Сашка будто глушил в себе что-то шумными, с липкой оттяжкой, ударами, шлепками. Мокрая кожа о мокрую кожу. И брызги летели, мелкие, соленые. Пота, пока… пота… А потом, после душа, после пары кружек кофе и неизменной сигареты – правда, сегодня Сашке удалось запихнуть в Штейна горячий бутер с сыром и ветчиной, вернулось вчерашнее состояние сосредоточенного равнодушия. Ожидаемо – первой сознательной думой, когда волна вымученного оргазма смыла обрывки-образы кошмара, а вода с кожи – пот и мерзостное ощущение чужого, грязного присутствия, возникла мысль о Сорине. Жалко? Стыдно? Да. И нет. Разумом-то Костя понимал, что всё еще можно исправить, да и притупится у Лешки, простится, только однозначно осадком останется. И вот от него, осадка, как раз и не избавиться, так и будет бултыхаться на дне, пачкая, отравляя. Так и что, Штейн? За что боролись, на то и напоролись… Бей, круши, ломай… И Лешка, невинная жертва, случайно попал в жернова. Разум разумом, а твердое убеждение где-то на интуитивном уровне: это еще один минус – минус три. Наступило время выбирать, и ты выбрал… Что ж, уроки Трунова не прошли бесследно. Четверг – сосредоточенное равнодушие, даже от пластикового веселья не осталось следа, и, забивающий все посторонние и лишние мысли, рефрен: «Все будет хорошо… скоро финиш…». Первым делом проверил свой ящик на Рамблере, есть письмо, и вложения есть, получилось, значит, у Лешки… Скинул их на дискетку. Просмотрит и распечатает вечером дома. Подумал и все же написал Сорину и «спасибо», и «прости», и «обещаю…», а толку от этого? Довели до ума пакет с документами, исправили все косяки, совещались с Труновым – он внес несколько правок, и пришлось переделывать некоторые расчеты. Пожалуй, лишь однажды равнодушие подернулось рябью: обедали вместе с шефом – голубцы с рисом, салатик, вкусно и просто. Шеф шутил, про жизнь расспрашивал, а в карих глазах – настороженность. И все же… привычно, легко, и если забыть про свою и чужую ложь, вполне спокойно и чуточку… перчёно. В конце дня перед уходом Олег Викторович заглянул в кабинет, Костя уже пальто накинул. – Кстати, Константин Сергеевич, напомнить тебе хочу о Рашидове. Завтра в двенадцать прибудет. Ты при параде приходи… Понимаешь, о чем я? Костя мило улыбнулся: «Понимаю, буду». Распрощались, а Штейн на часы взглянул… Фак, время всего-то шесть, отвык он так рано с завода уезжать. Такое состояние – как будто после госэкзаменов или пятилетки за десять дней: времени много, а деть его некуда. И заполнить нечем. Дерьмо. Снял пальто и опять за стол уселся, врубив заново компьютер. Решил, что завалявшиеся хвосты подберет. И еще… сегодня прийти пораньше, завтра… Еремин привыкнет, потом и не отмажешься авралом на работе. Протянет еще часа полтора, а потом в гараж заедет, пора бы уже убедиться – правдива ли его догадка о том, что Трунов в курсе подмены. Так сказать, воочию увидеть… Но завод давил – море, ветер, док, понтон – любимая панорама не вызывала больше отклика ни в уме, ни в сердце. Мрачно, серо, сыро и холодно. Пусто. Ржаво. Это место, сосредоточие всего, что Штейн любил, ценил, чего добился и чем гордился, потеряло над ним власть. Перестало представлять интерес. По сути, все логично: пять лет – тот самый срок, когда нужно двигаться либо вверх, либо вперед. Должно было произойти, постепенно, этапами, а произошло враз – беспощадно и неожиданно. С трудом высидев час, отправился к гаражу. Нервничал? Нет. Вернувшееся состояние отмороженности надежно защищало нервную систему от любой неожиданности. Поэтому, когда ключ не вошел в скважину – удивился, а потом рассмеялся. Трунов, смешной, сменил замок на двери, отрезая Косте доступ к документам. Интересно, как он это объяснит? И будет ли Штейн спрашивать? Нужно подумать…