Игра стоит свеч

Новый год отмечали на даче у Калинина. По такому случаю уже после обеда наше семейство загрузило свои вещички и подарки в папин «BMW» и отправилось в деревню с нежным названием Бережки, где располагалась резиденция Олега Ивановича. Меня о планах, как обычно, не спрашивали, лишь посоветовали засунуть свои возражения подальше и не отбиваться от коллектива, праздник-то, как известно, семейный. Мое резонное замечание о том, зачем нам на семейном празднике Калинины, осталось без ответа. Когда Олег Иванович называл свой деревенский дом «резиденцией», мое воображение рисовало величественный двухэтажный особняк, похожий на замок, и непременно с башенками, огромную территорию с декоративными деревьями и прячущимися между ними старинными скульптурами, большую чашу бассейна и еще множество интересных вещей. Каково же было мое удивление, когда наш автомобиль, съехав с проселочной дороги, остановился у обычного дома из желтого кирпича, скрытого за высоким каменным забором. Дача и вправду была двухэтажная, но при этом лишенная каких-либо архитектурных изысков. Во дворе обнаружилась крытая летняя беседка и небольшая банька — здесь не было ничего, что бы отличало жилище подмосковного олигарха от других подобных домов. — Илья, как хорошо, что вы пораньше приехали! — Калинин выбежал встречать нас в домашних тапочках и теперь, чертыхаясь, вытряхивал из них снег. — Там мясо для шашлыка дожидается. — Он неопределенно махнул рукой в сторону коридора. — Надо огонь развести, Колюня покажет. Элла, София, поможете с закусками? Не знаю, как ему это удалось, но простая праздничная суета вдруг захватила даже меня, и я с энтузиазмом отправилась накрывать на стол, пока мама доводила до ума недорезанные салаты. Тем временем папа в компании добродушного толстячка — «правой руки» Калинина — разжигал угли в мангале, установленном во дворе. Внутри дом был отделан в стиле лофт — большие открытые пространства, дорогой камень, дерево, — но все это не отличалось показной роскошью, напротив, интерьер казался простым и естественным, таким, что в нем было уютно находиться. Не то что у нас, где порой шагу ступить боишься, чтобы не поцарапать дубовый паркет или не свернуть китайскую вазу дремучего века. Мне, как любительнице минимализма, у Олега Ивановича понравилось. Я складывала оригами из салфеток, когда в столовую вошел Стас, держа перед собой плетеную корзину, наполненную бутылками элитного алкоголя. Папа рассказывал, что у Олега Ивановича здесь есть целый погреб, где он хранит коллекционные вина и другие напитки, это что-то вроде его хобби. Судя по теплой одежде Стаса, он вернулся как раз оттуда. — Привет. — Он аккуратно поставил корзину на стул. — Поможешь? — Конечно. Некоторое время мы расставляли бутылки на столе, не спеша заводить разговор. От Калинина пахло спиртным, вероятно, в погребе он не терял времени даром и осушил пару бокалов, не дожидаясь застолья. Я бы и сама не отказалась, если бы он предложил: возможно, это помогло бы избавиться от неловкости, сковавшей меня при его появлении. К чести Стаса, он сам попытался разрядить обстановку, заведя разговор на отвлеченные темы, а потом спросил: — Как твоя учеба? Сдала анатомию? Калинин был в курсе моих непростых отношений с этим предметом: еще до поездки в Петербург я делилась с ним своими переживаниями. Ох уж этот зачет по анатомии! Мне кажется, я никогда ничего в своей жизни не боялась больше, чем его. В то утро, подходя к дверям аудитории, я ощущала себя, по меньшей мере, агнцем на заклание. Я знала по этому предмету все, что нужно было знать на первом курсе, и даже больше, но после памятной лекции, укрепившей веру профессора в то, что я пришла в академию не из благих побуждений, мои шансы сдать его сводились к нулю. В коридоре не было слышно привычного гомона однокурсников: все как один уткнулись в учебники и лекции, судорожно повторяя материал. Я никогда не любила долго ждать и накручивать себя почем зря, но в тот раз не вошла в аудиторию первой. И даже второй. Смотрела, как вываливаются оттуда побледневшие однокурсники, и слушала, что они рассказывают. Говорили, Волков лютует, топит дополнительными вопросами. Говорили, получить зачет нереально. Я постепенно настраивалась на то, что окажусь в числе неудачников, а их уже было немало. Только после того, как из «пыточной» выползла угнетенная, посланная на пересдачу староста, мне стало не так обидно потерпеть поражение, и я решилась войти. В аудитории несколько человек усиленно скрипели ручками. Преподаватель не сводил с них настороженных глаз, лишая всех шансов воспользоваться шпаргалками. Заметив меня, молча кивнул на билеты. Я вытянула один, назвала номер и, бегло просмотрев вопросы, удовлетворенно качнула головой. — Пахомова, вы так и будете тут маячить? — Волков махнул рукой, будто хотел согнать со стола надоедливую муху. — Сядьте уже куда-нибудь. Я и села. Прямо перед ним, отвечать на билет. — В таком случае я вас слушаю, — пожал он плечами, не особенно удивившись. Я вгляделась в его лицо, пытаясь уловить там какие-нибудь эмоции. Сама не знаю, что я ожидала увидеть. Что-нибудь, что помогло бы мне понять, сдам я или не сдам. Может, ехидство или снисходительную ухмылку, хоть что-нибудь. Но профессор был необычайно серьезен и собран. Я начала отвечать. Голос мой слегка срывался, но говорила я четко и по существу, не повторяя текст лекций, а так, как понимала материал сама, почему-то все время думая, что вот сейчас-то Зубастый меня перебьет и задаст какой-нибудь вопрос с подковыркой, но он ничего не спрашивал, и я спокойно закончила свой ответ и замолчала, на этот раз точно ожидая шквала дополнительных вопросов, но и теперь их не последовало. Олег Сергеевич пододвинул к себе зачетку и размашистым движением решил мою судьбу. После чего вернул книжку мне. — И что, это все? — неверяще спросила я, разглядывая надпись. — А чего вы ожидали, Пахомова? — сухо спросил Волков. — Не знаю… — растерянно пробормотала я. — Думала, вы еще что-то спросите. — Тогда берите еще билет, — без энтузиазма сказал он. Вот, это уже было больше похоже на правду. Я с готовностью пододвинула к себе следующий листочек с вопросами. — Знаете? — Знаю, — кивнула я. — И я знаю, что знаете, — вздохнул он, отодвигая от себя ручку. — А потому не хочу тратить ни ваше, ни свое время. Пожалуйста, идите уже отсюда. — Но… — До меня все еще не доходило, как же так, почему так просто, и тут я взглянула на него внимательнее, уже без страха, и вдруг увидела, как он устал, и мне в голову вдруг пришла безумная на первый взгляд мысль о том, что, может быть, ему вовсе не доставляет удовольствия мучить несчастных студиозусов, но вот только положение обязывает, потому что непростая эта наука — анатомия, да и профессию мы выбрали непростую, и не терпит она тех, кто относится к ней несерьезно, и слабых духом не терпит тоже. — Значит, тебя можно поздравить? Все самое сложное позади? — подытожил Стас, когда я рассказала ему эту историю. — Впереди еще экзамены, — пожала я плечами. — Но самое сложное позади, да. Дом постепенно наполнялся гостями и шумом. Прибывали пухлые солидные господа и их томные дамы в дорогих нарядах и с выражением надменного превосходства на красивых лицах. Некоторые из них были мне смутно знакомы, но большинство я видела в первый раз. За столом велись разговоры о политике, экономической ситуации в стране, о том, как кто-то куда-то ездил отдыхать, и прочее в том же духе. Фоном на большой плазме в углу столовой шел традиционный «Голубой огонек». Я чувствовала себя не в своей тарелке, мне было нестерпимо скучно, и чтобы хоть как-то развлечься, я наблюдала за новой пассией Олега Ивановича — Алисой, жгучей длинноногой брюнеткой лет двадцати с небольшим. Она весь вечер висела на плече бизнесмена, что-то мурлыча ему на ухо, как большая черная кошка, и то и дело бросала страстные взгляды на Калинина-младшего. Это показалось мне забавным. Стас сидел рядом со мной и галантно ухаживал, предлагая различные блюда и напитки, порой тихонько пояснял что-то про гостей, но разговор у нас как-то не клеился, поэтому я даже обрадовалась, когда начались танцы, и он под медленную композицию вывел меня на середину зала. Но радость моя была преждевременной. — Эй, полегче! — возмутилась я, когда рука Калинина по-хозяйски легла мне чуть ниже, чем следовало. — Софа… — Висок опалило горячим дыханием. Стас наклонился так, что его губы почти касались моего лица. — Нам давно нужно поговорить. — О чем? — Я постаралась осторожно отодвинуться от него. Такая близость была неприятна, к тому же алкоголем от него сейчас не просто пахло, а прямо-таки несло. — О нас. — Он пресек мою попытку отдалиться, притянув к себе еще сильнее. — Давай поднимемся наверх, там никого нет, нам не помешают. Хватит от меня бегать. Я не была готова к такому повороту событий. Взгляд заметался по столовой в поисках спасения и внезапно наткнулся на Алису, которая уже покрывалась розовыми пятнами, с негодованием глядя на нас. — Стас, а ты не боишься, что вот та тётечка, которая сейчас болтается на шее Олега Ивановича, будет тебя ревновать? Калинин резко отстранился от меня и, машинально взглянув в сторону девушки, раздосадованно хмыкнул и ответил: — А она на это права не имеет. — А спать с тобой, значит, имеет, — ухмыльнулась я, довольная тем, что моя попытка сменить разговор увенчалась успехом. — Ты такая проницательная, — насмешливо сказал Стас. — Надеюсь, это от того, что ты тоже ревнуешь? — Вот еще, — фыркнула я, любуясь тем, как сверкают его обсидиановые глаза. — А твой отец знает, что ты с ней спишь? — Мы на эту тему не разговаривали, знаешь ли. Но, скорее всего, знает. Он же не дурак. Стас говорил об этом так просто и обыденно, что я с удивлением взглянула на него. — А что такого? — пожал он плечами, заметив мою реакцию. — В конце концов, это не имеет значения. — А что тогда имеет? — Я не совсем понимала Стаса. Если Олег Иванович догадывался, что его девушка изменяет ему с собственным сыном, разве он не должен был разорвать с ней отношения? — Видишь ли, — Калинин снова наклонился ближе, на этот раз, чтобы нас никто не услышал. — Алиса — дочь одного московского чинуши среднего пошиба, с помощью которого мой отец может наладить связи в более влиятельных кругах. Девчонка, в свою очередь, имеет статус возлюбленной олигарха, его деньги и разнообразную половую жизнь. Ну а я просто скрашиваю вечера в ожидании, пока ты, Тушканчик, снизойдешь до меня. Так что все довольны. По мере того, как он говорил, меня начинало все больше тошнить. В животе появилось неприятное чувство и ползло, ползло вверх, и я не успела зажать рот ладонью, прежде чем выплюнуть брезгливое: — Как же это все… мерзко. Руки упали с плеч Стаса. Мне не хотелось прикасаться к нему. — Мерзко, да? — Выражение лица Калинина молниеносно изменилось, ноздри раздулись, глаза полыхнули черным пламенем. — А с женатым преподом преклонных лет трахаться не мерзко, а, Софа? Это было сродни удару под дых. Неожиданно и больно. В глазах потемнело, горло сдавило спазмом. Я отшатнулась от него, но он снова не пустил, так крепко стискивая мою талию, будто хотел раздавить. — Тише, тише, — зашипел он мне на ухо. — На нас все смотрят. Ну и пусть смотрят, мне было все равно, только бы вырваться из его цепких пальцев и оказаться как можно дальше отсюда. Но когда зрение вернулось, я увидела взгляд отца, от которого по спине немедленно поползли мурашки, — и осталась. — Да как ты смеешь… — только и смогла процедить сквозь зубы я. Какое право он вообще имеет затрагивать эту тему? — А ты? — Калинин говорил холодно и зло. Мне показалось — я вижу его впервые, и удивилась самой себе: как я могла тогда, в первую нашу встречу в августе довериться ему, ничего еще о нем тогда не зная? — Что за двойная мораль, Софочка? Ты хочешь казаться хорошей, такой чистенькой, правильной. Так вот, я тебя разочарую: рано или поздно тебе тоже придется испачкаться, а с таким папашей, как у тебя, это случится гораздо быстрее, чем ты думаешь. Так что перестань притворяться, и — добро пожаловать в мой мир. — Пошел ты, — бросила я. — Да конечно, — Стас сверкнул своей привычной улыбкой. — Уже пошел. Песня закончилась, и он проводил меня до моего места за столом и предупредительно наполнил бокал вином, пододвинув его мне с насмешливо-участливым выражением лица. Наверное, следовало бы вылить это вино ему на голову, но вместо этого я осушила бокал до последней капли. Остаток вечеринки прошел, как в тумане. Подходили знакомиться какие-то люди, я говорила с ними и мамой, пила вино и слонялась по столовой. Отец смотрел неодобрительно, но молчал, и я подозревала, что допрос ждет меня на пути домой. Это было самое паршивое празднование Нового года в моей жизни. *** Около двух часов ночи мы наконец уехали. К этому моменту я была уже в достаточно расшатанном состоянии и полулежала на заднем сиденье, безразлично глядя в окно на проплывающие мимо пейзажи. Мама дремала. Отец хмурился в зеркало заднего вида, но молчал. Я бы все равно не смогла с ним сейчас разговаривать. Все мои силы уходили на бесконечное повторение одной и той же фразы, с каждым разом звучавшей в голове все тише и неуверенней: «Только не вспоминать». Тогда, уезжая из Москвы, после всего случившегося, я дала себе слово не чувствовать это. Я пыталась спрятать воспоминания подальше, загнать их в самый темный угол своего сознания, запечатать и никогда больше не извлекать их на свет. И мне удалось. Удалось настолько, что я могла говорить о произошедшем совершенно спокойно, даже с иронией, как будто это случилось не со мной. Но слова, сказанные Калининым, так больно ударили по мне, что печати не выдержали, и теперь события моей прошлой жизни, которые я хотела забыть, подступали со всех сторон, и мне было совсем не смешно. Только не вспоминать, только не вспоминать, только не… Тот вечер мы снова провели у него на кафедре. Он сидел на старом, вышарканном от времени, массивном дубовом столе и увлеченно о чем-то рассказывал. Он всегда много говорил; его голос завораживал и обволакивал, я почти физически ощущала его на своей коже. Если бы кто-то рассказал мне об этом, я бы утверждала, что такого быть не может. Но для него было возможно все. Владимир Крылатов… В него были влюблены почти все девочки с нашего потока. Он покорил студенток с первой лекции. Безумно привлекательный, статный мужчина с благородной сединой в волосах и аккуратной бороде, с проникновенным взглядом, он умел рассказывать о своем скучном предмете как об особом виде искусства. Его хотелось слушать, на него хотелось смотреть, в нем чувствовался аристократизм ушедшей эпохи, навсегда утраченный другими мужчинами. Девчонки придумывали разные предлоги, чтобы оказаться с ним наедине, и пропускали занятия ради отработки. А он выбрал меня. Это сейчас я знаю, почему так случилось. А тогда я даже и не подозревала ничего. Мне, в отличие от многих, не нужно было его внимание. Моего расположения тогда добивались сразу двое парней: один с нашего курса, а другой — с третьего, и меня такое положение дел вполне устраивало. Он сам предложил мне писать у него курсовую. Сказал, что видит во мне потенциал. Я в макроэкономике вообще ни черта не смыслила, но согласилась. Раз уж сам преподаватель говорит, что способности есть, значит, он сумел их разглядеть? Но он разглядел кое-что другое. Чутье его никогда не подводило. Но об этом я узнала намного позже. С тех пор два или три вечера в неделю я проводила у него на кафедре. Он сам составил расписание. Однокурсницы говорили, что мне страшно повезло. И в открытую завидовали. А я, вместо того чтобы отдыхать и гулять после занятий, таскалась к нему на кафедру, нагруженная учебниками. Зато я и в правду начала разбираться в экономике. Он много рассказывал. Не только по предмету курсовой. Иногда он говорил о своих путешествиях в разные страны, об экстремальных приключениях, которые ему довелось пережить, о знакомствах с известными людьми и многом-многом другом. И его голос ласкал, нежил и баюкал, все больше проникая в меня… Потом мне стало не хватать занятий два раза в неделю. Накануне встречи меня охватывало нетерпение, и ни о чем другом думать я уже была не в силах. В тот вечер мы закончили основную часть курсовой. Владимир сидел на столе и рассказывал о какой-то художественной книге, которая увлекла его. На мгновение он замолчал вдруг, задумался, и меж его бровей пролегла складка-хмурка, которую я почему-то считала самой сексуальной в его облике. А потом он посмотрел так, что земля ушла у меня из-под ног. Мне больше не нужны были наши разговоры. Невыносимо хотелось большего. И тогда я отвернулась и сделала вид, что рассматриваю книги на стеллаже. Но он уже уловил мои эмоции. Неслышно ступая, он подошел сзади и замер, ожидая от меня дальнейших действий. Но я не могла даже пошевелиться. Меня охватили чувства, которые я никогда не испытывала прежде. Он осторожно, кончиками пальцев, убрал прядь моих волос, обнажив шею, и коснулся сухими губами ее изгиба. Меня пробила дрожь. Потом еще и еще раз. Он не стал меня мучить. Мягко развернул к себе и поцеловал, утоляя мою жажду. С тех пор я принадлежала ему. Он был очень властным. Он не давал мне выпутаться из своих сетей. Я была в ловушке. Закончилось все так же резко, как и началось. Это потом я узнала о его слабости к девственницам, узнала от старшекурсниц, прошедших через его постель, да и то совершенно случайно, когда сама нашла их всех. В университете об этом почему-то молчали. До меня. Когда он меня бросил, мне было больно. Очень больно. Я дышать не могла. Если бы мне тогда руки ножом резали — я бы не почувствовала. У меня был срыв какой-то, истерика. Безумие. И отголоски этой истерики докатились до самого ректора. Я не знаю, что там дальше было. Я вернулась домой. А по дороге, чтобы не сойти с ума, запечатала чувства и подробности, оставив лишь фабулу, которую впоследствии пересказала отцу и Стасу — в разных вариациях, с разным соотношением правды и вымысла. А потом я Щуку встретила. И захотела, чтобы он стал моим, а потом влюбилась. Или нет? В медицине есть метод лечения, называемый заместительной терапией. Он применяется тогда, когда у человека в организме происходит сбой и возникает дефицит каких-нибудь веществ, нужных для нормальной жизни, например, гормонов, тогда их восполняют веществами синтетическими, то есть, лекарствами, и устанавливается необходимый баланс. Егор стал моей «заместительной терапией». Я чуть не подскочила на сиденье, едва мне в голову пришла эта мысль, и рой воспоминаний испуганно ринулся прочь, а потом растаял, растворился, оставив после себя лишь горечь и сожаление. И больше никакой боли. Лечение помогло. Теперь, когда я вдруг осознала это, все оказалось так просто. Вот почему я так быстро и легкомысленно увлеклась капитаном «Медведей»: в какой-то момент в подсознании что-то щелкнуло, будто переключили тумблер, и произошла замена одних эмоций на другие. Вот только опять не клеится ничего. А может быть, и не должно? Пациент здоров и в лечении больше не нуждается. *** Если бы все было так просто! Уже спустя несколько дней мне пришлось признать преждевременность и поспешность своих выводов. После Нового года прошла неделя. В Академии были каникулы, но торговый центр работал в прежнем режиме, а соответственно, и я вместе с ним. Отец обещал дать мне отпуск во время сессии, но пока она еще не началась, приходилось готовиться к экзаменам прямо на рабочем месте. Я только пообедала и как раз возвращалась в кабинет, как в противоположном конце холла мелькнула вдруг — и сразу скрылась за поворотом — знакомая красная куртка. Сердце предательски забилось, и я надеялась, что обозналась, и поспешила скрыться за дверями отдела кадров, на случай, если все-таки не ошиблась, но тут услышала за спиной: — Девушка, можно с вами познакомиться? Я резко остановилась и не смогла сдержать сдавленного, нервного смешка. — Тупая шутка, — сказала я, оборачиваясь. — Согласен. — Егор выглядел смущенным. — Извини. — Не извиню. — Я испытывала смешанные чувства, и робкая радость от встречи, от того, что я его вижу, сменялась разрастающимся раздражением: зачем он пришел? Почему каждый раз, когда меня хоть немного отпускает, он снова появляется и все портит? — Софи… — В голосе Щукина мне почудилась растерянность, и воспоминания тут же перенесли меня в тот вечер, когда случился наш первый и единственный поцелуй: тогда он был точно так же растерян и с трудом подбирал слова… Нет. И еще раз: нет. Я не стану сейчас об этом думать. — Иди за мной. — Я взяла Егора за руку и увлекла его в сторону служебной лестницы, подольше от чужих глаз. Ей мало кто пользовался, и здесь можно было спокойно поговорить. А нам следовало это сделать. Не знаю, как насчет Егора, но мне было, что ему сказать. — Ты что здесь делаешь? — не отвлекаясь на посторонние темы сразу начала я, и от моего тона Щукин еще больше смутился, а оттенок его лица становился похожим на цвет куртки. — Снова к маме пришел? — Да нет, я… — А, наверное, опять подарок кому-нибудь выбираешь? — Я не дала ему ответить не потому, что не хотела услышать объяснения, нет, меня уже просто понесло. — Или, может, пришел перекусить перед тренировкой, ближе к Дворцу-то нет ничего, обязательно надо сюда припереться, да? — Я к тебе пришел, — просто сказал Егор, останавливая мой словесный поток. Его честность обескуражила меня, и гнев, возникший будто бы ниоткуда, так же быстро улетучился. — А не надо ко мне приходить, — обняв себя руками, тихо попросила я. — Пожалуйста. Если уж разговаривать, то начистоту, без вранья и уловок. Он должен знать, что я чувствую, чтобы больше не делать глупостей, как с тем шарфом, чтобы больше не смотреть на меня так, как на вечеринке. — Не приходи, Егор. — Снова, еле слышно. — Не тревожь меня. Он шумно вздохнул, шагнул навстречу, и в мгновение ока я оказалась притянута к его груди, так что щека коснулась прохладной плащевки, а от парфюма с явной ноткой ветивера так защекотало в носу, что я не сдержалась и чихнула. Над головой тут же послышалось тихое фырканье. В его объятиях было уютно. Я бы, наверное, могла долго так стоять, чувствуя ладони Егора на своих плечах, наслаждаясь моментом, но разговор не был окончен, а я собиралась довести его до конца. Отстранившись и отойдя на безопасное расстояние, я вопросительно посмотрела на Щуку. Поняв, что я настроена серьезно и избежать выяснения отношений не получится, он все-таки ответил: — Я скучаю по тебе. Я облизнула пересохшие губы. Что значит — скучаю? Он же сам сказал, что нам лучше больше не встречаться, или я что-то неправильно помню? — Я правда скучаю, София, — повторил он, опираясь спиной о стену и глядя себе под ноги. — Знаю, я вел себя как… — Определение напрашивалось само собой, но вслух он его произносить не стал. — Я тогда просто растерялся. А сейчас… Я не совсем понимаю, что происходит, но мне тебя очень не хватает. Он поднял на меня свои глаза, и их кристальная чистота убедила меня в том, что он говорит правду. — Представляешь, я Димке завидую, — усмехнулся он. — У вас такие отношения… Искренние, что ли. Я видела, что разговор этот дается ему непросто. И, по обыкновению своему, решила облегчить ему задачу. — И что ты предлагаешь? — Не знаю, — пожал он плечами. — Может… начнем все сначала? Черт, это было настолько банально и нелепо сейчас, что я застонала от разочарования. Взгляд Егора потух, он опустил глаза. — Мы не сможем начать все сначала, — попыталась объяснить я. — Не получится. Нас опять потянет друг к другу, и закончится все точно так же, как в прошлый раз. И на этот раз нас не просто потянет друг к другу, это уже происходит, я не могла ошибаться в своих ощущениях, я чувствовала то, о чем не мог сказать Егор. — Но мы хотя бы сможем нормально общаться? — спросил он с надеждой в голосе. — Дружить? — Сможем. — Нужно было заканчивать этот разговор, пока я снова не оказалась на дне эти синих омутов. — Давай дружить на расстоянии. — Это как? — с сомнением в голосе спросил он. — Ну… Ты просто будешь знать, что я на тебя не в обиде, и что мы друзья. Можем даже по смс переписываться, — я улыбнулась. — Прости, иного выхода я не вижу. — Значит, это все? — с грустью спросил он. Я кивнула. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел, потому что в глазах начали закипать слезы, а к горлу подступал горький ком. Егор нахмурился и закусил губу, но уходить не торопился. Мне показалось, он хочет сказать что-то еще и как будто борется с собой. Потом он посмотрел на меня и кивнул, соглашаясь с моим решением. Когда он ушел, я расплакалась. Наедине с собой можно было не притворяться сильной и уверенной и дать волю настоящим эмоциям. Возможно, я совершила ошибку. Но лучше отпустить его сейчас, чем потом, когда мы увязнем в этом по уши. Приходилось признать: в новогоднюю ночь я определенно поспешила с выводами. Пациент не здоров, у него лекарственная зависимость. И синдром отмены будет мучительным.