Эпицентр

***

      Спалось плохо, сны снились мутные, тягучие, на грани наслаждения и отвращения. Смесь порно с ужастиком – тяжелая Санина голова на груди, его каштановые волосы щекочут соски, тянущее возбуждение в паху, предвкушение – вот-вот, и Саня ему отсосет, и так хочется, и ждется. Наконец, теплые губы обнимают головку. Нетерпимо остро. Костя прочесывает пальцами Санину шевелюру – во сне он, Штейн, старается сдержаться, не толкнуться глубже, не быть грубым. Только в пальцах обман: вместо мягких прядей – жесткие, будто лаком залитые, завитушки, и Штейн резко отрывает от себя за волосы чью-то голову. Совсем не Санину, в руках – оторванная Наташкина башка, глаза выпученные, и накрашенный перламутром рот распахнут, как у мертвой рыбы. Жуть…       Проснулся, повертелся, снова уснул. И снова – сначала предвкушение, возбуждение, потом – адский пиздец. То невнятная кровища, то ереминский старый дружок Витек, тот, что погиб в Чечне – сжимает Костины плечи, навалившись тушей, и что-то кричит в лицо, а что – не слышно. И страшно.       В общем, утром чувствовал себя не самым лучшим образом – стояк такой, что яйца ломит, потный и как будто в грязи извалявшийся. Пришлось дрочить по-быстрому в душе, отгоняя прочь любые мысли о любых губах на члене, и долго тереться губкой под горячими струями. Полчаса потерял, а облегчения – никакого. Волосы после стрижки отросли и требовали сушки феном, но он уже опаздывал. Лохматым бы пойти, да не в это утро. Должен быть с иголочки. Хотя, прийти позже других – тактически верный ход, меньше народу встретит на проходной, на контроле, да и покажет, что ему насрать на всех.       Старательно уложил волосы, побрился, вдумчиво оделся – серый костюм, рубашку белую, на первый взгляд, простую, но в тонкую прозрачную полоску и с длинными узкими манжетами. С ними повозился, мелкие пуговицы пока застегнешь – вспотеешь, галстук Этро в жемчужные и черные «огурцы». Выпил кофе, покурил, попялившись в окно на сочный рассвет. День обещал быть солнечным и по-весеннему теплым. И грязным, машину можно и не мыть, толку не будет. Все равно – до работы и обратно. Часы не забыть, и в бой. Когда застегивал ремешок на «Картье», понял – не так. Правильно, разумно, но не так! В зеркале отражался тридцатилетний ухоженный мужик, наряженный дорого и слегка показушно. Трусливо. Вся смелость – прозрачные полоски на рубашке, но хрен их кто разглядит, пока носом в грудь не уткнется. Нахуй!       Терпение кончилось с последней пуговицей на манжете – удалось стащить рубашку и не оторвать ни одной, а дальше Костя просто сорвал с себя одежду, побросав шмотки на кровать. Открыл дверцы шкафа и потерялся без четкого плана. Блядь, столько барахла накопилось, что выбрать?! Плюс еременские модные тряпки глаз мозолили, сбивая с толку. Вытащив Сашкин пиджак, посмотрел на большую черную нашивку с набитым брендом на подкладке. Мгновенно щелкнуло в мозгах – вчерашний диссонанс с образом, вот он: цена костюмчика никак не укладывалась в портрет «слишком принципиального», как себя обозначил Еремин, мента. Ну не носят честные менты оригинальный «Кашарель», один пиджак в матушке-Рассее штук двадцать-тридцать стоит. А по распродажным шоп-турам Сашка вряд ли мотался… К черту, потом осмыслит до конца, а то завис глупо перед открытым шкафом в трусах и в носках до колен. И план к черту, следует положиться на интуицию. Рука сама потянулась в дальний угол, где висели редко надеваемые вещички. Отщелкивая плечики, нащупал последние, у самой стенки. Лешкин подарок на прошлый день рождения – дешевый и китчевый костюм, ткань – что-то среднее между джинсой и мешковиной, рукав три четверти с отворотом, широкие стежки и разрезы по бокам. Цвет… цвет – дерьмо, то ли темно-горчичный, то ли защитный. Помнил, как рассмотрев подарок, решил – Сорин издевается. И дурацкий диалог помнил дословно:       «Ни за что! Я такое не напялю ни за что!»       Но Лешка казался увлеченно-серьезным, доказывая:       «Бля, Костя, ты одеваешься, как твой пердун-Трунов! А это – новый тренд, увидишь, через годик-два и у нас самым писком будет. И на работу – самое оно, не мнется»       «Ты – дебил? У нас хоть и завод, а дресскод обязателен! По слогам тебе говорю – костюмы-рубашки-гластуки!»       «Так это и есть – костюм!»       «Это говно еще и с брюками?»       «Пафосный ты уебок, Штейн!»       Лешка тогда обиделся, и Костя все же натянул на себя бомжеватый из-за искусственной мятости «костюм». Пиджак сидел странно – слишком короткий, узкий в груди, но в принципе – неплохо, а брюки оказались чудовищными – низкие, в заднице и бедрах широкие, а в голенях – чулком, фасончик а-ля галифе. И вдоль голеней – железные молнии почти по колено. Не расстегнешь – на ноги не натянешь. «Сорин, а жопа где? Почему ее не видно? Она – моя единственная гордость, между прочим» – Костя готов был ради Лешкиного успокоения смириться и с тканью, и с цветом, даже с замками на лодыжках, но не с обвислым задом.       Лешка сразу разлупился и заржал:       «Штейн, твоя гордость – ум, а жопа – она вроде есть, но ты на ней только сидишь! Брюки как раз по тебе, чтобы не дразнился!»       «Иди ты, Сорин. Я в нем выгляжу как педик из анекдота»       «Тебе полезно иногда. И вообще, не нравится – выкинь, он мне все равно в «три копейки на наши» обошелся…»       Тут Костя обозвал Сорина козлом и жмотом, Лешка его – пиздюком и трусом, и они надрались до беспамятства, поехав в «Арсенал» – молодежный клубешник, где Лешка постоянно тискал Костин зад, называя его «моя гордость» и «моя прелесть». В общем, в говно нажрались. А костюм Костя так ни разу и не надевал. Забыл о нем навсегда утром после пьянки.       А сейчас как сам черт велел. Вытащил, расчехлил и натянул брюки. Если бы на них вместо замков чудо-дизайнер пришил пуговицы, Костя бы затормозил, плюнул. С манжетами навозился. Но молнии легко расстегнулись и легко застегнулись, ткань плотно обтянула икры. Хорошо, что ноги не кривые. Даже забавно. За полгода вкусы кардинально поменялись? И низкая посадка не раздражала, и намек на галифе на бедрах. Да и жопа все же выделялась. Отъел? Вроде, нет, наоборот, он похудел, подсушился. А жопа отросла, ха! Наклонился к кровати за пиджаком, и брюки сползли ниже копчика. Костя скривился, ужасно непривычно, но для маскарада – в самый раз. Ремень только затянуть потуже, и вуаля! Взяв пиджак в руки, задумался на минуту – под такое уродство нужно что-то такое же китчевое, бутафорское. Футболку в обтягон с дурацкой надписью, например. Фак, нет, он не готов. Натянул тонкую водолазку без рукавов, но с горловиной, темно-серую, нейтральную. И часы – важная деталь, «Сантос», хоть и скромные, но тут не в тему, нужны другие. Выдвинул верхний ящик комода, где в коробках, футлярах хранил часы и очки. Очки – Леове в роговой оправе, часы – хохотнул и выбрал Улисс Нарден, спортивные, черный корпус с оранжевыми стрелками и цифрами.       Почти все, осталось пальто и туфли. Блядь, туфли… Если надеть туфли, он будет выглядеть не педиком, а клоуном. Ха-ха, зря он, что ли, себе снился в финальной сцене у Трунова по пидорски наряженным – там, во сне, на ногах были тяжелые ботинки, те, что на пургу и на блядки, высокие, с рифленой подошвой и шнуровкой. Вот теперь укомплектован. Мельком взглянул в зеркало – страшно разглядывать себя, третий заход к шкафу он просто не переживет, но беглый осмотр рассмешил. Хотел выглядеть абсурдно и дешево, а выглядел этакой помесью ви-джея с MTV и английского эсквайра на охоте . Бляяядь, Трунов будет в шоке, да похуй – наглости ему, Штейну, не занимать, он вполне готов насладиться тем впечатлением, которое произведет на неискушенный и, по большому счету, невинный аппарат управления «Звезды». В конце концов, терять ему практически нечего.       Как и рассчитывал, на завод он опоздал на крепкие сорок минут. Охранник на контроле, тот самый Сергей, в пятницу чуть не поймавший его с Крайновым, оказался слишком хорошо вышколенным и виду не подал – что что-либо знает, да и наряду Штейна не удивился. Поднимаясь к себе, Костя, жутко коверкая немецкий, напевал в полголоса Рамштайновский «reise, reise, seemann, reise»*. Врубил песенку в машине, пока ехал, на всю катушку, и теперь искусственный, остро-ментоловый – с холодком и шипением, – настрой подпитывался ритмом, голосом, звенящим в голове. Допев до строчки «die lanze muss im fleisch ertrinken» засмеялся, вспомнив – это ж вроде про копье, которое должно вонзиться в плоть. Да, должно, дня два-три потерпеть, и обязательно…       – Константин Сергеевич, опаздываете?       Вот и первый неприятель. Скользко-любезный начальник юридического отдела, метко окрещенный «Треской» за блеклые навыкат глаза и созвучную фамилию. Видимо, прямиком от шефа – слишком уж раскрасневшийся, на взводе.       – Задерживаемся, – поправил его Костя и отпер дверь, но заходить не спешил, позволяя Треске себя рассмотреть. По гадливой ухмылочке понятно – юрист в курсе Димкиной эскапады. И хочется ему подъебать, уязвить Штейна, и колется – кишка тонка. Но не преминул на часы демонстративно взглянуть. И Костя взглянул, специально сверкнув якорем на браслете. Это как членами помериться – у юриста фальшивый «Континенталь», у Штейна – пафосный «Нардин». Якорь Треска оценил, улыбочка сползла, но его смелость Костя недооценил.       – Вас Олег Викторович искал по важному делу. Кому другому я бы посоветовал вазелином запастись, но вам не привыкать, – и скабрезно хохотнул.       – Да, завидуйте, у нас с шефом все по любви, – Костя насмешливо улыбнулся в ответ, но внутри настойчиво засемафорило: «Опасность!»       Юрист отчалил, многозначительно добавив: «Что было, то прошло».       Костя пожал плечами и, наконец, вошел в кабинет. Сняв пальто и пригладив волосы, уселся в кресло. Крутанулся. Шеф подождет, а вот настойчивый сигнал об опасности игнорировать не стоит. Интонации Трески не укладывались в схему вопросов-ответов, к которым приготовился Штейн. Не гомофобный высер, скорее – наезд на финансового директора Константина Сергеевича Штейна, вот чем это выглядело, а про вазелин юристу так, к месту пришлось.       Проехался в кресле к окну – пейзаж законсервирован в безразличие, словно пойман в янтаре – серое, в прожилках утренних лучей, море, суда, слякоть, грязь. И рассуждается легко, без эмоций – Треска всегда считал свою подчиненность Штейну-любимчику шефа несправедливой, грубым нарушением управленческой структуры. И был, в сущности, прав. Но кого это волновало, кроме самого юриста? Никого. Там, у двери, заискивающе-завистливым Треска не показался, он выглядел торжествующим и окрыленным. И это плохо, очень-очень плохо. Запиликал матюгальник, и у Кости перехватило дыхание. Раз-два-три… Штейн выждал, не позволяя себе ответить шефу сразу. Он не испуганный соплячок, дрожащий перед начальством. Раз-два-три… Когда короткие гудки превратились в один непрерывный писк – Трунов давил на клавишу своего аппарата, не отнимая пальца, – Костя ответил:       – Да, шеф?       – Ко мне, немедленно.       – И вам здравствуйте, – механически отреагировал на лающую команду Штейн. В командном тоне ничего из ряда вон, Трунова не в духе иногда заносило на грубость, особенно, с бодуна. Костя оттолкнулся от стола. Разумом он давно просчитал – рано! Рано готовиться к военным действиям, шеф должен дождаться результатов тендера. Но вопящая интуиция сбивала сердце с ритма, и привкус горечи во рту – признак животного страха, не поддающегося ни логике, ни анализу. И к черту анализ! Страх привычно мобилизовал, позволяя из колоды решений выхватить верное.       Собрав портфель, мельком глянул в зеркало – идеально. Легкомысленно и отчаянно в одном флаконе. Обманный финт – ясно, что он готов к упрекам, презрению и любопытству, лишь черный деловой портфель выдавал готовность к настоящему бою.       Резко открыл дверь и чуть не столкнулся с Леркой.       – Ты – дебил, Штейн! Доигрался! – ну вот, и эта не поздоровалась.       – Потом, Лер. Все потом, – Костя обнял Лерку за плечи и подтолкнул в коридор – она мешала, загораживая проход. Улыбнулся и не удержался, быстро поцеловал в губы.       – Ты к папе? Я подожду.       – Не жди, я надолго.       Что-то в его голосе шло вразрез с легкой улыбкой – Лерка дернула головой, отстраняясь и вглядываясь в лицо.       – Пиздец, Штейн. Ты обдолбался? У тебя глаз нет, одни зрачки…       Она ждала ответа, Штейн молчал. Секунды бежали – тик-так. Селектор нетерпеливо заверещал, подталкивая в спину.       Резко и крепко прижал Лерку обеими руками, не рассчитав и заехав портфелем по тощему заду. От неожиданности она ткнулась носом Косте в подбородок, и он почувствовал, как бьется ее сердце – быстро, испуганно.       – Что? Не думаешь же ты, что из-за…       – Все будет хорошо, Лер, – не дав ей договорить, оттолкнул и повернулся к приемной. Шел, не оборачиваясь, зная, что Лерка застыла в распахнутых дверях и смотрит ему вслед. Reise, reise, seemann, reise!       Приемная. Первый пост пройден, первый любопытный и брезгливый взгляд отбит высокомерной улыбкой. Любаша даже не кивнула. Враг номер три определен, номер два он присвоил Треске.       Распахнул тяжелые двойные двери в кабинет Трунова, и вот он, почетный враг номер «раз» – любимый шеф, Олег Викторович, по-тигриному расхаживающий от окна к огромному столу.       – Наконец-то соизволил пожаловать! – хищник замер у окна, солнце за спиной растворило его фигуру в потоке яркого света. А что там за выражение на лице – вообще неясно.       Штейн застыл посредине кабинета, давая возможность оценить наряд. Расслабиться и обмануться.       Шеф оценил – громко и недовольно вздохнул. Ага, на то и расчет – не прореагировать на Костин костюмчик Олег Викторович не вправе, но и сбиваться со сценария не хочет. Игра ломается. Плюс очко Косте.       Трунов перестал отсвечивать у окна и уселся в свое кресло, небрежно махнув Штейну: «Ну, что стоишь?!»       Костя, вспомнив Саню вчера на кухне, его четкие выверенные движения, выдающие нервозность, плюхнулся в кресло, специально задев соседнее – оно отъехало в сторону. Бросил на него портфель, закинул ногу на ногу и посмотрел на шефа. Трунов уставился на вызывающе выставленный ботинок, которым Костя слегка покачивал. Видимо, шеф решал – одернуть за хамство или проглотить. Ни то, ни другое – Олег Викторович удивил, рассмеявшись:       – Ну, Константин Сергеевич, ты даешь! Всякое ожидал, но что ты как… – тут замялся, подбирая сравнение, – как безобидная лягушка перед опасностью, раздуешься и примешь отпугивающую ядовитую раскраску – не ожидал!       Костя, улыбаясь, согласно кивнул, про себя подумав – как же, жди, скорее – как змеюшка, такая яркая и красивая, Аспид, кажется, называется.       – Зато, шеф, все лишние вопросы сразу отпадут. Если у кого возникнут.       – И зря, между прочим, зря… – Трунов побарабанил пальцами по столу, – на заводе, в принципе, ты мог бы все отрицать. Насколько я знаю, Крайнова никто особо не уважает, мало ли что он сказал… А Василий Саныч меры примет, заткнет ему рот, чтобы не распространялся. Трунов помолчал и предсказуемо добавил:       – А я тебя предупреждал! Но ты, Костя, заигрался, оборзел. Осторожность потерял, и вот итог. Сам подставился и меня подставил!       Костя вновь согласно кивнул. Нога на ногу, руки на подлокотниках, расслабленные, и на губах виноватая улыбка. Безобидная лягушка. Бесспорно, только шефовское «на заводе» он отметил. А не на заводе? Так и подмывало спросить, но, терпение – Трунов сейчас от вступления к главному перейдет.       – Отправить бы тебя переодеваться… Да без толку, – встал, прошелся по кабинету, снова уселся – вид создавал, будто никак не решится приступить к казни. Ну-ну. – Мне уже Рашидов звонил.       Костя вскинулся, ногу с ноги снял, корпусом вперед подался – само напряженное внимание.       – Орал в трубку про бани, про то, что я с собой пидораса таскал. Пытал меня – знал я или нет. Считал, наверное, сколько раз ты на его хуй любовался. Был бы кто другой, так и проще было бы… А он же тебе явные знаки внимания оказывал, все время тебя нахваливал. Теперь замаранным себя считает и меня винит. Нехорошо это, Костя. Не вовремя!       Костя рассмеялся искренне – зло и скабрезно.       – Ох уж эти гомофобы! Что там в их головах – не угадаешь. Помнится, мы как-то в одной палатке под одним спальником спали. Может, он себе локти кусает, что тогда не знал? Шанс упустил.       – Не шути так, Костя. Хотя… я и сам ведь чуть не повелся, когда ты про чины болтал. Но для него… вся ситуация видится плевком в душу. Личным оскорблением. И что делать?       Под маской озабоченного добросердечного дядюшки скрывался тонкий и хитрый расчет. Костя хотел бы обмануться, да не выходило – Трунов явно подходил к главному.       – Вам, Олег Викторович, решать. Но не думаю, что Рашидов пойдет на разрыв договоренностей.       – Вот и я не думаю, но… – Трунов взглянул ласково, тем лживым теплым взглядом, на который он, Штейн, велся целых пять лет. Пульс участился, и Костя инстинктивно сжал подлокотники кресла.       – Но знаешь, отойди-ка ты пока в сторонку. Не маячь. Сегодня вместо тебя ТрЕсков документы в комиссию подаст. Я ему уже пакет отдал, проинструктировал, куда да как. – То, что юрист ТрескОв превратился в ТрЕскова, как он один себя и называл, постоянно исправляя свою фамилию в чужих устах – ударение на «Е» так и не прижилось на заводе, наглядно демонстрировало – акции Трески пошли вверх. А Константина Сергеевича Штейна с треском – Костя усмехнулся – обвалились.       Костя разжал руки, чувствуя пот на ладонях. Как бы он себя не контролировал, а физических реакций не избежать. По идее, он и должен реагировать. Встал, повторил путь шефа – от стола к окну и обратно, покачался на носках. И выразил озабоченность делом:       – Он справится?       – Там и тупой справится. Ладно тебе, не переживай. Это все временная мера, пока слух не уляжется, не забудется. А ты прокатись в Администрацию, дожми Белицкого – достал он время тянуть с договором. Дожми его, пусть при тебе контракт подпишет. Хорошо бы ты там, на месте, и за меня черкнул, да я посмотрел – у тебя доверенность просрочена. Но его – дожми! Это очень важно, Костя. Ха-ха, еще бы не важно. Трунов, наверно, себе локти кусает, что доверка оказалась просроченной. Ну… не удивит, если после обеда и новая доверенность всплывет, Треска подсуетится. В идеальном плане шефа под контрактом-заманухой для Воронцова должна красоваться подпись Штейна. Костя покивал, не спорить же.        – И, кстати, ты мне расскажи, какие встречи у тебя на эту неделю назначены. Пусть Любаша впишет их в мое расписание. Да, и давай те, что у тебя дальше по плану – с Убарским из «Аквиса», с теми ребятами с Сахалина, тоже…       Вот и казнь! Костя успел не выдать бешенство – увел глаза с траектории цепких взглядов Трунова.       – …но не мне, Трескову и передай. Пусть свой хлеб отрабатывает.       Покориться или возмутиться? Фак. Нахуй!       – Ну уж нет, шеф! Сахалинских я не отдам!       – Не понял!? – Трунов вложил в это «не понял» максимум иронии и минимум угрозы. Пока – минимум, но понятно: начнет Штейн сейчас упираться, и ему намекнут – Сахалинские братки, если узнают, с ним, педиком, на одном поле и посрать не сядут. Костя оперся на спинку кресла локтями, положил подбородок на сцепленные в замок пальцы. Улыбнулся – хотелось весело, вышло – криво.       – Сядут, Олег Викторович, сядут… – озвучил вслух мысли, и Трунов нахмурился, теряя суть разговора. – Ни с кем другим они говорить не станут. Или со мной, или ни с кем, шеф.       Сахалинцы договаривались конкретно с Костей, выйдя на него через Лешку еще до Нового года. Три судна поставить в ремонт, но не простые, а с начинкой – запрещенными крабовыми ловушками. Браконьерский флот шел по двойному тарифу, и Косте должна была перепасть приличная сумма, плюс Лешке за посредничество. Белая часть пошла бы на счет завода, часть Ямскому за риск и договоренность с проверяющими. Лично Трунов в левой сделке, по большому счету, вообще мимо пролетал. Дело уже блестело от смазки, так сказать, и отдать его Треске? Хуй! Если Штейн всеми силами держал на лице невозмутимую маску, то Олег Викторович скрывать ярость не считал нужным.       – Нет, все-таки ты зарываешься, Штейн. Ультиматумы мне ставишь? Быстро вылетишь отсюда, и вещи собрать не успеешь. Не посмотрю я…       – …на наши отношения!       – Что? – нет, Трунов не взревел, спросил тихо и задумчиво. Не ответив, Костя оттолкнул кресло и повторил путь к окну, в брюках были замечательные глубокие карманы, и Штейн зачем-то позвенел ключами. Скопированная дурная привычка шефа – неосознанная мимикрия сработала. И мысли в Костиной голове стремительно помчались по пути раздумий Трунова над ситуацией. Два варианта: или отодвинуть Штейна со всех стратегических позиций, заставляя добровольно уйти – терять власть не в характере Константина Сергеевича, или спровоцировать скандал и уволить с шумом за какое-либо прегрешение. Их, прегрешений, найдется предостаточно. Или быть либеральной сволочью, или откреститься раз и навсегда, обеляя себя перед Рашидовым. Потому что отбеливаться и открещиваться придется – слишком они близки, Костя и шеф, слишком рядом стояли, слишком много фор и синекур шеф ему раздаривал. Пусть и смысл в другом, а люди увидят и подумают то, что захотят – не за красивые глаза и ум, а за красивую жопу Костя в фавориты вышел. Бедный шеф! Перепутье… Только выбирать какой дорогой пойти придется Косте и в именно этот момент.       И дорог, по мнению Трунова, у Кости всего две – можно отдать Сахалинцев, и медленная агония будет длиться ровно столько, насколько у Штейна хватит терпения, а можно продолжить быковать и закончить все сейчас. Сегодня. Закончить и выдохнуть с облегчением. Костя пожал плечами, одернул узкий пиджак и снова уселся. Не расслабленно, как прежде, а собранно и деловито. Щелкнул замком портфеля и принялся перебирать бумаги. Руки не дрожали, зато сердце билось бешено и гулко, отдаваясь в горле. Шеф наблюдал вроде и спокойно, но нервные крылья носа чуть раздувались, и пальцы плясали в собачьем вальсе по столу. Костя перебирал бумаги – не эта, и не эта, и не эта. Вот она. Первая карта. Тройка, семерка, туз… Он не Германн, а Трунов – не старая графиня. Фак, его понесло, лишь бы негритята не вернулись! Нет, еще не туз, но и не тройка. Уверенная десятка. Костя подтолкнул бумажку по лаковой столешнице. Она, пару раз крутанувшись по оси, затормозила там, где длинный стол для посетителей переходил в папин, образуя букву Т. Трунов не двигался, следя за скольжением, но барабанить перестал. Счастье. Смотрел внимательно и насмешливо. Мол, давай, дергайся, лягушка.       – Посмотрите, шеф. Интересная бумажка.       Олег Викторович с явным скепсисом усмехнулся, но привстал, дотянулся, бумажку взял. И уставился. По мере прочитанного и увиденного выражение его лица менялось: от пренебрежения до задумчивого интереса, от интереса до удивления. От удивления до каменного покер-фейса. Чудненько.       – Ну и что это? – покер-фейс или не покер-фейс, а удивление выглядело абсолютно искренним. И Штейну, прежде чем ответить, пришлось буквально в секунду переигрывать. Налету и впотьмах. Фак!       – Один вопрос, Олег Викторович.       Трунов кивнул, мол, спрашивай – ему тоже нужно заново всю игру выстраивать, каждая лишняя минута – подарок.       – Вы зачем замки на гараже сменили?       – История про поломку тебя не устраивает?       – Сказка про поломку – нет, шеф. Тем более, я в папки еще в начале марта заглянул, вашу милую подставу оценил.       – Тогда зачем спрашиваешь, если такой умный и все знаешь?       У шефа дергался уголок губ, растянутых в подобие усмешки. А у Кости нервный тик пульсом прошивал веко – видимо, мышцы свело от напряги, держать постоянно бровь вздернутой утомительно.       – Не все, шеф. Я ж не телепат. Любопытно мне очень – зачем такой риск – подкладывать мои подписи? В надежде, что я не полезу в прошлые года? Глупо. Или… ошибочка вышла, да?       – Умный ты, Штейн. Молодец. Жаль даже…       Шеф не договорил, встал. Костя ждал – сейчас ритуально пройдет к окну и обратно, но нет. Трунов открыл бар, подхватил бутылку коньяка и два бокала. Один поставил перед Костей. Налил почти до краев, и себе налил. Тянул время, уводил в сторону, или впрямь жаль?       – Пей, что смотришь, не отравлено.       Сам накатил половину одним глотком, фыркнул, смешно помотав головой. Костя поморщился, но сделал пару глотков. Терять контроль, пусть и зыбкий, ему совершенно не улыбалось.       – Жаль, да. – Трунов усмехнулся, и Штейну померещилась грусть в его усмешке. – Знаешь, как там… попроси дурака, он и лоб себе разобьет. Так и тут, ошибка-не ошибка, а некоторые так угодить старались, что подметки на ходу рвали. Вот и порвали.       – Что ж вы так плохо помощников выбирали?       – Из тех, кто есть, много не навыбираешь, Костя. Давай, пей еще.       Штейн задумчиво сделал еще глоток – он понял, на кого так иносказательно намекал Трунов. Ну не он же, самолично, печатал, сканировал и копировал компромат на листах с его, Костиной, подписью. Помощники… Даже гадать не стоит – господин Тресков и Любаша. Трунов дал команду – оставить на бумагах штейновскую подпись, и помощнички прогнулись, да перестарались. Скорее всего, бумаги должны были оказаться в гараже намного позже, когда вопрос с тендером решится, деньги от Воронцова будут получены, и Трунов на низком старте приготовится свалить под крыло Рашидову. А замок Олег Викторович сменил, исправляя ситуацию, чтобы Штейн не успел заметить подмену. Только, старый глупец, в коробки сам не удосужился заглянуть. Зря он, Штейн, так парился, размышлял, шефу приписывая стратегическую многоходовку. Всего лишь неувязка, чужая ошибка. И удача, для Кости – удача.       – М-да, шеф. Сочувствую, идиотски вас подставили. Кто, Тресков?       Трунов, не ответив, усмехнулся. То ли от выпитого, то ли от направления разговора, в его глазах появился темный и теплый блеск. Он вновь посмотрел на переданную ему бумагу, потер бровь.       – Значит, теперь там не твои подписи, а мои? Шустрый ты, Штейн.       – Копии, шеф, копии ваших, – уточнил Костя.       – А подлинники ты вывез и в надежном месте припрятал?       – Как же иначе, шеф. Я не Тресков, умею ситуацию просчитывать.       – Ну и что? Где ты ими махать собрался? Ничего они не значат, Костя.       – Я не собираюсь махать, страхуюсь просто.       – И от чего страхуешься?       – Да мало ли, Олег Викторович, вдруг вы меня в буквальном смысле устранить решите.       – Ерунда, Костя, из-за бумажек этих я мараться не буду. Это один-один, равный счет.       – Не из-за бумажек. Вы правы, это ничья, а вот это уже два-один.       «Это» Штейн достал не сразу, тонкий файлик прилип между страниц подлинного конкурсного пакета. Костя, чуть ли не высунув кончик языка, перелистывал бумаги в портфеле, а Трунов рассматривал его задумчиво и печально. Он сдастся. Не будет биться насмерть. Уверенность в этом притушила в Штейне бешеный азарт – в быстром диалоге его двигали вперед не страх, не разочарование, не месть – азарт игрока, расчетливый и холодный.       В этот раз Штейн не стал пулять файлом по столу, не поленился встать и положить перед шефом копию Сингапурской платежки, присланную Сориным. Давая Трунову время осмыслить ситуацию, вернулся к себе и допил коньяк. Горло свело – крепкая гадость! До слез прошибло. Но горечь во рту растворилась в Хеннесси.       – Ну, шеф, что думаете – потянет на два-один в мою пользу?       Трунов побарабанил по столу, аккуратно и спокойно отложил платежку. Игры кончились. Костя физически ощущал – воздух в кабинете потяжелел, загустел, и ему стало жарко. От выпитого. Но расстегнуть пиджак он не решился, будет выглядеть волнением. Слабостью.       – Знаешь, все думал: ты же педрила, где-то в тебе засела червоточина, она должна делать тебя слабее, уязвимее. Не презирал, но подозревал в жидкости характера. Опасался за тебя, даже жалел. Сын у меня, знаешь, очень мягкий, к жизни не приспособленный. Кто поможет, если не я? А потом, давно, уж и не помню в какой момент, понял, что ошибаюсь. Насчет тебя ошибаюсь. Падкий ты и на лесть, и на подарки, на Крайнова, вон, как запал, но… – шеф помедлил, в его голосе Косте почему-то слышалось разочарование, – но власть слаще, да? Власть, жестокость, эгоизм. И вас, таких, молодых да ранних, пруд пруди. Не тягаться мне с вами, старый я уже, устал. Да и не дотягиваю до полноценной сволочи. Месяц совесть мучила, решил – выдавлю тебя, ты мне сам козырь дал в руки, повод железный, да и Рашидова заодно успокою.       Махнул ладонью перед носом, будто муху отогнал:       – Да и не в бумагах дело, нет их уже в гараже… вывезли все.       Шеф не ждал ни ответа, ни оправданий, но Косте вмиг захотелось отмотать назад разговор и позволить Трунову доиграть начальную партию. Ха! Совестно стало? Он же жестокий эгоист, в глазах шефа, пусть таким и остается. Как там поется: не хватает малости – совести да жалости… Пожав плечами, сам взял бутылку и налил себе и шефу.       Трунов постучал по платежке:       – Воронцов, значит… Только он тебе мог слить информацию. Как я не учел, что он с мальчиками балуется?! Старый я, да. Знает он?       – Вы спрашиваете, знает ли Илья Николаевич про наш конкурс фальшивый, про Белицкого с его безумными откатами? Не знает.       Костя вымученно улыбнулся, подозревая – со стороны его улыбка кажется акульей.       – Вот как… И почему, если не секрет? – Трунов выдохнул с еле заметным облегчением.       – Потому что мне не нужна месть. Я так верил вам, шеф… Раз уж мы откровенны, то… вчерашний я вам бы отомстил, сдал бы мухлеж с конкурсом конкурентам, Саранов бы не побоялся пойти против Рашидова, оспорил бы итоги, дошел бы самого верха. Может, и сам бы не выиграл, но и «Звезде» не дал. А без конкурса Воронцов вам такую сумму ни за что не заплатит. Но я сегодняшний хочу всего лишь одного – денег. Да и бонусом стукнуть пришлых москалей по носу – приятно, не скрываю.       – А не боишься?       – От Воронцова вы Рашидовым прикроетесь, я тоже найду, кем и как прикрыться. Или вы про себя?       – Меня… это зависит от того, насколько ты жадным окажешься. Сколько ты хочешь?       – Знаете же, я не жадный, я разумный. И хочу разумную плату. Двадцать процентов.       – Не борзей, Штейн. Десять.       Ну вот и все – лирика кончилась. Разговоры о слабости и вере, о подлости и совести. Лирика. Стар Трунов или нет, устал или нет, а торговаться будет до последнего.       Торговались, а Костю не отпускало чувство – они просто доигрывают спектакль до конца, все уже решено и сказано. Без азарта торговались. ТВС.