Охотник для мага

— Поиграем, братишка? В руках Джонатана клинок Серафима вспыхивает, переливаясь замысловатыми рунами, бросающими мертвенный отблеск на хищное лицо, что кажется фарфоровым в этом свете. Ведет языком по губам, точно хищник, что встал на след мечущейся в бессильном ужасе жертвы. Вот только Джейс совсем не боится. У Джейса кровь от азарта бурлит, и на ногах поджимаются пальцы, а еще становится вязкой и тягучей слюна. В предвкушении. — Смирись, что я лучше тебя. Он должен поймать его и доставить в Институт для суда. Он должен вызвать подмогу и действовать, как говорится в инструкции. Должен... в первую очередь доказать, что он — лучший, он — первый. Он — там, где и должен оставаться всегда. "Я никогда не стану тобой. И этого ты не изменишь". Ломкий смех раскалывает звенящий воздух в отчего-то пустынных сейчас закоулках в трущобах Нью-Йорка. Города, что не спит никогда. Что станет сейчас для них лабиринтом. Или, может быть, смертельной ловушкой. — Смирись, что ты — это я, а я — это ты. Ангел ли, демон, какая разница, б р а т е ц , если без меня в этом мире ты не можешь даже дышать? — Мечтай, Джонатан... Клинки встречаются в воздухе, сыплются искры. Как звезды в августе — горстями с небес. Заплеванный тупичок озаряется светом, как будто кто-то зажег с дюжину прожекторов и направил на них. Они оба — актеры на сцене, что играют написанные для них кем-то роли, заученные назубок, въевшиеся в кровь и под кожу. До оскомины и мигрени, до тошноты. Клинки встречаются в воздухе, и эта музыка — лучшая в мире. Лицо Джонатана... с него писать бы картины. Он будто прямо сейчас читает стихи и играет на своем любимом рояле тот самый сонет, что Джейсу не давался так долго. Удар... еще один. Теснит, заставляя его отступать, прижимает лопатками к обшарпанной кирпичной стене, упирая острый кончик клинка в его бледное горло. Кадык дергается от беззвучного смеха, и серебристый меч летит на асфальт в кучу мусора, собачьего дерьма и каких-то шелестящих оберток. Картинно вскидывает руки на уровень плеч. — Сегодня, так и быть, я признаю поражение. Что ты хочешь за победу, мой б р а т ? Так пафосно и почти нарочито кривляясь. Джейс шагает вперед, опуская руку с зажатым мечом. Лезвие, горящее синим огнем, медленно гаснет. Проезжается шершавыми пальцами по щеке и резко их сжимает на горле. Рывком приближает к себе и дышит в кривящиеся весельем влажные губы, что шепчут. И от этого шепота мурашки врассыпную бегут по рукам. — Ты никогда не признаешь этого вслух? То, как ты хочешь меня. То, как от моей близости вскипает кровь Ангела в твоих венах. То, как я н у ж е н тебе. Это даже не прихоть — потребность. Как воздух, как доза инь фэня для этой милой охотницы, что зовет тебя братом. Ты никогда... — Никогда... — соглашается хрипло, с отчаянием затыкая эти лживые губы своими. Лишь только бы он замолчал. Джейс слизывает сладостный стон, он вгрызается голодно, как кровосос, он выпьет досуха, до последней проклятой капли, до финального вздоха. Привкус демонической крови пьянит и лишает остатков рассудка. Вспышка... будто где-то неподалеку сработал портал. Возможно, Алек привлек к его поискам мага. Крики с другого конца улицы все ближе и ближе. Кажется, они с Иззи его наконец-то нашли. Кажется, это то подкрепление, о котором Джейс не просил. Потому что Джонатан — лишь его противник и брат. Его смысл, его боль и потребность. Его половина. Та самая, из священных пророчеств и книг. Его тьма, его свет, его кровь и дыхание. Воздух. — Согласись, что гости не к месту? Джонатан рисует прямо в воздухе огромную руну, и воздух начинает пылать слепящим, синим огнем, раздвигая грани пространства. Рисует тем самым клинком, как огромным стило. Роняет на землю синие кляксы вперемежку с жидким серебристым металлом. Джонатан шагает вперед, и Джейс — за ним следом. Тихий смешок, и хлопок, с которым смыкаются грани портала. — Я не спрошу, кто тебя научил. — Все равно не отвечу. Мы не закончили разговор. — Разве мы нормально хоть раз говорили? ... после того, как тот, кто звал себя нашим отцом, перебил тебе все до единого пальцы за ошибку в проклятом сонете. После того, как умертвил сокола у меня на глазах и в тот же день увез тебя прочь, осознав, что есть кто-то дороже и ценнее, чем несчастная птица. Тот один, за кого я умру и убью. Тот, кого поставлю выше кровных уз, уважения, страха. Тот, кто был важнее и ближе, чем брат. Тот, кого он стер с помощью запретной руны забвения. Тот, кто делал слабым меня. Тот, кто знал — всегда — меня настоящим. Тот, кого я не отдам никому — ни Клэйву с его Ковенантом, ни Клэри с ее понятиями о чести и псевдо-добре, ни Лайтвудам, ни Валентину с его почти распавшимся Кругом. Я не отдам тебя никому. — Не волнуйся, никто не попросит, — он шепчет так чувственно, тихо, уже прижимаясь к губам, уже просовывая ладони ему под рубашку и прижимая к тому месту со шрамом — точно над сердцем. Кожа горит и пульсирует там, где ее касается брат. Мой демон. Мое проклятие и предназначение. Джейс знает, это не память. Нет, нет. Все это — метка. Это черная метка Лилит, которую он вывел своими руками, оставив шрам, который не сведет ни одна иратце. Метка, связь от которой наверняка не прошла. Наверное, зло пустило ростки глубоко, и вырвать их он смог бы только вместе с собою. Убить, уничтожить и сжечь. — Сколько противоречивых мыслей, мой брат. Кажется, это первый раз, когда Джонатан признается, что копается в его голове, как в корзине с грязным бельем. — Мне нравится видеть, что бы ты сделал со мною. Знаешь, я дам тебе такой шанс. Прямо сейчас, если хочешь... и если позволишь... — он задыхается, шепчет, он гладит холодные руки и принимается целовать. Он — Джонатан, он — безумец. Он просит: — Хватит... хватит мучить себя и меня. Я здесь, и я даю тебе руку. Прошу тебя остаться со мной, быть равным, быть другом и братом... ... и только? — Тем, кого я не предам никогда. Для кого сожгу в огне этот мир и выстрою новый на руинах и пепле. Целует его. Его губы — в крови. Целует, роняя вместе с собой куда-то-то на холодную простынь [и в пропасть]. Под спиной пружинит мягкий матрас. Короткие ногти на спине оставляют полоски. "Ты мой, Джейс Моргенштерн, просто прими" "Я твой, Джонатан. Принимаю". Все просто — я всегда был твоим. Возможно, с самого сотворения мира. Я знаю.