Thinking out loud

Оикава курит, сидя прямо на барной стойке, и рассуждает о том, куда конкретно катится его жизнь. Он затягивается. Ну, или скатилась. Это с какой стороны посмотреть. Рядом смеется Бокуто. Он пьян и у него костяшки содраны так, что Акааши до сих пор с хмурым видом оттирает пятна крови со стойки. — Однажды я свалю отсюда, — важно говорит Котаро. Тоору закатывает глаза. Конечно, он свалит. Конечно, это место не для них всех. Конечно, блять, это все ложь. Оикава по себе знает, что мечтай не мечтай, а тут ты сдохнешь, если хоть раз переступил порог. Не в качестве клиента, если что. — Бокуто-сан, — ровно говорит Кейджи, присаживаясь рядом с Оикавой. Он за каким-то чертом прибавляет это «сан», и Тоору серьезно полагает, что он либо издевается, либо…издевается. Дайшо входит в бар, практически вынося дверь ногой. У него разбиты губы, разорваны джинсы и вообще он весь никакой. — Бокуто-сан, — повторяет Акааши, пока Сугуру мрачно ухмыляется паре клиентов и отправляется за алкоголем, — если вы продолжите себя так ставить, — считай, поставлять, мысленно поправляет его Оикава, затягиваясь, — это плохо кончится. И у вас не останется клиентов. И вас тоже, если подумать. Оикава хрипло смеется и почти давится кашлем. Ему холодно, он озябши ведет плечами, хотя в баре душно, бог знает, как тут душно, и скептично смотрит на несколько темных синяков на ключицах. Куда катится его жизнь. — Куда там Кенма подевался? — у Дайшо импровизированный перерыв. Он льет себе на коленки водку, мол, ну, я же обрабатываю боевые раны, а потом делает два больших глотка прямо из горла. Водка стекает на пол с противным звуком. Оикава думает: боевые раны, как же. А потом: да мы все тут такие. — Постоянный клиент, чего ты хочешь, — бурчит Бокуто. — Куроо что ли? — Сугуру хохочет в голос. Получается как-то истерично. — Если он, то поверьте мне на слово, Кенма вернется максимум через неделю. Ну, две. И это при очень хорошем раскладе. Оикава курит и кутается в теплый (вроде бы) свитер. Он вспоминает, что эти двое вроде бы знакомы. Потом вспоминает о сломанной руке Дайшо и давится дымом. Горько. Дайшо хлебает водку из горла, рассказывает о каком-то парне, словно бы это нормально, сидеть и обсуждать, кто и сколько сегодня обслужил. Оикава лениво интересуется, кто ему так лихо рассек губу. Вместо ответа Сугуру сверкает глазами и слишком выразительно молчит в ответ. Оикава щурится и вспоминает, что сегодня, вроде бы, вторник. Дым моментально встает поперек горла. Да черт возьми. У него сводит зубы и непосильное, адское желание сбежать отсюда хоть куда-нибудь печет в спину, обжигая позвоночник. Он спрашивает сколько времени. — Ох, — только и говорит Акааши. И это, наверное, самое выразительное, что он только говорит. Вторник, шесть тридцать семь вечера. Дайшо качает головой и говорит что-то о его правах. Оикава только вяло возражает, что у проституток, вроде, пока нет прав. В основном он гипнотизирует дверь и молится, чтобы Иваизуми Хаджиме сегодня переехал трамвай. — Я пошел, — говорит в итоге Дайшо. Его ноги не держут, а он все так же едко ухмыляется. — Кровь бы хоть с лица смыл, — говорит Бокуто. Он почти спит, и это, блять, обидно. — Обязательно. Только и ждал твоего совета, знаешь. А потом в прокуренный бар заходит личный ночной кошмар Оикавы. Лениво обводит всех взглядом, морщится от одного взгляда на Дайшо. Тот скалится в ответ, и он, кажется, единственный, кому не страшно, потому что, по сути, Сугуру вообще никогда не страшно, и это главная ложь в его жизни. — Ива-чан, — на автомате говорит Оикава и ежится от иррационального холода. — У вас хоть что-нибудь здесь водится, кроме алкоголя? — он интересуется больше у Кейджи, потому что Оикава замирает и не дышит. — Ага, — зло смеется Дайшо и машет полупустой бутылкой водки. — Еще у нас тут шлюхи водятся, но это ты и сам знаешь. Передавай привет Куроо и скажи, что не дай бог он сделает что-нибудь Кенме. — Может, у них все серьезно, — Иваизуми улыбается. Шутит и сам знает, что это ложь. — Ага. Как с предыдущими семью. Или восемью, считая меня? — театрально удивляется Сугуру, а потом темнеет в лице: — Учти, я не шучу. Кенма не я, пускай он помнит это. А потом уходит. Умеет эффектно ставить точки в конце. Оикава завидует ему. Акааши наливает ему виски и опасливо косится на Тоору, который продолжает скуривать сигарету за сигаретой, напряженно глядя куда-то в стену. — Двести восьмой, — ровно в семь вечера говорит Оикава. Медленно-медленно, почти выхаркивая эти слова. Он, кажется, заболел. И ему нужна реабилитация. Срочно. Сигарета дотлевает в его пальцах. Ему противно. Иваизуми улыбается. Деньги правят миром, деньги правят вообще всем. Тупые законы этого мира. Оикава соскальзывает со стойки и смотрит через плечо на бывшего-друга-детства-нынешнего-хер-пойми-кого. Он правда не знает, как получилось так, что он тут, а Иваизуми где-то там. И знать, если честно, не хочет. Потому что если за пределами этого бара все люди с нормальными деньгами превратились в насилие за тысячу баксов, он лучше пулю в лоб пустит, чем станет там жить. Оикава кашляет и улыбается. Он знает… …что просыпается только на следующее утро, медленно перетекающее в день. Медленно садится в кровати, глядя на очередную тысячу, иррационально аккуратно сложенную на прикроватной тумбочке, и силится проглотить смешок-истерику. Он не уверен, что у него есть силы просто дышать. Он смотрит на собственные руки, моргает и вспоминает, как сестра говорила ему, что Тоору, вы с Хаджиме-куном однажды можете и вправду начать встречаться. Отношения есть, сестры нет. Ровно как и нервов. И сил. И вообще человека с именем Оикава Тоору. Немного подробностей об их отношениях: Оикава разъебан в край, и в моральном плане, и в физическом. Иваизуми считает, что раз Тоору вроде бы влюблен (сто раз нахер) в него, то можно спокойно трахаться с ним. Ну, если под трахаться вы подразумеваете сто один способ насилия и морального разъедания другого человека. Оикава считает до десяти, комкая одеяло в пальцах, и слышит (потому что стены тут хуже, чем офисная бумага), как Дайшо орет снизу: — Блять, вот ублюдок этот Тетсуро, я поеду и убью его сейчас же! А потом голоса Бокуто и Акааши, не особо умеющих сдерживать его характер. Это значит, что Кенма вернулся. Это значит, что Куроо не особо внимает просьбам. Это значит, что Оикаве сейчас предстоит подняться с кровати, начать дышать так, словно ему не хочется выплюнуть собственные легкие, так, словно он в порядке и не спит с Иваизуми Хаджиме. Потому что черт возьми, он ненавидит его и то, что когда-то было и то, что когда-нибудь могло бы быть. Оикава осторожно ложится обратно на мятые подушки и прикрывает глаза, слушая крики снизу. Деньги решают все, поэтому-то он тут. — Я разъебу ему голову, ясно? Просил же нормально… На этот раз Тоору смотрит в потолок и сглатывает вязкую слюну. В его голове раздражающей командной строкой автоматического запуска бежит: однажды я сбегу отсюда однажды я сбегу отсюда однажды я сбегу отсюда однажды А потом одевается и идет вниз, потому что ничего не меняется. Акааши обрабатывает раны Кенмы, который смотрит на Дайшо взглядом побитой собаки. Атмосфера разъедает кости похлеще серной кислоты. Оикава наливает всем водки, смеется хрипло, надрывно и громко. Сугуру замолкает и закрывает на мгновение лицо руками. Тоору улыбается и закуривает, хотя все его тело ломит так, словно каждую кость несколько раз сломали и перетерли в порошок. И это не слишком далеко от правды, вообще-то. Куда катится его жизнь?.. Ах, да. Она уже скатилась. Он обводит всех нечитаемым взглядом и затягивается. Потом легко улыбается и говорит в абсолютной тишине: — Однажды мы сбежим отсюда. (он, конечно же, врет)