Thinking out loud

Огромный и неродной город гудит как растревоженный улей. Иваизуми не нравится эта шумиха, не нравится этот город, не нравится его одиночество. Хотя, стойте. Насчет одиночества спорный вопрос. Оикава бы спорил, Иваизуми бы цокал языком. Но нет ни Оикавы, ни споров. Чая в квартире Хаджиме, впрочем, тоже нет. Глаз не хватает на все эти вышки-многоэтажки, на пустое многоцветье вывесок, на соломку лучей солнца. Токио для Иваизуми — чужой. Но самое забавное, что именно он и впитался в кровь похлеще всяких ядов. Иваизуми сегодня на взводе и чертовски хочет спать: три проекта полетели к чертям из-за какой-то идиотки-выскочки. Вот только почему-то мысли вертятся не вокруг разъяренного начальства. Перед глазами — словно кадры каких-то счастливых мелочей. Затертых, забытых, заброшенных. Иваизуми щурится. Неприятно, господи, как же неприятно. На обед Хаджиме уходит раньше положенного. — Что будете заказывать? — над Иваизуми, но словно под ним, плывут куда-то облака. Девушка с блокнотом дежурно улыбается. — Черный кофе без сахара, — ровно говорит Иваизуми. Оикаве сейчас двадцать пять. Хорошая цифра, думает Иваизуми, пока делает глоток крепкого кофе. Вообще, кроме возраста Иваизуми больше ничего о нем не знает. Ничего, кроме возраста. И еще дня рождения. Мелочи уже не важны. После того, как они разругались, а Иваизуми позорно уехал в Токио, всякое общение между ними прекратилось. В Хаджиме тогда во все легкие дышала гордость. В Тоору… обида? Он не в курсе, если честно. — Ох, простите, можно я тут присяду? — Иваизуми пожимает плечами. У него нет слов. Напротив садится Оикава и приветливо машет официантке. Иваизуми всерьез собирается позвонить психологу. — Ох, Оикава, решил и сегодня забежать, — все та же официантка возвращается к столу. — Говорил же, что на работу устраиваешься? — Ага, — он энергично машет головой. — Мне как всегда, — девушка вздыхает, качает головой и удаляется. Кофе непривычно горчит на языке. Растерянность рвет швы привычной модели поведения. Иваизуми словно выключают из реальности. — Ох, я даже не представился, — Тоору морщится, чешет кончик носа. — Оикава Тоору. Ты же знаешь, почему он представляется, правда? Куроо рассказывал тебе. Иваизуми сглатывает. Внезапно все его ночные кошмары приобретают форму. Кончики пальцев холодеют. Хаджиме нервно дергается, когда Оикава склоняет голову набок. Как раньше. — Иваизуми. Иваизуми Хаджиме. Собственное имя выходит какой-то сумбурной нелепицей, неумело слепленной из подручных материалов. Это нервное, успокаивает себя Иваизуми. — Приятно познакомиться, — Оикава кивает, улыбается. Потом забирает чашку зеленого чая из рук официантки, благодарит ее и над чем-то смеется. Порезанная фотопленка воспоминаний у Иваизуми в голове рвется. Шумно. Быстро. Навсегда. — Вы смотрите на меня таким взглядом, Иваизуми-сан, — Оикава зябко ведет плечами и Иваизуми хочется завыть. — Просто ты мне напомнил моего друга, — кофе остывает. Работа стоит. Надо подняться и уйти. Иваизуми уже готовится сделать все это, когда Оикава вновь говорит: — Мы могли видеться, — просто и открыто. Липкий холодок пробирается по спине. — Просто я не знаю, каким был до восемнадцати лет. — Вот как. Господь калечит их. Не его одного. Их. Вот только от этого не легче. Когда Оикаве Тоору было восемнадцать, он потерял память. Когда Иваизуми Хаджиме было восемнадцать, чай с его полок исчез. — Глупая история, — неловко говорит Оикава, — вы кофе любите? А я вот ненавижу, — он хмурится. — Такое чувство, что я говорил это. Память к нему так и не вернулась. Ни о ком и ни о чем. Иваизуми тихо ненавидит Господа Бога и себя. В основном себя, конечно. За бесконечное малодушие и мелочность. А еще за гордость, что сейчас падает к ногам улыбающегося Оикавы. Он все тот же. И это душит Иваизуми. Если бы его попросили написать книгу о любви, он бы начал её так: никогда не влюбляйтесь. Любимый чай Оикавы Хаджиме выбросил через год после его потери памяти. Еще через год, удалил из телефонной книги (но не из головы) его номер. Выбросил все фотографии (на самом деле просто запрятав их в коробки), перестал вспоминать о волейболе и в итоге подобрал котенка на улице. — Устраиваешься на работу? — Иваизуми забывает, что следовало бы обратиться на «вы». — Ага. Название его компании сбивает с толку. Взгляд Хаджиме мечется между двумя чашками. — Вы там работаете? — догадывается Оикава, а потом восхищенно продолжает: — Это так круто, серьезно! Как вам удалось попасть туда? Говорят, там жуткий начальник одного из отделов, это правда? Хотя, я и не вспомню, какого именно из отделов. Иваизуми больно. Все звуки вокруг заглушаются голосом Оикавы-из-прошлого. Что-то определенно сбилось в схеме их жизни. И сбилось определенно в день их рождения. Чай Хаджиме не любил по определению. Тоору ненавидел кофе. Но они не могли жить друг без друга, и это казалось главным. Нет, не так. Это было главным. Иваизуми еще не знает, что однажды они вновь смогут быть друзьями, а близкое Ива-чан опять прозвучит из уст Тоору. Он не знает, что-то, что ломает бог, он собирает вновь под очень извращенным углом. То ли чтобы доломать, то ли из привередливости. Иваизуми не знает, что их ждет. Но сейчас Оикава пьет чай и сидит напротив. И Хаджиме этого достаточно.