Thinking out loud

Оикава слышит завывание штормового ветра, когда смотрит на Иваизуми. Тот искренен и от его улыбки Тоору хочет немножко повеситься. Потому что когда Хаджиме улыбался, что-то больно кололо внутри и хотелось бесконечно говорить, говорить, говорить. (пока жизнь давала Оикаве пощечины, заставляя дышать через раз, Иваизуми был слишком близко и улыбался слишком ярко, а штормового предупреждения все не было) Тоору семнадцать, когда на вечеринке к нему приходит мысль я влюбился в него. Она приходит как океанский бриз, слишком спокойно и… На следующее утро он задыхается от очередной усмешки-улыбки Иваизуми. Тот смеется по-мальчишески и шутит, пока подступающий к ногам Оикавы шторм не заглушает все звуки. Вот оно, мальчик, думает Оикава, хмурясь глядя на разбитое отцом окно, этот человек принес с собой несвободу. Тоору почти двадцать, небо усыпано молочной изморосью, а на улице тепло, то ли из-за летних ночей, то ли из-за Иваизуми, неспешно рассказывающего о планах. Тоору почти двадцать, когда во время очередной улыбки Хаджиме шторм бьет по нему и тащит ко дну. Мысль я люблю его не вписывается никуда и ни во что. Оикава боится любить. — Что-то случилось? — говорит Иваизуми, отвлекаясь от пламени костра. И Тоору видит отблески пожара в его глазах. Пожара, который уже никогда не оставит его. — Нет, — бормочет Оикава. Ему неожиданно холодно, так холодно, что дрожь пробирает мгновенно, — ничего не случилось. Просто простыл немного. И он улыбается. Вот чему его научил Иваизуми Хаджиме. Улыбайся до тех пор, пока не задохнешься. Осенью, когда зима уже тычется носом в спину, Оикаве кажется, что его сердце надо перебинтовать. Его отец случайно убивает мать, Иваизуми случайно обо всем узнает, Оикава случайно решает перевестись. (угадайте, что из этого всего не случайность) — Холодно, — только и говорит Тоору. Он в легкой куртке, а Хаджиме рядом стоит, замотавшись в шарф. Он изредка поглядывает на Оикаву и закатывает глаза. Я не люблю тебя, но это не значит, что мы больше не друзья. О, Иваизуми Хаджиме. Оикава хмыкает и растирает замерзшие ладони. Его тошнит от комизма ситуации. Наверное, по бинтам на его сердце его и опознают в аду. Завтра похороны матери. Завтра у него поезд. Завтра. (завтра шторм, который принес с собой Иваизуми, притащил и рассеял вокруг себя, успокоится) (или Оикава хочет в это верить) — Держи, — неожиданно говорит Хаджиме. Он разматывает свой шарф так, словно это самый мученический жест во вселенной. Оикава думает, что любая его вещь станет абсолютной удавкой, только найди сук покрепче и вперед. — Ага, чтобы ты простыл к следующей игре, — Тоору пытается бежать, правда. Он так упрямо, бестолково и с воем пытается убежать (от кого? от чего?), что в итоге приходит к началу. Улыбка Иваизуми все такая же доверчивая, как в пять лет, как в пятнадцать. Да вот только одной улыбки недостаточно, чтобы Оикава смог набрать кислород в легкие и перестать отступать на шаг назад. Да вот только одной улыбки достаточно, чтобы Тоору смотрел на него и видел целый мир. (и одной улыбки достаточно, чтобы он мог сбежать) — Меня могут запросто посадить на скамейку запасных, — Иваизуми качает головой, — тебя заменить слишком сложно. Слишком. Оикава держит в руках темно-синий шарф и какая-то глупая мысль бьется в его голове совсем не к месту. Хоронят круглосуточно. Считай, тоже ячейка общества. Его мать всегда хотела походить на стандарты, вот и еще одна ступенька к достижению цели. Вот только жизнь свою она проебала слишком бездарно. — Ладно, — говорит он в итоге и неловко обматывает шар вокруг своей шеи. Через минуту Иваизуми смеется и протягивает руки. Тоору думает, что сейчас отшатнется. Тоору думает, что не может ничего сделать. Тоору думает, что некоторые вещи либо становятся твоими… — Ты в этом шарфе на самоубийцу похож, давай правильно сделаю, Дуракава. Ничего-то ты не можешь нормально сделать, — уголки губ у Иваизуми подрагивают. Это такая озорная усмешка, настолько детская и открытая, что Оикава расслабляется и хочет притвориться, что они оба влюблены, просто так сложилось-стерпелось-развалилось. …либо убивают тебя. Тоору смотрит на Иваизуми и думает, что тот прав. Ничего не получается нормально. Однажды они сильно поссорились. Им было восемнадцать, алкоголь, нервы ни к черту (и психика тоже), и Хаджиме разбил то ли тарелку, то ли стакан с водой, и осколки разлетелись по всей кухне. Оикава вздрогнул, но не двинулся с места. Иваизуми, кажется, был разочарован, что ему не хватило сил бросить стакан в него. — Иногда я думаю, — сквозь зубы сказал он, — что могу убить тебя. Тоору тогда задержал дыхание и постарался считать до десяти, то и дело сбиваясь на шестерке. Он, конечно, слышал и видел такое у родителей, но у Хаджиме такое было впервые. (но у Иваизуми погиб старший брат, и Оикава с легким сердцем отпустил это) (вот только Хаджиме все же попал в тот день, правда не узнал об этом в самое гребаное сердце попал и пробил его) Иваизуми аккуратно завязывает шарф на его шее и что-то говорит. У него хриплый смех, потому что все-таки простыл, и Оикаве хочется заплакать. Впервые за семь лет, ему хочется заплакать. Он делает (в первый раз и последний) шаг вперед и прислоняется лбом к плечу Иваизуми. Тот вздрагивает почти неощутимо. — Я принесу тебе шарф, — бормочет Оикава. Он не вмешивался в скандалы родителей, потому что боялся. Он три года наблюдал, как шторм поглощает его, потому что боялся. Он собирается покинуть все и поставить на своем сердце штамп «просрочено», потому что боится. Ему так страшно, господи, так страшно. — Конечно, — Иваизуми закатывает глаза. В его голосе проскальзывает легкое раздражение, и Оикава прикрывает глаза. Хаджиме хочется обнимать, обнимать и обнимать. И улыбаться, когда будет улыбаться он. Ему очень хочется, чтобы это чертово штормовое предупреждение не запоздало на несколько лет. Но оно запоздало. И Оикаве слишком тесно носить Иваизуми в своем сердце, от которого того и гляди останутся рваные лоскуты, из которых даже одеяло не сошьешь. И потом он побежит. — Мой автобус, — говорит Иваизуми, и Тоору легко отталкивается от него. Он думает, что в следующий раз, когда они встретятся, у Хаджиме будет жена и двое прекрасных детей. В следующий раз, когда они встретятся, у Оикавы уже будет мужество распороть ржавыми ножницами самого себя. А может и не будет следующего раза. — Ива-чан, — громко говорит Тоору. Его голос такой отчаянный, что становится смешно, — Хаджиме. Иваизуми оборачивается уже на ступеньках автобуса. Водитель что-то недовольно ворчит, а Оикава старается запомнить Хаджиме именно таким. — Я люблю тебя, ты ведь это знаешь, — он смеется и трогает его шарф. Иваизуми мягко улыбается и говорит: — Знаю. Тоору надеется, что эти ветви деревьев, ломающие ему ребра, однажды исчезнут. Тоору надеется, что разлюбить Иваизуми Хаджиме будет так же легко, как и полюбить. На следующее утро Оикава садится в поезд и вытаскивает симку из телефона. Он стоит и щурится на солнце сквозь окно поезда. Тоору стягивает шарф и долго смотрит на него. Ему интересно, забудет ли он когда-нибудь голос человека, отдавшего ему шарф на хранение. (он тихо смеется и понимает, что нет)