***
Чонгук уже покидал состояние сна, чувствуя, как кожу греют утренние лучи солнца и горячее тело Тэхена, когда окончательно и грубо его разбудил телефон. Он, не открывая глаза, пошарил вокруг себя руками, слыша, что аппарат где-то рядом. Наконец наткнувшись на него, он приблизил телефон к лицу, пытаясь сквозь щелочку своих век прочитать имя. Где-то под боком протестующе прохрипел Тэхен, зарываясь под одеяло, и обнял Чонгука крепче. «Юнги-хен» — Алло, — сонно буркнул Чон в трубку — Чонгук, выходной отменяется, — без капли вины в голосе уведомил его командир. Чонгук разочарованно выдохнул. — В чем дело? — Позвонили только что. Какая-то информация по делу. Некий Пак Сону просит подъехать к больнице, что за городом. Он вроде знакомый Ли Пильсока, нашей жертвы. — Где больница? — В семидесяти километрах от города. Вас встретят там. Так что заезжай за Тэхеном, и выдвигайтесь сейчас, чтобы успеть затемно. Я сейчас скину точные координаты. К четырем часам дня они подъехали к больнице и, припарковав машину, направились к белому пятиэтажному зданию. Дойдя до широких стеклянных дверей, они встретили девушку, что вопросительно смотрела на них, будто пытаясь узнать в следователях кого-то. — Простите? Вы из полиции? — обратилась девушка, сделав шаг им навстречу. Примерно двадцати пяти лет, невысокого роста, она выглядела очень уставшей: под тусклыми глазами залегли темные круги, что выделялись на бледной коже ее лица, волосы были небрежно стянуты в хвост, из которого все же выбилось пару темных, не доходящих до плеча, прядей. — Мы из следственного отдела Мапхогу, расследуем дело об убийстве Ли Пильсока, — Тэхен вытащил документ, чтобы она могла удостовериться, и протянул ей. — Вы звонили сегодня нам. — Да, — промолвила она, вглядываясь в мелкий шрифт документа. — Я — Лина, подруга Джеюна, выросла с ним в одном детском доме, — пояснила она. — Джеюн? Но мы приехали к Пак Сону, — уточнил Чонгук. — Он зарегистрирован в этой больнице под этим именем. Это Пильсок об этом позаботился, так же как и о больничных счетах, — проговорила она уставшим голосом. — Он сделал все, чтобы его отец не нашел Джеюна. Громко выдохнув, она пошла в сторону скамейки, стоявшей у стены этого здания. Лина села и, скрестив руки на груди, продолжила: — Я лишь хотела попросить вас о том, чтобы вы не расспрашивали его слишком сильно. Он сам решил все вам рассказать, хотя едва справился со смертью Пильсока, если это можно так назвать, — закончила она, глядя пустыми глазами под ноги следователям. — Еще один вопрос, — осторожно начал Тэхен, — По какой причине он в больнице? Судя по вашим словам он находился здесь еще до смерти Ли Пильсока. Около трех месяцев? — Пять, — поправила она. — Он парализован, — тяжелый выдох. — Я очень устала. Все остальное узнаете от него самого. Объяснив местонахождение его палаты, она осталась сидеть на этой скамейке, провожая их глазами, пока они не исчезли из виду. Найдя нужную палату, следователи постучались, после чего медленно открыли дверь. В палате была всего одна больничная койка, на которой лежал худощавый парень с темными, отросшими волосами, и старое кресло рядом с ним. Парень был накрыт тонким одеяльцем по горло, его положение казалось неестественно правильным и симметричным: ноги вытянутые прямо носок в носок, и руки, что лежали ровно по бокам вдоль его худого тела. На то, что в палату вошли, он никак не отреагировал, продолжая смотреть в окно, что было напротив двери. Смотрел совершенно безразличными глазами, в которых ничего не отражалось. — Джеюн? — позвал его Чонгук, пытаясь привлечь к себе внимание. На что он медленно повернул к нему свою голову и посмотрел ему в лицо, но даже так Чон сомневался в том, что он его видел. — Прежде чем начать, хочу рассказать вам о моих условиях, — наконец, заговорил он тихим, лишенным всяких красок голосом. — Если эти условия не будут вами приняты, то мы должны будем с вами попрощаться. Они таковы: свои слова я не собираюсь никоим образом заверять в вашем деле, то есть вы не сможете ими воспользоваться официально в ходе расследования или суда — это раз. И два — после того, как выйдете из этой палаты, вы никогда сюда не вернетесь и исчезнете навсегда. Это касается всякого, кто относится к вашим органам. Никакой охраны или дополнительной дачи показаний. Ничего, — закончил Джеюн, снова отворачиваясь к окну. Выбора у пришедших не было. Пока был хоть какой-то источник информации, следователи вынуждены были идти на любые условия ради ее получения. Переглянувшись друг с другом, Чонгук и Тэхен утвердительно кивнули. — Мы согласны. Услышав их ответ, Джеюн начал: — Мы с Пильсоком были вместе. Во всех смыслах этого слова. Любовники, проще говоря, — он говорил эти слова, будто читал их с неизвестного языка, не понимал их смысла, не вкладывал в них чувств. — Вы знаете, кто его отец. Он, конечно же, был против этого. Чтобы его сын связался с каким-то сорняком из детдома, без рода, без денег, да и еще в таком извращенном виде — ни за что. Он препятствовал этому всеми способами: предлагал мне денег, учебу за границей, престижную работу, но Пильсок значил для меня нечто намного большее. — Джеюн замолк, все так же смотря куда-то вдаль через стекла окна. Тэхен и Чонгук терпеливо ждали, давая ему время. Через несколько минут он все же продолжил: — После неудачных попыток откупиться, его отец прибегнул к более жестким методам. Меня поймали, увезли в какой-то подвал и избили. Результат: я не чувствую ничего ниже шеи, следовательно и двигать чем-либо за ее пределами я не могу. Пильсок спрятал меня сюда и начинал сходить с ума. Как раз в это время его отец стал кандидатом в председатели на выборах, которые, кажется, скоро должны пройти. И Пильсок придумал способ, как отомстить своему отцу, закончить с этим всем: он решил рассказать всё журналистам. Не о своем отце и его преступной группировке, а о себе. О нас. В общем, опозорить отца и этим помешать его победе на выборах. Да уж, сын кандидата в председатели — гомосексуал. Вот это была бы шумиха. Я был против. Отговаривал Пильсока, но как видите, я не на многое способен в таком положении. Как его отец узнал об этой затее, я не знаю. Но в один из вечеров Пильсок ушел. Ушел и не вернулся, — пока он говорил эти слова, на его лице не было никаких эмоций, но одинокая предательская слеза выбилась из глаз и, скатившись по его скуле, оставила на белой подушке мокрый след. Этот холодный лик и единственная горькая слеза несли в себе намного больше боли, чем искаженная гримаса страдания и потоки слез. — Он не вернулся, и я не могу ничего сделать, чтобы последовать за ним, — проговорил он уже шепотом. В палате вновь повисла недолгая тишина, после чего Джеюн громко выдохнул: — Это все. Теперь оставьте меня, пожалуйста, и не забывайте об условиях, с которыми вы согласились, — он закрыл глаза, давая понять, что больше говорить не собирается, на что Чонгук и Тэхен, поблагодарив его, вышли из палаты. Они, молча, шли по пустому, мрачному коридору больницы, осмысливая все услышанное. Теперь все становилось на свои места. Но от этого им не стало легче, и внутри все сдавило от увиденной воочию обнаженной боли. Медленно шагая по холодному покрытию, Тэхен внезапно остановился. Чонгук, что шел чуть впереди него, не слыша за собой его шагов, обернулся и подошел, обеспокоено заглядывая ему в лицо. — Что такое? — Чон положил руку на его плечо, и Тэхен, схватившись за нее своей, поднял на него свои глаза. — Чонгук, — в его глазах было неподдельное отчаяние. — Я знал, на что иду, когда выбирал нашу профессию. Знал, чем может закончиться моя очередная вылазка. И не боялся этого. Не боялся того, что в один прекрасный день могу погибнуть. И сейчас не боюсь, но, — Тэхен опустил глаза, сделав шаг ближе к Чонгуку, — теперь, когда у меня есть ты, я боюсь. Боюсь, что это произойдет с тобой. — Тэхен, — Чон нежно положил свою ладонь на его щеку, пытаясь его успокоить. — Нет, подожди, — он замотал головой, все еще смотря себе под ноги. — Мы раньше не говорили об этом, но я хочу, чтобы ты знал, — Тэхен тяжело задышал, и, поднимая свои глаза на него, он сжал руку Чонгука, что еще лежала на его плече. — Ты мне очень дорог. Очень. Чонгук взволнованно выдохнул, глядя в глаза Тэхену, в которых читались все те чувства и слова, что он сказал ему сейчас. Заглядывая в самое сокровенное, что так храбро раскрыл ему напарник, Чонгук чувствовал, как внутри него рухнули последние каменные стены, которые он воздвигал все годы своего одиночества. И все пространство, что осталось после них наполнило тем самым, что люди ищут в этой жизни — смыслом. Нитями, которые будут держать тебя на плаву среди всего многочисленного черствого в этом мире. Светом, на который ты будешь идти, когда все вокруг тебя заполонит тьмой. Тэхен, смотря в его карие глубины, видел все, что происходило внутри Чона. И в тот момент, когда в них появился мягкий луч ответных чувств, он тихо прошептал: — Я люблю тебя, Чон Чонгук. Чон, в порыве эмоций, крепко обнял его за шею, погружая свое лицо в его каштановые волосы, вобрал в себя его аромат, в попытках пропитаться им навсегда. — И я. И я люблю тебя, Тэхен. Безумно, — проговорил он, чувствуя, как дрожит его голос. Тэхен прижался к нему сильнее, обвивая его за талию, уткнулся Чонгуку в ключицы. Пытаясь скрепить свои слова объятьями, они не знали, сколько простояли так. Как и не знали того, что их ждет в будущем. Не погибнет ли один из них завтра или послезавтра, возможно, через месяц или год, не настигнет ли их однажды шальная пуля, но точно знали кое-что одно: если все-таки она настигнет, последнее что они увидят перед смертью и произнесут — будет его лицо и его имя.***
Джеюн лежал с закрытыми глазами, слушая равномерное пиликанье медицинского аппарата. Раньше его безмерно раздражал этот звук, но с недавних пор, с тех самых недавних пор, ему было все равно. На все. На всех. Он проживал день за днем, как растение: никому не нужное, невзрачное, не цветущее, но которое поливали просто из жалости. Ярость, ненависть, злость — все это превратилось в ничто, оставляя на своем месте пустоту. И одна любовь, что у него оставалась, испепеляла его медленно, клетку за клеткой, невозвратимо стирая все ничтожные останки души. Его физическое состояние лишь отражало то, что происходило у него внутри — паралич, полный и неизлечимый. Он услышал, как дверь в его палату открылась. — Лина, я же сказал, езжай домой и отдохни, — произнес Джеюн, ровным тоном. — Не хило я тебя помял, однако, — прозвучал голос. Знакомый голос. Джеюн прекрасно помнил его обладателя, и то, как он, нанося сокрушительные удары, обездвижил его тело. Это был Кир. — Долго же ты меня искал, — ответил он, не открывая глаз. — Да уж, твой любимый постарался, — омерзительно захихикал Кир. — Заткнись и делай, что задумал, — прервал его Джеюн, не стерпев упоминание Пильсока. — Как скажешь, — последовал ответ, и он услышал, как Кир к нему подошел. Тихий шорох под ухом, и подушку с силой выдернули из-под его головы. Джеюн открыл глаза, поняв, что он собирается сделать. — Стой, — приказал он, от чего руки, держащие подушку, остановились в пяти сантиметрах от его лица. — Тот аппарат, — Джеюн кивнул в сторону белого монитора с множеством непонятных обозначений. — Выруби его. Как только мне станет не хватать кислорода, он запищит, и сюда прибежит медсестра, — предупредил он, словно говорил о чем-то обыденном. Кир молча усмехнулся и, выключив аппарат из питания, продолжил начатое. Джеюн безразлично наблюдал за тем, как белая поверхность подушки приближается к нему, и прежде чем она коснулась его лица, он закрыл глаза, в последний раз. «Мы скоро снова встретимся, Пильсок-а. Осталось ждать совсем немного…».