Эпицентр

Время летело к обеду, когда Костя завершил прощальное дефиле – в том, что прощальное, сомнений не осталось: в отделе флота, последнем месте, где Штейну хотелось бы сегодня засветиться, нервные мужики курили вонючую «Приму», дружно удобряя пеплом огромный кактус, цветущий вопреки вливаниям водки и слою из окурков. И на Костю особого внимания не обратили, махнули небрежно – обсуждали последние сводки с «Рапида» и надвигающийся шторм, рассматривая карту погоды. Очередное ЧП – «Рапид» в установленное время не вышел на связь. В общем, не до Штейна им было, и раньше Костя с трепетом настойчиво вникал бы в проблему, пялился в карту, вместе со всеми курил и строил бы предположения… Теперь же равнодушно подумал: да хоть потонет пусть… Правда, такие убытки не ко времени… бабки с Воронцова пока не получены. А потом… потом – хоть потоп. Подумал и понял – все, занавес. Прощай, завод. Пообедать заехал в «Стекляшку» – пафосный рыбный ресторан с видом на залив. В настоящем названии «Кафе дель мар» крылась пафосная же отсылка к Ибице, но в народе оно не прижилось. Стекляшка и стекляшка – прозрачный куб, тяжелое дерево, открытый огонь посредине зала. А также неподъемные для простого люда цены. Косте здесь нравилось. Нравились контрасты: стекла и темного старого дерева, тепла до жары и оставленной мокрой весны за окнами, морских деликатесов и наваристого борща. И малочисленными, но чрезвычайно полезными посетителями. Управляющая Альбина, дежурно улыбаясь, дрессированно метнулась навстречу: – Константин, очень рада. Куда вас определить? – Как всегда, Альбиночка, к окну и в угол, – Костя снял пальто и расстегнул пиджак. Подумав, стянул и пиджак. Закинув его на плечо, следовал за Альбиной в дальний конец зала, кивая по ходу. В глаза бросались сначала светлые рубашки – пиджачки-то, однако, все скинули, – потом знакомые лица: вон Саранов, генеральный конкурентов, с дамой, вон Вася Бондарь, топливный барыга. Вон и областной прокурор с говорящей фамилией Панадуров с прихлебателями, ему Костя тоже кивнул, хотя знал исключительно в рожу. На всякий пожарный. Дошел до облюбованного места, где, обозревая всех, сам оставался практически невидимым за стенками кабинки, зато вид на залив – грандиозный, и услышал режущий московский говорок, разбавленный басовитым смехом. Усаживаясь, Костя стрельнул глазами и поймал скользящий снизу доверху взгляд – ба, в кресле напротив вальяжно раскинулся Воронцов! Его визави, небезызвестный банкир Вальдерфельд, что-то увлеченно рассказывал, а Илья Николаевич заинтересованно рассматривал открытые Костины руки, предплечья. Его рот с пухлой нижней губой приоткрылся и разочарованно сжался в полоску, едва их глаза встретились. Смутная тень узнавания сменилась уверенностью – ах вот ты какой, Костя Штейн! Что-то про себя взвесив, Воронцов, будто нехотя, салютнул бокалом. Костя дернул челюстью, маскируя гнев полуулыбкой, и принялся листать меню. Рядом щебетала молоденькая официантка, но Штейн ее не слышал – пытался совладать со вспыхнувшей злостью: жрет моллюсков, падла наглая, смеется, жизнью наслаждается, а Лешка где? И не звонил, и он, Костя, позвонить забыл. Сам хорош, сука эгоистичная… – …суп, кстати, новый. Называется «Безобразие», рекомендую! – звонко закончила девчонка, ловко перелистнув меню на нужную страницу. – Что, реально безобразный? – плоско пошутил Костя, гася злость и отодвигая телефон – бросился было звонить Сорину, но остановился. Незачем Воронцову их разговоры слушать. Потом. – Что вы?! У нашего шефа просто такой юмор! На самом деле это уха из палтуса, крабов, мидий и маленьких кальмарчиков, со сметаной, зеленым горошком и укропом. – Ааа, тогда давай, и давай… – Костя заказал японский салат, креветки в красном остром кляре, не глядя ткнул в винную карту – попал в траминер, терпкое и легкое пойло, пойдет залить такое количество фосфора и белков. Пока ждал, на воронцовский столик старался не коситься, но слух локатором настроился на чужую беседу – Илья Николаевич предпочитал пить и кивать, а болтал в основном господин «Фельд». Костя выхватил что-то про сноуборд и зимнюю рыбалку, про чистый воздух и далеких хозяев, и, помимо воли, поймал себя на симпатии к банкиру. На самом деле, бывало, и пришлые столичные гости влюблялись в их суровый морской край, там у себя – последнее колесо в телеге, здесь они становились хозяевами своей жизни. Но Илье Николаевичу подобное не грозило. На какую-то фразу банкира, и, как заподозрил Штейн, специально для его ушей, презрительно бросил: – Проснись, Юра, какая жизнь в этой дыре? Жду-не дождусь, когда свалю обратно. Провинция и тупые провинциалы до боли заебали, – голос у него оказался глухим и неприятным. – Каждому свое, Илюша. Детей у тебя нет, а мне за своих здесь спокойно, и за себя спокойно. И главное – без бдительного ока проще о личном будущем заботиться, – «Фельд» интимно рассмеялся, похоже, он накачался бухлом, и его потянуло на откровения. – Для меня все, что к востоку от Урала – другая страна. А провинция, Илюша, это Тула или Тверь, какой-нибудь Орел – чем ближе к Москве, тем унылее. Радуйся, что не туда сослали! Воронцов что-то тихо ответил, Костя не услышал – отвлекся на принесенные шустрой девчонкой салат, суп и презент от шефа – розовое икорное масло и подкопченные булочки. Поморщился: такое пафосное заведение, а икру в чистом виде зажали. Провинциалы гребаные… Все-таки Илья Николаевич – двуличная тварь, инстинкты не подвели. Или рыбак рыбака. Костя, отвязываясь от официантки, попробовал вино, махнул, мол, нормально и, мысленно послав соседей, принялся за суп. Обжигающе горячий, острый, со странным своеобразным вкусом и кучей морепродуктов. Вылавливая в бульоне панцири краба, представил сидящим напротив Саню и смешную гримасу отвращения на его лице. Вот уж в ком нет ни капли лицемерия и наигранности. Остро, до нехватки кислорода, захотелось перенестись в убогую квартирку, на кухню, прикоснуться легко и будто невзначай к Саниной ладони, поймать ответную реакцию. Забыть все… Но… Костя втянул полными легкими плотный от жара воздух, залпом влил в себя вино. Но ему сегодня предстоит доиграть второй акт – визит к Белицкому в администрацию. Белицкий, зам градоначальника по вопросам ЖКХ, был хрестоматийным бюрократом и сволочью. За пару коротких встреч Костя успел оценить его скудный умишко – в старый пятак, и размером, и номиналом. Хитрый, пронырливый, много и бессмысленно говорящий, он казался Штейну эдаким рудиментом старой эпохи. При этом – бравирующий дурновкусием, безнаказанностью и спецшколой для дебилов, но безмерно удачливый в смысле родни и покровителей. После двух минут общения нервы сдавали – кулаки чесались въебать в оплывшее третьим подбородком дупло. Подскочившая девочка снова налила Штейну вина – по этикету неполный бокал. – Ты лей, лей до краев, не стесняйся. В наших провинциях жрут сухарь стаканами, – сказал громко, Воронцов повел плечом и улыбнулся задорно. Сука… Костя погладил себя по руке, пробежав пальцами от запястья до плеча, сжал, оставляя на плече красноватый оттиск, и ухмыльнулся. Блядски, дерзко уставился – глаза у Ильи Николаевича светло-карие, склеры воспаленные, то ли от алкоголя, то ли от недосыпа. И Костя стушевался, резко стало стыдно – не он, Костя Штейн, всю ночь с Лешкой вандалился, утешал, сочувствовал, а эта московская наглая морда. Симпатичная, кстати, морда, мастью на Костю непохожая, но повадками, манерами – как в зеркало посмотреть. Лет через десять. Чувствовались в Воронцове и амбиции, и ум, и то, что будет переть танком, если выгодно, и злой юмор. И обаяние вопреки – то есть, по идее, он, Костя, должен Илью Николаевича недолюбливать, ан нет – смотрел, понимал, что на сволочь смотрит, а нравился. Так что Лешкины метания объяснимы, мозгами тот осознавал – тухло, а существом – тянулся. К силе, к уверенности, к наглости житейской… Фак, зато как же классно предвкушать удачу – они с Олегом Викторовичем, «лошки деревенские», переиграли суку столичную, плюс сто в карму! Воронцов насмешливо поиграл бровями – типа, ну-ну, мальчик, грубость тебе не к лицу. Костя еле удержался, не выпрямил средний палец в характерном жесте, и пригубил вина. Не то чтобы он ощущал себя пьяным, скорее – пустым. Перезагрузка произошла, когда крушил свой кабинет, и на лист его новой жизни Воронцов лег первой записью: опасность, любопытная, даже забавная, но опасность, и ему, Косте, противопоказана категорически. Поковырял салат, острые креветки обжигали, оставляя воспаленный след на внутренней стороне губ, требовали – воды, воды, воды. Глотком допил вино, заштормило – от чили, от жары, от горячей еды. Черт, он так до администрации не доберется, поэтому заказал кофе, крепкий, густой, чего и требовал организм. Уходя, кинул: три штуки за обед, включая чай шустрой девчонке, и намек на воздушный чмок Воронцову. Реакцию не отследил, ни Воронцова, ни банкира «язык-сломаешь-фельда», решительно свалил. Неизвестно что – то ли вино, то ли возбуждение от мимолетной игры с «Илюшей» натолкнуло на простую мысль: не топтаться просителем у Белицкого в приемной, ожидая милости, а вспомнить шальную молодость и зайти, так сказать, через заднюю дверь. Парень, пытавшийся подцепить Костю недавно – почти жизнь тому назад – в кабаке и намекавший о махинациях босса, заведовал в департаменте Белицкого финансами, почти коллега. Штейн в упор не помнил его имени, но должность не забыл. И как понял из того пьяного базара, доступ к телу начальника тот имел прямой, родством обеспеченный. Расстегнув пальто и пиджак, поправил ремень, чтобы пряжка аккурат под пупком легла, постучался и распахнул дверь с надписью на табличке «Велегов Денис Юрьевич, зам. начальника департамента чего-то там бла-бла-бла». Денис Юрьевич сидел за большим столом, пялясь в комп, и по быстрому щелчку вниз экрана Штейн догадался – убивал время за пасьянсом. Зыркнул недовольно – кто посмел? – надутый и важный. Костя помахал перчатками, непрошибаемо улыбаясь – его явно не узнали, но похеру, не гордый, напомнит. – Денис, привет, дорогой. Значит, вот где ты трудишься на благо? Милый кабинетик… Всё последующее оказалось плевым делом – покивать, поулыбаться, щелкнуть ремнем и звякнуть молнией на брюках. Сложным оказалось кончить – вчерашний марафон сказывался, и, к тому же, у Дениса Юрьевича были слишком потные руки и слишком старательный рот. Плюс мужской туалет в администрации не придавал бодрости – на заводе даже для работяг и то толчки попристойнее, а тут словно в разруху девяностых попал – дырки вместо унитазов, сломанные защелки на дверях, вонь ссачья. «Зато камер нет!» – Денис сообщил, игриво заглядывая в глаза. Костя поломался для виду, покривил брезгливо губы, но смилостивился – надавил на лысеющую макушку, выдохнув: «Отсоси за встречу». И Денис Юрьевич с энтузиазмом принялся за дело, встав коленями на сомнительно чистый коричневый кафель. Все бы ничего, и сосал он умело, только член встал, а кончить – как до звезды пешком, у бедного начальника чего-то там бла-бла, кажется, даже челюсть свело от напряга. Костя, пожалев бедолагу, закрыл глаза и представил: вместо умелого рта – жаркое и давящееся слюной горло, вместо короткого, маскирующего лысину ежика – длинные мягкие каштановые пряди, вместо заигрывающих светлых глаз – темные от страха и возбуждения Санины, его родинки на щеке, жесткие сухие ладони… Ну, кончил, и – слава силе воображения! – не быстро, но и не утомив до смерти старательного Дениса Юрьевича. Лишь бы целоваться не полез… а то вырвет, и до свидания подписанный контракт. Отвлекая от излишней нежности, жестко и быстро отдрочил – член у родственничка Белицкого оказался мелкий и симпатичный, с твердыми, небольшими яичками – игрушка, а не член. И всяко приятнее самого Дениса. Костя, ухмыляясь и прищурив глаза, – очки давно, и к счастью, на макушке, – слизнул сперму с пальцев, наклонился и поцеловал в головку – ну правда, милый член. Малая доза искренности помогла делу, и через двадцать минут у Кости на руках оказался подписанный Белицким договор, и даже видеть его мерзкую рожу не пришлось. Покурил, и опа-на, Денис Юрьевич подсуетился, притащил три экземпляра. Что-то Костя говорил, что-то стандартное и лживое, на автомате – обещания, отмазки, комплименты на всякий случай. Говорил, а сам был уже далеко. Дома, в душе, мечтая тщательно вымыться и переодеться. Да вот, мойся-не мойся, меняй костюмы-не меняй, а как там… сняв шкуру, не сменить натуру. Вместо того, чтобы прямиком отправиться на завод, объехал вокруг озера. Тополя, раскинув голые ветви, плясали за окнами машины в пьяном хороводе. Объехал раз, объехал два, мысли кружили вслед за тополями, выстраиваясь в отличный план – позвонить Сорину, узнать про Нину Михайловну, встретиться, вернуть ключи и отношения на круги своя – покаяться, заглянуть в глаза и увидеть прощение. Позвонил на мобильный – выключен, позвонил на рабочий – тишина, отозвался Сорин лишь с третьего звонка на съемную квартиру. Всегда быстрый на язык, Костя молча слушал заспанный Лешкин голос, боясь о чем-либо спрашивать. Страх отпустил, когда Лешка покашлял со сна, щелкнул, прикуривая, зажигалкой и просипел: – Блин, Кость, прости… не позвонил. Меня вырубило конкретно. – Ерунда, Леш, понятно. Как мать? – Пока в реанимации. – Не пришла в себя? Лешка нервно хмыкнул: – Пришла, но в себя ли… Дня через два в неврологию переведут. Пиздец, Штейн, ее полностью парализовало… И переезд этот… – Ты когда собираешься? Могу мужиков с грузовиком подогнать. – Да не надо, спасибо Илье, он все решил. Костя невесело усмехнулся, предчувствуя, что плану вернуть их дружбу на круги своя – грош цена. – А ключи? Ты даже не видел, что тебе там понаделали. – Так у меня третий комплект остался. Заскочил вчера, нормально там вроде, не до этого сейчас. Ах, ну да, не до этого – Костина суета для Лешки привычна и «спасибо» не требовала, он же не Илья. И плохо не от обиды, нет, понимал же, у Сорина – мать, у Сорина – Воронцов, что ему до Штейна? Плохо от знания: хорошее легко забывается, все проходит, вот и дружба прошла. План летел к черту, и холодком пробрало от паскудной мысли – послать Лешку, не унижаясь и не требуя к себе внимания, а дождавшись, когда Воронцов дружка бросит, отыграться – вытирать сопли, упиваясь своей правотой и Соринской болью. Нахуй, может, Лешка и не дорожил прошлым, а он, Штейн, не настолько дурак. – Леш, давай я Стасу позвоню, договорюсь о матери, – Стас, Костин двоюродный брат, сын дяди Вити, как раз в реанимационном отделении работал анестезиологом, забухивал временами, но врачом считался толковым, а главное – со связями. Лешка молчал, сразу в предложение не вцепился, неужели откажется? – Спасибо… Правда, я с ним ночью поговорил, он дежурил вчера. На тебя сослался, забашлял ему, и за палату на двоих, чтобы Танька с матерью лежала. Но позвони и ты, не помешает. Не отказался, но так согласился, будто милостыню кинул. На этом бы и попрощаться, но сволочная натура взбунтовалась. – Кстати, ты ел сегодня? Вопрос не в тему обескуражил Лешку, и ответил он не думая: – Какое там, утром из больницы вернулся, а дома шаром покати… – А ты Илье позвони, он как раз в Стекляшке веселится, пусть тебе заботливо устриц прихватит. Сорин шумно втянул воздух: – Сука ты, Костик! – и, шипя, выдохнул: – Злобная сука! – О, сколько экспрессии! Для Илюши побереги. Лешка бросил трубку, Штейн рассмеялся, сухо и отрывисто. Да, я такая… Сука, почему не сдержался? Зачем, ну зачем на поводу у обиды пошел? Сказал гадость, а на душе абсолютно нерадостно. Мрачно, темно и противно. Набрал Стаса… – Куда, блядь, прешь, пидарас?! – успел крикнуть в приоткрытое окно, возвращаясь в действительность и поняв – хонду к обочине настырно выдавливала бортом какая-то тачка. Водила с соседней полосы, не включив поворотник, радикально вклинивался перед Штейном. – От пидараса и слышу! – лающе отозвался водила, и Костя поперхнулся смешком. Да уж, смешно получилось – два пидараса разъехаться не могут. Притормозил, махнул рукой – проезжай, пока я щедрый. Тачка перестроилась вперед, моргнув благодарно стопами, и на следующем перекрестке свернула направо. Костя огляделся по сторонам – кружить вокруг озера он перестал, Лешке дозвонившись, и в тесном потоке уже до центра доехал. Родной город часто представлялся Штейну брутальным лихим морячком, сегодня же казался бабой, сочной, влажной в предвкушении случки, переборщившей с едкими духами – смесью выхлопных газов, весны, соли и тающего снега. Чужой нарядной бабой. Ключевое слово – чужой. Может и впрямь свалить на материк? Получить куш и рвануть к Олежке в Москву, присмотреться, притереться, знакомствами потрясти. По большому счету, что его в городке держит? Ни работы в скором будущем, ни друзей. Семья? Не настолько он семьей дорожил, чтобы себе жизнь ломать. Странно, что раньше этот вариант не рассматривал. И от Еремина избавится, не попрется же он следом? Или… а вот кто его, Еремина, знает, он же контуженный на всю голову. Если только по-тихому сбежать… Купить сигарет притормозил у придорожного киоска, в окошке торчала вчерашняя бабка, в разы сильнее раздраженная и усталая, но Костя постарался и наскреб ей без сдачи на три пачки. Бабка улыбнулась благодарно и оказалась не бабкой, а замученной теткой лет пятидесяти. Чудеса. Впереди ждала развилка: прямо – дорога на завод, направо – домой. Взглянул на часы – половина четвертого, и забивать на работу, по сути, рановато. Да и не привык он забивать, ответственный трудоголик. Но сил не осталось, не выдержит он третий акт шоу «Звезда». Повернул к дому. Возле подъезда куча свободных мест, но именно на его оказался припаркован незнакомый «Сурф». Сволочной характер или нет, а в отличие от некоторых соседей, Косте не влом было спуститься и переставить машину, когда гость уедет. Остановился рядом, щелкнул сигналкой, помахал соседкам, гуляющим с детьми. Дети кричали, мамаши кричали: Аня, туда не лезь, там грязно, и туда не лезь… А где не грязно? Снег таял, накопленное дерьмо вылезало на свет божий, пахло перепревшей травой и морем. Штейн никогда не любил вёсны – долгие, непредсказуемые, то дождливые, то снежные, но эту весну… он запомнит, однозначно.