Thinking out loud

- Хаджиме-кун, тебе стоит пойти домой. Иваизуми моргает. Потом смотрит на все так же мирно спящего (ах, если бы это было правдой) Оикаву и чуть заметно улыбается. Потом поднимается и треплет Тоору по волосам. Они все такие же мягкие и густые, теплого каштанового оттенка, и это немножко несправедливо. - У тебя ведь скоро сессия, Хаджиме-кун, - сетует женщина, меняя в вазе воду. Иваизуми неловко смеется. Вновь смотрит на Тоору и вздыхает. - Ничего страшного, тётушка, - говорит он и указывает на несколько толстых тетрадей, - я вроде бы тут занимаюсь. Так что не волнуйтесь. - Тоору бы хотел не этого, - бормочет она, но осекается и словно извиняясь смотрит на Иваизуми. Тот чешет кончик носа и игнорирует что-то тянущее внутри. - Я тоже много чего не хотел, - из всего множества слов Хаджиме выбирает самое нелепое и показушно-пафосное. Кажется, разговор заходит куда-то не туда. - Ладно, я пойду, - начинает торопится Иваизуми и старательно отводит взгляд. - Хаджиме-кун, - все же зовет его мама Тоору, и он замирает в дверях. Если говорить по теме и конкретно, Иваизуми уже знает, что именно ему готовятся сказать. Он слушал и слышал это сотни раз за полтора года. И как же ей не надоедает убеждать в этом и его, и себя, сдаваясь, говорит про себя Хаджиме. - Ты не виноват в этом, - «Ты должен больше ценить себя». – Ты должен больше ценить себя, - «Ради Тоору и того, как он любил тебя». – Ради Тоору и того, как он любит тебя, - Иваизуми вздрагивает и оборачивается. Против воли и как-то дергано-резко, удивляясь смене времён. Женщина, постаревшая за эти полтора года на десятки лет, печально улыбается. У Иваизуми раскрывает свою пасть чувство неправильности. - Врачи считают, что он может проснуться, - после затянувшегося молчания говорит она. Хаджиме кивает. Конечно, они говорят это раз в две недели, а толку ноль. Эта фраза не меняется, так что, возможно, тётушка просто оговорилась. - Ты делал его таким счастливым, - «Поэтому иди вперед и живи счастливо», - Поэтому иди вперед и живи счастливо, но… Иваизуми чувствует ком в горле. Какой же он сентиментальный, черт возьми. - Но дождись Тоору. И расскажи ему все, чего не успел рассказать. Думаю, это сделает вас обоих счастливыми. Хаджиме кивает и еще раз прощается (хотя он не уверен, что произнес хоть что-то вслух). Пока он едет домой в пустом вагоне поезда, пролистывая лекцию за лекцией, что-то неуспокоенное поднимает свою голову и обвиняюще рычит прямо в лицо. Невысказанное? Иваизуми прикрывает тетрадь и запрокидывает голову назад. Когда-то Оикава, засмеявшись каким-то бархатным смехом, спросил: - Ива-чан, а за что ты меня любишь? Если бы Хаджиме знал, как это важно, что это не дурашливая прихоть, то ответил бы. Рассказал и говорил об этом каждый день. Он любит Оикаву Тоору во всех его проявлениях. Он влюблен в его ласковую улыбку, в смешинки в карих глазах, в то, как он высовывает кончик языка, когда выдумывает очередную шалость, в его умение собраться перед матчем, в то, как он заботится обо всех вокруг. Он влюблен в их совместные завтраки, в разваливающиеся торты, в его неуклюжесть, когда приходится вставать на коньки зимой, в то, как он засыпает после бессонной ночи, и в то, как умеет готовить кофе. Он влюблен в его длинные пальцы, в его мягкий голос, в его неумение петь и в его до нелепого смешные колыбельные, в его упрямство и шутки, в его подачи, в его смех, в... Он просто влюблен и любит Оикаву Тоору. …и вряд ли разлюбит. И до тех пор, пока Оикава дышит, Иваизуми продолжит рассказывать ему о том, как он прекрасен. До тех пор, пока Тоору не откроет глаза, чтобы действительно услышать это. И улыбнуться.