Игра стоит свеч

Я не помню, как бежала через темный, заметенный снегом двор, в резиновых тапках и наспех накинутой поверх халата курточке. Мне не было дела до холода: леденящий страх расползался внутри, повсюду запуская свои щупальца, в голове набатом звучала одна-единственная мысль — только бы жива… Морозный воздух обжигал горячие от слез щеки, взгляд метался по тускло освещенным окнам неврологии: не покажется ли в одном из них знакомая до боли тень? Это я виновата. Из-за меня у мамы случился приступ. Почти полгода прошло, как я оставила ее, и до сих пор никак не пыталась с ней связаться, боялась отца, боялась, что он запрет меня дома… Взыгравшая гордость требовала свободы и не считалась с потерями. Но ее цена оказалась слишком высока. Это я виновата. Мама так нежна и так ранима, а я обрекла ее на неведение и страдание. О чем она думала, какие монстры рождались в ее голове, доводя ее до отчаяния? Сколько тех жутких таблеток она пила, чтобы справиться с ними? Дверь отделения была заперта изнутри: время посещений закончилось, и санитары закрыли стационар. Я колотила по ней что есть мочи; несколько минут спустя она распахнулась, и в проеме встала толстая женщина с рыхлым лицом, заверещавшая что-то о недоумках, мешающих отдыхать персоналу. — Пахомова Элла, приступ. Где? — запыхавшись от быстрого бега, перебила я ее. Санитарка захлопнула рот и указала похожим на сардельку пальцем в глубину коридора. — Там спроси, — недовольно проворчала она и тихо добавила себе под нос: — Ненормальная… Коридор утопал в полумраке, только на посту медсестры трепыхался слабый огонек настольной лампы. Услышав мои торопливые шаги, сестра, заполнявшая журнал, встрепенулась и строго взглянула на меня. — Я ищу маму. Элла Пахомова. Она сегодня к вам поступила… Услышав имя пациентки, девушка расслабилась, и даже изобразила некое подобие улыбки на лице, что выглядело совсем неуместно. — Что с ней? — на одном дыхании выпалила я. — Все в порядке, — слегка растерялась медичка. — Вы можете к ней зайти, десятая палата… Прямо по коридору и направо… Дальше я ее не слушала. *** Мама читала книгу. Первым, что я увидела, влетев в палату, была ярко-розовая обложка дамского романа. И только потом я перевела взгляд на мамино лицо. Не знаю, что я готовилась увидеть, но точно не то, что предстало перед моими глазами: мама, спокойная и расслабленная, полулежала на подушках в комфортабельной палате и читала, надев свои очки на тонкой золотой цепочке. У меня перехватило дыхание. — София! Она отложила книгу и, торопливо поднявшись, сжала меня в объятиях. Я стояла столбом, не понимая, что происходит. — У тебя был приступ? — растерянно спросила я, когда она отстранилась. — Что? — удивилась она. — Какой приступ? Боже мой! Тебя напугали? — Мам, я не понимаю… — мой голос дрожал. — Мне сказали, что ты попала в больницу, что тебе плохо… — Ох, Софи, — мама отстранилась, заглядывая мне в лицо. На нем отражалась тревога, смешанная с плохо скрываемой досадой. — Посыльная медсестра, наверное, все перепутала… У меня не было никакого приступа, я прекрасно себя чувствую. Она отступила, приглашая меня присесть на кровать, что я незамедлительно и сделала, потому что ноги вдруг стали какими-то ватными от пережитого волнения. — Здесь работает моя старая знакомая, — попыталась объяснить мама. — Она согласилась на несколько дней положить меня в стационар, чтобы мы могли увидеться. — Но… — я решительно ничего не понимала. — Как ты узнала, что я здесь? Тебе отец сказал? — Нет, - мама покачала головой. — Отец ничего о тебе не говорит, кроме того, что ты в порядке. Он стал очень раздражителен и замкнут. Наверное, это оттого, что он обижен на нас. Ты ушла, а я тебя не остановила. — Он обижен! — передразнила я. — Ты помнишь, что он сделал? — Помню, — грустно улыбнулась она. — И знаю: что бы я ни сказала, как бы ни пыталась его оправдать, ты не сможешь его простить. По крайней мере, сейчас. — Простить? — взвилась я. — Мам, да ты хоть понимаешь, о чем говоришь? — Понимаю. — Четко и немного резко сказала она. — Потому и не хочу больше обсуждать произошедшее. Лучше расскажи, — ее голос смягчился, — как ты здесь. Я же ничего о тебе не знала с тех пор, как ты ушла. Я внимательно посмотрела на маму, изучая ее лицо, отмечая каждую черточку и эмоцию. Какое-то тревожное чувство подтачивало меня изнутри, не позволяя искренне радоваться встрече. Для женщины, чья дочь сбежала из дома почти полгода назад, она выглядела достаточно хорошо. Свежий макияж, укладка, легкая улыбка на губах… Разве что глаза были тусклыми, растерявшими живой блеск. — София, я беспокоюсь за тебя, — мама сжала мою ладонь в своей руке. — Но я верила: если с тобой случится что-то плохое, Илья непременно сообщит мне. Он рассказывал, как ты жила в Петербурге, — призналась она. — Но не говорил, что ты вернулась… — Тогда как же ты узнала, что я здесь? — Мне сказал твой друг, — улыбнулась мама. — Тот, которого ты рисовала, помнишь? Такой интересный молодой человек… — Антон? — удивилась я. — Точно, Антон. Его Маша привела, Мария Михайловна, — поправилась мама. — Он несколько дней провел недалеко от нашего дома, наблюдал, и когда Илья однажды уехал, передал через Марию записку, в которой просил встречи со мной. Он рассказал, что ты живешь и работаешь здесь, а я позвонила своей знакомой, и попросила ее устроить меня сюда на несколько дней. Значит, это все Антон. Придушу засранца при встрече. Или расцелую… — А что сказал на это отец? — Он не знает, уехал на несколько дней в Москву. Но скоро должен вернуться, поэтому я здесь ненадолго. Она обняла меня, прижала к себе, и тревожное чувство ушло, растворилось без следа. — Отец говорил тебе, что пытался вернуть меня домой? — Нет, не говорил. Но я не хочу, чтобы ты возвращалась. Я удивленно взглянула на нее. — Твоему отцу сложно признать, что мы не его собственность, которой он может распоряжаться на свое усмотрение. А сейчас ты живешь своей жизнью, сама выстраиваешь свой путь, — пояснила она. — Я тобой горжусь. И твой дед бы непременно гордился. На душе стало теплее от ее слов. Я даже нашла в себе силы улыбнуться. — Я всего лишь санитарка в городской больнице. — Да, — повеселев, сказала мама. — Но ведь это только начало. Скажи, кого мне поблагодарить за то, что у тебя есть кров и работа? — Никого, мам, — усмехнулась я. — С этим я справлюсь сама… Мама обещала задержаться в больнице еще на несколько дней, и я была рада, что смогу видеться с ней. Теперь мне стало спокойней. Моя жизнь, побуксовав на поворотах, выносила меня на ровную дорогу и обретала новый смысл, и все это возможным благодаря одному человеку. Хотя нет, двум. Кажется, я начинала ценить тех, кто рядом, и где-то в глубине души зарождалась вера в то, что и у меня когда-нибудь получится так — помогать людям по-настоящему. Не потому, что я хочу казаться всем хорошей, а потому, что такова моя суть. Но путь к этому будет ох как не прост. Перед сном я написала Антону смс. Просто не могла не написать после того, что он сделал. И еще мне было немного грустно от того, что он так долго молчит. «Привет! Антипов, спасибо тебе большое». И, получив в ответ короткое и емкое «Не за что», спрятала телефон под подушку и впервые за долгое время засыпала с улыбкой на губах. *** Мама, действительно, пробыла в больнице еще два дня, и я проводила у нее все свободное время. Потом позвонила Мария Михайловна и взволнованно сообщила, что отец вернулся раньше положенного срока. Тогда мама собрала свою сумку, — а вещей у нее было немного, — и, обняв меня на прощание, весело проговорила: — Скажу, что ходила по бутикам. На этом мы с ней и расстались, заранее обменявшись номерами, чтобы созваниваться, когда нам этого захочется. Она уехала, я осталась, и все стало по-прежнему. С учебой в академии проблем не возникало. С однокурсниками у меня установились теплые отношения, а преподаватели, прознавшие о моем образе жизни, были снисходительны, хотя это немного раздражало, ведь я все так же не давала слабины, удерживая первое место в рейтинге. А вот в больнице работы прибавилось. Меня усиленно готовили к переводу в оперблок. Многим это не пришлось по вкусу. Палатные санитарки и медсестры не понимали, чем я заслужила такое отношение «Главного», как за спиной называли у нас Глазунова, и шептались в коридорах отделения, замолкая при моем появлении. Мне и самой было интересно, хотя я уже успела понять и свыкнуться с мыслью, что Волков — человек непредсказуемый, и если что-то вбил в свою кудрявую голову, то это теперь и клином оттуда не вышибешь. Раз уж он решил взять надо мной шефство, значит, так и будет, пока ему не надоест. А пока что он развлекался за мой счет. Стоило однажды из сентиментальных побуждений сварить ему кофе, как милейший профессор не постеснялся вменить это мне в обязанность, и теперь, независимо от того, занята я была или нет, бодрствовала или спала, стоило раздаться безапелляционному «Пахомова, кофе!», как я неслась на кухню готовить напиток. Стоит ли говорить о том, как меня это напрягало? Впрочем, как оказалось, не меня одну. Одним обычным пятничным вечером, когда я уже переоделась, приготовившись ко сну, дверь моей каморки приоткрылась, и внутрь вплыла дежурившая на сутках Дарья Артемовна. В без того маленькой подсобке сразу стало тесно и нечем дышать — хирурга обволакивало облачко до одури сладких духов, хорошо известных всем любителям классики. Захотелось зажать нос пальцами и выдохнуть через рот, но я сдержалась, нацепив холодно-вежливую улыбку. — Дарья Артемовна? Чем я обязана столь позднему визиту? Женщина хмыкнула и наморщила носик, окидывая взглядом мою скоромную обитель. Затем прислонилась к стене, скрестив на груди изящные руки и прожгла меня долгим внимательным взглядом. С момента нашей первой встречи в коридоре больницы мы не так уж часто пересекались, а когда все-таки приходилось видеться, она неизменно окатывала меня ледяным презрением. Поэтому было удивительно, что она решила посетить меня в моей подсобке, но ожидать чего-то хорошего от этого точно не приходилось, так что я внутренне подобралась, готовая к неприятностям. — Я пришла с вами поговорить, — растягивая губы в подобии улыбки, сказала Дарья. — Но сначала не сделаете ли мне кофе, София Ильинична? Говорят, вы его отлично варите. Горячая волна возмущения поднялась внутри, заставив щеки предательски вспыхнуть. Нет, ну они сговорились, что ли? Я им кто — девочка на побегушках? Личный бариста? Я, конечно, все понимаю: они — хирурги, местная элита, но неужели они думают, что им все позволено? Обнаглели! — Простите, Дарья Артемовна, — как можно более ровно проговорила я, борясь с эмоциями. — Я бы с великим удовольствием Вас угостила, но пищеблок уже закрыт, и врываться туда в столь позднее время — не в моей компетенции. — Вот как? — насмешливо спросила женщина. — Я наслышана о другом. Возможно, вы делаете личное исключение для кого-то особенного? Кровь отхлынула от моего лица, когда я наконец поняла, к чему она клонит. Развеселившись, я не смогла удержаться и фыркнула ей в лицо, вызвав на нем массу неконтролируемых эмоций. Дарья прищурилась и плотно сомкнула губы, едва не заскрипев зубами от подобной дерзости. — Извините, Дарья Артемовна, но если у Вас все, то мне хотелось бы отдохнуть, — окончательно наглея, заявила я, желая выпроводить ее из своей комнатки. После трудного дня мне меньше всего хотелось выяснять отношения из-за чужих дурацких домыслов. — Нет, не все. — Докторша взяла старый стул, брезгливо провела тонким пальчиком по рассохшейся спинке и присела, давая понять, что она здесь надолго. Я страдальчески вздохнула. — Я навела о тебе кое-какие справки, София. Оказывается, ты сбежавшая дочь влиятельного в городе бизнесмена. — Ну и что? — пожала плечами я, не понимая, чем все это мне грозит. Ну правда, не собирается же она меня пугать тем, что сдаст отцу? — Не знаю, какие причины заставили тебя прятаться, но, думаю, твой папа будет рад узнать, где ты. А нет, собирается. — Дарья Артемовна, — покачав головой, сказала я наставительным тоном. — Вы же умная женщина. Неужели вы думаете, что при всем своем, как вы заметили, влиянии, отец до сих пор не знает, где я? Поверьте, он знает, и раз до сих пор не забрал меня отсюда, значит, просто позволяет мне здесь быть. Так что вы выбрали неудачный повод для шантажа. Во время моего монолога по лицу Дашеньки пробежала тень сомнения, и в глазах на миг промелькнула растерянность, но уже в следующий миг она снова стала собой, насмешливо бросив: — А ты не так проста, да, Пахомова? Смотри, не поломай свои острые зубки. Я вовсе не собиралась тебя шантажировать. — Она, наконец, поднялась со стула и сделала несколько шагов в сторону двери. Но на пороге повернулась. — Я просто хочу тебя предупредить: не переходи мне дорогу. Я не знаю, почему у Олега особенное отношение к тебе, но если почувствую хоть малейшее поползновение в его сторону, ты с треском вылетишь из больницы. Поняла меня? Как же она меня достала! — Дарья Артемовна, — начиная закипать, отчеканила я. — Запомните: мне ваш Волков не нужен, так что забирайте его со всеми потрохами. И кофе сами ему варите! — Я рада, что мы достигли взаимопонимания, — ухмыльнулась хирург, довольная тем, что смогла вывести меня из себя. — Надеюсь, ты не забудешь о нашем разговоре. Спокойной ночи, Пахомова. Когда она покинула, наконец, мою комнату, я тяжело опустилась на кушетку и со всей силы стукнула по ней кулаком. Боже мой, все, чего я сейчас хочу –это просто спокойно жить и работать, и в мои планы совершенно не входит быть жертвой чьей-то параноидальной ревности. Мне, конечно, не впервой, но в тот раз она совершенно не обоснована, и от этого вдвойне обидно. Теперь мне придется быть осторожнее и контролировать каждое свое слово и действие, когда дело касается профессора, раз уж я хочу задержаться в этих стенах. Как же это бесит! Раздосадованная, я почувствовала острую необходимость в чьей-то поддержке. Взяв телефон, повертела его в руках. Маме я позвонить не могла: вдруг отец рядом. Он все еще думал, что только она может вернуть меня домой и ждал, когда неведение доведет ее до отчаяния, так что явно не обрадовался бы, узнав, что мы встречались. Антон? Его язвительные шутки привели бы меня в чувство. Я открыла историю нашей переписки и перечитала смс, невольно улыбнувшись. Но нет: едва я собралась набрать его номер, как меня охватило неясное волнение, и, будто обжегшись, я бросила телефон на подушку. Еще не хватало убедить его в том, что нуждаюсь в нем. Раз уж он сам пропал куда-то, пусть сам первый и звонит. Обойдемся без сопливых. И я позвонила Щукину. *** Оля плакала. Мы говорили впервые за долгое время — это случилось спустя пару дней после визита Дашеньки, за две недели до Нового года. — Антон приезжал, — когда слезы перестали душить ее, сказала подруга. — Он мне все рассказал. Я никогда прежде не слышала ее рыданий. В нашей маленькой компании Белова всегда была сильным звеном, и сейчас ощущала неловкость, и трудно было удержаться от чувства вины. — Он сказал, что это ты убедила его поехать в Воскресенск. — Оля судорожно всхлипнула. — И про тебя тоже рассказал. Про то, что ушла из дома. — Прости, что не позвонила тебе раньше, — тихо попыталась оправдаться я. — Было тяжело, и я не хотела нагружать тебя своими проблемами. — Но ты все знала! — воскликнула она. — Ты знала и не сказала мне. Как давно тебе было известно о том, что Антон — мой брат? Я ожидала от подруги обвинений, и была отчасти к ним готова, но не подозревала, что весь ее гнев и вся обида на произошедшее обрушится на меня. — Не так давно. Он сказал мне об этом в ноябре, и я была уверена в том, что ты должна знать правду. Больше мы с ним не виделись. Я не могла тебе рассказать: тебе нужно было услышать это от него. — Почему он вообще поделился с тобой? — напряженно спросила Ольга. — Вы часто встречаетесь? — Всего пару раз, — соврала я, не желая давать ей лишних поводов упрекнуть меня и мечтая провалиться сквозь землю. — Кажется, ему была нужна поддержка. Ты — моя подруга, я знаю тебя лучше всех. Кому еще он мог бы рассказать? Белова надолго замолчала. Казалось, она обдумывает мои слова. Я сидела на кушетке, прижимая телефон к уху. Было больно. От того, что Оле плохо, и что я оказалась втянута в этот конфликт, а еще — оттого, что снова подтверждался принцип: в любой непонятной ситуации всегда вини третьего. — Ты говорила со своим отцом? — Да, — шмыгнула носом Оля. — Он был вынужден признаться, что в свой прошлый приезд в Подольск понял, что Антон — его сын. Это… это не похоже на правду. Так не должно быть! — Не должно, но так случилось. — Знаешь, раньше я верила, что между нами еще все возможно… Что Антон вернется, и мы снова будем вместе. И от этого было легче. А теперь… теперь верить не во что. Я снова ощутила укол совести. Возможно, не нужно было убеждать Антона поехать к Оле. Но я считаю, что в такой ситуации лучше резать по живому, чем жить бесполезными иллюзиями. — Зато теперь ты можешь начать новую жизнь, — осторожно ответила я. — И встретить кого-то другого… — Я никогда не найду такого, как Антон, — грустно сказала она. И, уже успокоившись, добавила: — Софи, ты там присматривай за ним, ладно? Все ли у него хорошо, и… ну, знаешь… — Знаю, — быстро сказала я. — Я постараюсь. Но мы не часто пересекаемся. И если у него появится девушка, Оле я об этом не скажу. Ни к чему бередить раны, пусть они заживут. — Спасибо, — в голосе Оли мне почудилась слабая улыбка. — Ты прости, что я тебе наговорила… И звони мне иногда, хорошо? — Хорошо, — выдохнула я в ответ, чувствуя, как у меня гора с плеч свалилась. Очень уж непростым выдался для меня этот разговор. А до праздника оставалось две недели. Пора было подводить итоги. Несмотря на то, что мне пришлось очень не просто, и к новому году я подходила с ворохом проблем, я все же осталась довольна тем, что происходило сейчас в моей жизни. Я, наконец, увиделась с мамой, и вроде бы (но не точно) достигла взаимопонимания с друзьями. У меня было занятие по душе, и работа. А главное, я чувствовала, что внутри меня происходит что-то важное: я неизбежно меняюсь и, возможно, даже в лучшую сторону. И моя мамочка права: это только начало.