Эпицентр

Тогда Жизнь продолжается… Костя, свернув на стоянку, подождал, пока охранник опустит шлагбаум, и медленно вкатил на отсыпанную гравием площадку. Выкрутив руль до упора, сдал назад и мастерски припарковался между машинами на свое оплаченное место. Опьянения не чувствовал совершенно, в голове светло, как и не было двух часов тостов, разговоров, пьяных объятий и нахального задора. Вместо символических двадцати минут, о которых он мечтал изначально, два часа… Штейн не сбежал. В какой-то момент – где-то между взглядом Трунова и третьей по счету от «конца мира» рюмкой, почувствовал себя… свободным от страха, невесомым, никому ничем необязанным. Мгновенный катарсис, или взрыв – пуля разлетелась на сотни мелких осколков, и смерть, такая маленькая локальная смерть… Он умер. И воскрес – сердце, вопреки всему, начало новый отсчет. Жизнь продолжается… И все оказалось не настолько фатальным, как казалось в первые секунды после Димкиных слов. Да, Рашидов больше его не замечал – смотрел сквозь, да, господин Мальцев перебазировался поближе к Олегу Викторовичу, да, капраз с «Невельского» поглядывал смущенно и виновато, решив, что именно он спровоцировал «неприятный инцидент». А в остальном ничего не изменилось, слух еще не разошелся волной по залу, не так быстро… и не сегодня вечером. В понедельник будут знать все – от самого последнего слесаря до охранников на проходной. Но это в понедельник. А вечер пятницы – Костин, и он отыграл его виртуозно. Кто-то из офицеров с «Сокола», как раз из тех, о ком пафосно вещал наивный хохол, заметив Штейна, вытянул его к микрофону. Костя мог отбрехаться, но не стал – закусил удила: «Я не сбегу, хуй вам!», и легко взбежал на небольшую, украшенную красными шариками и плакатами сцену между столиком, где устроился нанятый диджей, и огромными колонками. На него направили театральную рампу – архаический реквизит, оставшийся еще со времен партийно-комсомольской заводской самодеятельности, периодически доставаемый из загашников для подобных мероприятий, и чуть не испортил красоту момента злым смехом: «Блядь, ну смотрите, я – звезда «Звезды», любуйтесь», но сдержался. Речь не готовил, рассчитывая ускользнуть, зато экспромт выдал замечательный, самому понравилось, и не в пример любимому шефу, получилось сказать не заученную патриотическую отмазку, а ярко и душевно. Костя стоял в свете ламп и смотрел на молодых офицеров – некоторые только после училища, на еще не зажравшихся, не заигравшихся, на еще горячих щенков, искренне верящих в Родину и в границу, в подвиг и в дружбу… – Я недавно читал историю «Сокола»… – начал негромко и по-простому, – и скажу вам, это было увлекательное чтение. Сколько раз за двадцать лет «Сокол» уходил в поход и возвращался, ведя под конвоем нарушителей, сколько раз гремели пушки, сколько было погонь и побед, сколько имен занесено в летопись корабля… Все эти «сколько» я не считал, – Костя рассмеялся, и смех прозвучал в тишине, его слушали. – Не готовился к этой речи, если бы готовился, посчитал бы обязательно, – теперь кто-то рассмеялся в зале, – но за последние два года, с того времени, как «Сокол» первый раз встал к нашему причалу, не побоюсь этого слова – героическая летопись пополнилась новыми победами и новыми именами… – здесь Штейн сделал артистическую паузу, и назвал первую фамилию: – Командир БЧ-1 Литвиненко… В зале раздалось: «Паша, вставай!», и рядом со столиком, где расположился состав «Сокола», неловко поднялся высокий, лет двадцати восьми офицер. Засвистели, захлопали. Штейн кожей чувствовал атмосферу – восторженно-пьяную, веселую и щемящее-гордую. Все правильно, Костя, утри нос шефу. – Командир БЧ-5 Ремизов, – продолжил Штейн, мысленно поблагодарив память за отличную работу, не думал, что отложилось, но в нужный момент всплыли фамилии и ранги. Поднялся еще один офицер, снова аплодисменты, смех и свист. – Командир БЧ-4 Федотов, – еще один, совсем молоденький парнишка-связист, вскочил и помахал, чуть покачиваясь, – уже хорош, водочка-то льется с шести вечера. – И, конечно, командир БЧ-2 Чуйко! Народ заулюлюкал, БЧ-2 – боевая артиллерийская часть, и ее командир – по виду самый старший за офицерским столиком, как раз отличился в прошлом походе, когда пришлось стрелять по корейскому нарушителю-браконьеру. Костя назвал поименно капитанов, старлеев, медика, мичманов, и в итоге сидящим никто не остался, зато внимание со Штейна переключилось на центр зала, где зазвенели бутылки, и офицеры подняли рюмки. Внезапно кто-то крикнул: – Сергееичу налейте! – кажется, это был Сема… Парень-связист принес ему полную стопку водки и остался рядом, держа свою наготове. – Ребята, желаю: чаще – в море, реже – на суше, и никогда вхолостую. И пусть, пока вы в море, на берегу вас ждут верные жены, преданные друзья, здоровые родители и счастливые дети! – громко завершил свой интерактивный тост Штейн и, звонко чокнувшись со связистом, залпом опрокинул в себя стопку. Мелькнуло: «Вот бы еще паренька в десна засосать а-ля Брежнев, и вечер удался!». Но случился бы переборчик. Понимал, что именно на этой ноте и нужно уйти, трусливым бегством уход уже выглядеть не будет, но его настойчиво потянули к офицерскому столику. Спускался со сцены и с трудом подавил желание показать «фак» в сторону Трунова, Рашидова и прочей компании… Дальше – закрутило, завертело – шум, хлопки по плечу, кто-то полез обниматься, еще налили, еще… На свое место Костя больше не вернулся, нахуй. Димку не видел, кажется, он съебался. Штейн запретил себе размышлять о том, что будет в понедельник. Успеет еще себя пожалеть. Праздник так праздник. Назло и – как там сказал Крайнов: «лису в курятник пустить?» – показательно резвился в «курятнике». Но обстановку за папиным столиком отслеживал, не расслаблялся и не пьянел, хоть юбиляры и частили – тост следовал за тостом, а Костя практически не закусывал. Иногда ловил на себе взгляды тех, кто стал свидетелем Крайновской выходки. Игнорировать любопытство удавалось легко – держать покер-фейс и спину – прямо. Кажется, Ирочка все же успела щелкнуть его на сцене и в окружении моряков с «Сокола» – неизвестно, по собственной ли инициативе, или по поручению шефа. Изображая опьянение, отыграл полтора часа в разговорах «о службе морской, о дружбе большой», поддакивая в нужных местах, щедро даря улыбки, и все это время подсознательно гадал: когда? В какую минуту-секунду слушок дойдет до их дружной компании? Но нет, ни капли скованности, напряженности в прикосновениях, ни брезгливости – откровенно на грани, весело. Или повезло, или банально Трунов попросил молчать, что не удивило бы. Удивило другое – поставив тачку, не спеша шагал к дому, и сердце щемило от странной нежности… Нежности к Семе, который подвалил в курилке и, тихо вздыхая, стоял за плечом – безмолвно выражал поддержку. На прощанье его неловкое: «Это… самое… Костик, не бери в голову, а бери… черт, прости, ну ты понял, без намеков. Забей…». Нежности к Ямскому, догнавшему Штейна уже у машины, резкому, вспыльчивому Ямскому, его: «Постой, Сергееич, подожди». Напряженное рябое лицо и желание что-то объяснить в интонациях – ни сочувствия, ни жалости, услышь их, Костик бы не задержался, а на желание прояснить ситуацию среагировал – прикурил, привалившись спиной к заведенной хонде. С неба – снег с дожем, темно и тепло, машина грязная и на пальто останутся мокрые разводы, а рядом Ямской в такой же позе. Свет от прожекторов на здании управления бил в глаза – как та старая рампа у сцены, и разговор казался то ли частью пьесы, то ли поучительной притчей. Спокойно слушал, а причины, побудившие зама по производству бежать за ним от столовой до «Пентагона», он проанализирует после, когда будет в состоянии мыслить трезво… «Ты, Сергееич, не руби с плеча. Сколько мы с тобой? Пять лет уже… Как был мальчишкой, так и остался, начнешь в понедельник звериться и кусаться… Ты не спеши… Я тебе историю одну расскажу. Помнишь Наумова?» Костя кивнул. Наумов – бывший главный инженер, Штейн в первый год работы его застал. «Так вот, Наумов… Они с Викторовичем лет двадцать вместе проработали, я-то позже пришел. В восемьдесят шестом мне тридцать пять было, с женой недавно развелся. Знаешь же, что я тогда бухал… не просто бухал, спивался… Работу найти не мог, из партии исключили, на морду мою посмотрят и не берут, еще год-два и допился бы. А Наумов меня взял мастером, уговорил Викторовича шанс дать. Где-то год проработал, пить меньше стал, все-таки ответственность, да и Наумова подводить не хотелось, а у нас тут весело было… Как раз на Новый год это произошло, справляли, как и сегодня, в столовке… Я вроде пьяный был в дуплину, но помню отчетливо – пошел в туалет, а Наумов за мной, ну и… привалил к стенке… Помнишь, он же здоровый был бычара, усищи седые… Без подробностей, полез он ко мне, ну я ему в морду, драка некрасивая вышла, Трунов еле растащил нас… Меня домой отправили, проспался на утро – думал, все, я это так не оставлю, пидорасам не место в заводе, к Трунову пойду разбираться, глаза ему открою с какой тварью работает… Как будто я сам в чем-то виноват, и обидно – значит Наумов меня не просто по доброте душевной пригрел… Не успел, первого числа приехали за мной – у нас ЧП случилось, «Планета», ремонтная база – здание корпусного только ввели, но не в полную силу, и многие цеха на «Планете» оставались – затонула. Представляешь – зима, мороз, на воде лед встал, а бросить нельзя. Все под статью пойдут, в первую очередь Трунов с Наумовым. Нужно поднимать, хорошо, что у нас мелко… Две недели поднимали, на заводе ночевали – мастера, рабочие еще домой уходили, а руководство… тут и жили, Викторович тогда поседел, они – Наумов и Трунов – командовали всем. Знаешь, так, Костя… плечом к плечу… И людей в верхах отстояли, отбили. Ну и понял я, что, во-первых Олег давно все знает, во-вторых – никуда я не пойду стучать, а в-третьих – ерунда все, неважно… Выпил, попутал берега, расслабился. А главное в нашем деле то, как кто себя проявит, на кого положиться можно, кто не предаст, не сбежит в трудную минуту… Так и ты, Сергееич, не пыли… Папа и про тебя давно понял, да и я… и похуй, а остальные… поверь мне, Крайнова сожрут быстрее. Я же и сожру. За то, что перед посторонними сор из избы…» – Спасибо, Василий Саныч, только… – черт, задел Ямской за живое – про «не предаст» и про «положиться», не объяснять же – времена другие, люди другие, да и он, Штейн, не Наумов, – ты в курсе, что папа завод продает? Ямской резко развернулся к Косте, часто заморгал, будто ему снег в глаза попал. – Это он тебе сказал? – спросил, и понял Штейн, что знает зам. Может и не все, но знает, и Трунов его сам просветил по старой дружбе. Штейн грустно усмехнулся, покачав головой. Значит, не все люди для любимого шефа – разменная монета, по крайней мере, Ямской – точно нет. Расстались неловко, может и Василий Александрович уже не рад был, что за Костей побежал. Но все равно спасибо ему… Шел – на душе пусто, нежность эта неожиданная словно что-то темное смыла, очистила. Потом… он подумает потом. Обо всем – о следующем ходе Трунова, о Рашидове и его реакции, о Димке… Димку жалко… и даже завидно – стряхнул Крайнов с себя все одним движением: шефа с шантажом, Костю, завод. Обнулил счет, теперь перед ним чистый лист. Как с крыши сиганул. Подумает потом… смешно… о Димке думалось. Все-таки Костя передавил, переоценил или, скорее, недооценил его. Повелся на сволочные мысли, сделал шаг и отступил. Блядь, благородство проявил. Довел бы до конца, выебав на столе, или вообще не начинал – и Крайнов бы не сорвался. В первом случае – повязан стал бы, а во втором – повода бы не возникло. Хотя, уж сейчас сожалеть бессмысленно, что сделано… – Фак! – матюкнулся, резко затормозив. Шагал по тротуару вдоль дороги, не глядя по сторонам, и чуть не налетел на бомжа. То, что бомж – догадался сначала по запаху, потом по виду. Попытался обойти, но бомж не растерялся, шустро цапнул его за рукав, задерживая, и Штейн поморщился: только этого для полного счастья не хватало. – Молодой человек, угостите сигареткой… – блядь, не бомж, а бомжиха – голос женский, кокетливый и молодой. Не вопрос! Костя полез в карман за пачкой, с недоумением рассматривая странное нечто – старая мужская куртка, рваная, грязная, сапоги со сломанными замками, короткие свалявшиеся волосы, фингал и отечные синие губы на пол морды – лицом и не назовешь. И все равно видно – молодая, тридцати нет, наверное, и смотрит заигрывая. Вот же фак… Сигарету протянул, стараясь не дотрагиваться, и не хотел, а брезгливо скривился. Бомжиха, ловко выхватив сигарету, помахала ею перед Костей, зажав двумя пальцами – и жест такой… леди и леди, будто старые повадки, невзирая на внешнюю подзаборность, из нее лезли. И не откажешь. Вздохнув, достал зажигалку, но в руки не дал – протянул и сам щелкнул, прикрывая огонек от ветра… – Что, не нравлюсь? – жадно затянувшись, огорошила вопросом. Костя уже в сторону двинул, обходя попрошайку, и затормозил от удивления. – А должна что ли? Бомжиха рассмеялась, не видел бы – никогда не поверил бы, что веселый и звонкий смех принадлежит спившейся бабе, обитающей, видимо, в тепловом коллекторе рядом со стоянкой. – Меня иногда такие, как ты жалеют. – Как я? – дурацкий диалог, а уйти не позволило замешанное на отвращении любопытство. – Ну… да, мужики-женатики… на грязных шалав тянет, вот и жалеют. – Да ты самокритичная! – Штейн внезапно захохотал, и бомжиха засмеялась эхом. Идиотская встреча, идиотский смех – по сути, и смеяться не над чем, а насмешила. Фак! Сунул ей всю пачку, тоже, наверное, пожалел. Продолжая улыбаться, все же обошел и в спину услышал: – Меня Валей зовут! Костя развернулся – Валя махала ему рукой, в которой сверкала золотыми полосками пачка «Черного русского». – Ну давай, подруга Валя, пусть тебя чаще жалеют. – И тебя… – отозвалась бомжиха. И тебя… да уж, комичное завершение трагичного вечера… Но ведь и правда – до тюрьмы и до сумы… недалека дорога, по крайней мере, о правоте первого тезиса Костя не понаслышке знал. И призрак алкоголизма бродит рядом… тормознул себя на желании пройти сразу на кухню и налить вискаря. Нахуй, форс-мажор-не форс-мажор, а отступать от принятых решений не стоит. Пусть у шефа появился еще один козырь против Кости, но игра пока не проиграна. Как и Димка, он, Штейн, пойдет ва-банк… и в отличие от Димкиной, эта игра пойдет не на чувствах, а на фактах… точнее – на блефе. Стащив костюм – еле-еле ебаную булавку отвинтил, одна застежка, звонко ударившись о край тумбочки, улетела куда-то на пол, утонув в ворсе покрытия, но похуй, завтра найдет, – побросал в шкаф одежду и завалился ничком в кровать. Счастье-то какое, один! Еремин сейчас был бы совсем лишним, требовал бы внимания, а последние крохи эмоций на идиотский смех с «подругой» Валей ушли. Уткнувшись носом в подушку, задумался о завтрашнем дне – пусть будет, как запланировал : сходит в бассейн и… Сначала показалась, что звонит где-то за стенкой у соседей – далекий и глухой вибрирующий звук, а потом все-таки вспомнил – черт, он оставил телефон в кармане пальто, и придется вставать, ползти до коридора. Кто? Внутренности стянуло узлом от нежелания ни с кем говорить, от предчувствия, что услышит – или плевки, или сочувствие, может, уже до Лерки дошло, или, что еще отвратнее – например, Крайнов с покаянием. Или Трунов… Нахуй! Не сегодня, не сейчас, когда ему вполне хорошо в состоянии живого коматоза – безнервно… Пересилил себя: а если Сашка? Пока нашаривал в кармане мобильный, звонок затих. Посмотрел на дисплей, попутно отмечая время – половина одиннадцатого – три пропущенных, и номер незнаком. Точно, Еремин. Ладно, ему Штейн перезвонит, чтобы избежать последующих проблем – вопросов: «Где был? Почему не отвечал?». Забрав с лоджии пепельницу, по ходу в спальню потушил везде свет, и в кромешной темноте вновь завалился в кровать. Подтянул подушки под голову и плечи, и, нарушая все личные запреты, прикурил. Темно, в кухне тикают часы – тик-так, огонек сигареты… Пусто, даже чисто, и заполнять чистоту словами… пачкаться о Еременское дерьмо до отчаянья не хотелось. Но надо. Нажал на дозвон, слушал долгие гудки, постукивая сигаретой о пепельницу. – Да, слушаю… – Сашка наконец отозвался, голос у него хриплый, будто со сна, практически неузнаваем. – Саш, я дома уже, работал, не слышал звонков, – Штейн, сокращая диалог, в одно предложение вместил максимум информации. – Да… – прозвучало неуверенно, и тишина, Костя ждал, а пауза тянулась. Странно. – Саш, ты? – тишина, лишь дыхание, – Еремин, блядь, не молчи! Проснуться не можешь? – Это Саня, то есть Шурик. Вы… ты просил позвонить, когда кухню установят… – Ааа, точно… – протянул растерянно, пацан и ремонт совсем из головы вылетели. Но… жизнь-то продолжается… там, за гранью его расколотой реальности: обязательства, люди… Саня, Лешка… Блядь, ну как же не вовремя! Непроизвольно дернулось плечо, пепел осыпался мимо пепельницы. Фак. – Что, до утра не терпит, названиваешь? – перехватив поудобнее телефон, грубовато уточнил. – Да мне все равно, ты просил, я позвонил. Можешь завтра подъехать, сам посмотришь, – вот же, не ожидал от пацана резкости и наглости. Отбрил и на «вы» ни разу не сбился. Хотя… Костя улыбнулся – огрызается, сопляк, горячий… Что там о «погреться у чужого костра»? Может, наоборот, вовремя? И к черту завод, Трунова, Рашидова. – Ладно, не пыли. Прости, – извиниться Штейну никогда не сложно, особенно, если выгодно, – день трудный… Саня промолчал, и удивил легкостью, с которой от злости к иронии перешел: – Сочувствую… у меня, знаешь, тоже был день – не сахар, – снова помолчал, а Костя подумал, что уместно было бы извиниться еще раз, но не извинился, и одного «прости» хватит сопляку. Саня продолжил уже спокойным тоном: – В общем, мы закончили, осталось полам, там, где паркет, высохнуть и технику на кухне подключить. Я сам подключу, а то эти мужики из «Айсберга» наглые слишком, и не нужно им ничего платить за скорость. Послал я их… – Костя усмехнулся, пацан за его деньги переживает? И решения на себя берет, не боится ответственности. Нравится это или нет? Неожиданно понял – нравится. – И они безропотно пошли? – Ну… не безропотно, но свалили, – Саня рассмеялся, видимо, вспомнив, как и куда он мужиков посылал. – Завтра к обеду приезжай, мы все посчитали, как ты просил. Алексей когда возвращается? Черт, Костя забыл с Лешкой связаться, уточнить, когда тот прилетает. – Не уверен, но вроде в воскресенье… – Хорошо, лак уже высохнет. Мы все-таки успели, – прозвучало с гордостью, будто это его персональная заслуга. – Отлично, я где-то к трем заеду. Пусть только твой бригадир будет на месте, – подумал, и веско добавил, – обязательно. Интересно посмотреть, как Наполеон себя поведет, когда Штейн исключительно из сволочизма его прессовать начнет. – Он приедет, – пауза, быстрое: «До завтра», и гудки. Костя с недоумением посмотрел на трубку, он-то планировал спросить о больнице, о квартире, да и разговор вырвал его из коматоза – увлек и отвлек, а пацан взял и отключился, даже ответа Штейна не дождавшись. Да, характер… у Сани еще тот, но тем забавнее…