Thinking out loud

Оикаве скучно. Он пускает клубы дыма в потолок и почти не прислушивается к разгорающемуся спору. Он знает этот идиотский диалог наизусть: вот Акааши трет переносицу и пытается внушить Бокуто хоть каплю ответственности, вот Котаро абсолютно игнорирует его, вот Акааши медленно выходит из себя. Дальше — сто и одна вариация. Оикава считает трещины на потолке и гадает, какой кусок штукатурки отвалится следующим. Куроо с Дайшо на повышенных тонах ругаются на кухне — кажется, речь о чьем-то кофе — и Оикава думает, что стабильность в их отношениях не есть плохо. Дайшо среди них — самый независимо-скрытный. Девчонки почему-то влюбляются в него, вот только отшивает он еще грубее, чем разговаривает с Тетсуро. Из него хреновый человек (не Оикаве судить), а рыцарь, коего воображают первокурсницы, так и еще хуже. Оикава докуривает сигарету и тушит о мраморную поверхность столика. Его притащил Даичи и плевать, что одна из ножек надколота. Даичи — их личный ангел-хранитель. Он, кажется, влюблен в кого-то с журфака, и Тоору до слез смешно с этого. Ну, да. Даичи же среди них самый вменяемый. Не считая Иваизуми, конечно. В глазах Акааши, Оикава даже отсюда это видит, нехорошая сталь и мгла, он зол и расстроен. Бокуто переживает (может быть) и обещает исправиться (определенно нет). У Котаро сто одно сожаление в день и пара секретов за спиной. Акааши о них знать не обязательно. Оикава, правда, предполагает, что тот догадывается обо всем. — Да пошел ты, — шипит Дайшо. Куроо кривит губы в издевательской ухмылке. — Ты гребаный ублюдок, съеби от меня подальше. У него неровная походка и что-то змеино-затаенное во взгляде. Оикаву временами дрожь пробирает рядом с ним. Дайшо в два ночи может сорваться с места и уехать без объяснений. Он не ветреный, но такой свободолюбивый, что ледяной ветер перебирает его ребра словно порванные струны гитары. В комнате пахнет дешевым виски и дымом. Оикава лениво машет Иваизуми рукой. Тот бросает пакет с продуктами на свободный диван. Иваизуми Хаджиме у него в любимчиках. Ему нравится целоваться с ним и играть в любовь. Это почти весело. У Иваизуми нет слабых сторон (так считают все, даже Дайшо, а это дорого стоит). Живет и вспарывает людям сердца своим взглядом только так. Хаджиме — сталь, его бесполезно ломать. Но стоит Оикаве протянуть руку, как тот начинает плавиться. И Тоору нравится это. Куроо хватает Дайшо за локоть. Они жгут друг друга дотла своими взглядами, пока Тетсуро не получает локтем в живот. Он вспыхивает как свеча. Дайшо кривится и показывает средний палец. Оикаве интересно, кто из них под кайфом. Еще Оикаве интересно, как быстро Акааши устанет от Бокуто. Вечно молодой, вечно пьяный, да? Тоору хихикает в кулак и откидывает голову на мягкие подлокотники кресла. Его босые ноги касаются холодного пола, и Оикава ежится. Холодно, черт возьми. Кейджи, наконец, уходит, и Бокуто, вкрай довольный и почти счастливый возвращается в комнату. — Ои-чан, — говорит он, отпивая мутно-янтарную жидкость про из горла. Тоору приподнимает голову и раздраженно цокает языком, — а Акааши ушел. Они все могли бы посоревноваться за место в знаменитом клубе двадцати семи. Оикава даже ставки делает, кто быстрее сдохнет. Первое место делят Дайшо и он сам. — Ты сегодня вообще ел? — интересуется Иваизуми. Город выжал их на себя, словно тюбик с пастой. Оикава не умеет справлять с подобным. Он слишком красив для подобного дерьма и слишком самостоятелен. Мнимая самостоятельность, правда. Лживая и пустая. — Ага, — смеется Оикава. Вообще, в холодильнике должны быть апельсины. Или лимоны. Тоору раздолбан вконец этой паршивой жизнью. У него хриплый кашель даже летом, синяки на тонкой коже и мрачный взгляд. Он мнет губами сигарету и мечтает о горящем земном шаре, катящемся сквозь Вселенную. Дерзость солнца бьет из их глаз. Им всем по двадцать, они молоды, талантливы и почти сошли с ума. Оикаве это нравится. Отчасти потому, что он в отчаянии. Отчасти потому, что он сам сошел с ума. — Оикава, — Хаджиме, такой добрый-мягкий-заботливый Хаджиме, касается губами его лба и хмурится, — ты простыл. — Спасибо, блять, — Тоору плюется ядом и тянется к почти пустой пачке сигарет. — Я вечно болен вообще-то. Бокуто вечно пьян, Куроо вечно накурен, а Дайшо, — он подносит зажигалку к кончику сигареты. У него трясутся пальцы. – Ну, а Дайшо вечно матерится. И вечно трахает всем мозги, когда под кайфом. — Я тебя слышу, Оикава, — предупреждает Дайшо. — А ты заткнись, Куроо, заебал ныть. Иваизуми не должен быть здесь. У него отстраненный взгляд, высоко поднятый подбородок и гордости в нем больше, чем алкоголя в крови Оикавы. — Я приготовлю что-нибудь, — вздыхает Иваизуми. — А мне, старший братик? — Бокуто сидит на полу, рассеянно листает конспект, написанный чуть ли не по диагонали, и то и дело прикладывается к бутылке. Он, может быть, сдохнет от цирроза печени в двадцать пять. Ну да похуй. Иваизуми хмыкает так безнадежно, что впору стреляться. Так забавно. Тоору закрывает глаза. Ему уже давно переломало все кости жизнью. Интересно, насколько он безнадежен? — Если ты не заткнешься, я разобью о твою голову бутылку, — говорит Дайшо. Почти скучающе растягивает гласные и запускает руку в волосы. Куроо приподнимает брови и скалится в ответ. — Посмотрим, кто раньше разобьет, — шипит Тетсуро. В его глазах обмелевшие моря и опустевшие вселенные. Часы показывают без пяти семь, а это значит, что Даичи вот-вот вернется. Может, столкнется с Ушиджимой (Оикаву передергивает, потому что этот человек хуже Дайшо в сто раз) и за каким-то хером притащит его к ним в комнату. Если так, то у Тоору сегодня очень, очень плохое настроение. Лучше бы Терушиму привел. Тот на год младше и у него лихорадочно-живая улыбка. Еще у него настроение меняется каждые пять минут, и он определенно скоро войдет в категорию «кто раньше сдохнет» от Оикавы Тоору. Он закрывает глаза и старается расслабиться. У него в голове гул недопетых колыбельных и сожженные крылья за спиной. — Съеби, Куроо, — патока в голосе Дайшо напоминает яд. Оикава из полуприкрытых ресниц смотрит на Бокуто, на Куроо, на Дайшо, на спину Иваизуми. Хаджиме на мгновение оборачивается, мажет взглядом и мимолетно улыбается. Оикаве хочется сплюнуть вязкую слюну, но вместо этого он лишь молчаливо курит и считает глотки Котаро прямо из горла бутылки. Они все молоды, талантливы и одиноки. Потеряны, раздроблены, оборваны и злы. Потерянные дети, как говорится. Потерялись в собственной голове. Как Питер Пэн прямо. Безумные упрямцы, конченые придурки, истеричные герои средневековых романсов. — Я вернулся, — Даичи, слишком бодрый для вечера понедельника, снимает куртку и вешает её на поверх куртки Дайшо. Вообще, он живет с Бокуто в триста тринадцатой, Оикава (надо же) один в триста двенадцатой, а Куроо с Дайшо в триста одиннадцатой. Комната Оикавы априори гребаный бермудский треугольник. Клуб бессмертных подростков, пропивших свою жизнь. Иваизуми кивает Даичи и спрашивает его о макроэкономике. Оикава морщится. Он ткет собственное небо над головой из дырявых полотен, белых флагов поражения и пестрых платков-обещаний. Он кутается на улице в куртку и без остановки курит. Люди предпочитают обходить его по кривой дуге стороной. Оикаву это устраивает. Иваизуми как-то раз спьяну сказал ему, что в нем красоты больше, чем звезд в небе. Звучало в духе вечно проебанной атмосферы этого района, дешевых романтических мелодрам и со вкусом дыма на губах. Оикава делает вид, что не помнит. Иваизуми — что Тоору не разрушил его жизнь. Наверное. *** Странно и дерьмово, но Иваизуми среди них один не доживает до двадцати семи. Оикава приравнивает его к Кобейну и Уайнхаус. Почти несправедливо. Тоору ненавидит убийства, особенно теперь. Но это не мешает ему почти убить Ушиджиму. Вот только Дайшо отвешивает такую пощечину, что после неё голова гудит несколько дней. Оикава кривит губы и курит красивее, чем хотелось бы. Он любил мешать разное, начиная от коктейлей и заканчивая недоулыбками-недолюбовью, и не нести ответственности. Голос Тоору становится все холоднее и злее, взгляд темнее, а жизнь дерьмовее. Оикаве двадцать шесть и вот-вот исполнится двадцать семь. Он навоевался-наигрался в любовь, да не изменился ни черта. Иваизуми привил ему чувство зависимости от него, и это, пожалуй, самое дерьмовое. Куроо и Дайшо ввязались в разборки мафии, Бокуто все еще с Акааши (и как так получилось) и толкает паленый алкоголь на вечеринках, а Даичи где-то в США работает в подпольном клубе. Потерянные Питеры Пэны, заплаканные дети с разъебанной ими же жизнью. Оикава курит на балконе и отсчитывает секунды до своего двадцатисемилетия. Строки из личного романса «а родись мы на века раньше, Ива-чан» стынут кровоподтеками на губах. Тоору яростно трет глаза и смотрит на горящие огни соседней многоэтажки. Минутная стрелка показывает полночь. Оикава выдыхает сигаретный дым и зло смеется. Ветер щиплет оголенные руки. Вот он и дожил до пресловутых двадцати семи.