Thinking out loud

Когда они впервые сталкиваются в стенах университета, Оикава уверен примерно в двух вещах. Первая, что это определенно не его место в жизни. Он, если честно, вообще не знает, где его место. Потерялся слегка, так уж сложилось. Вторая, что этот парень ему не нравится. Иваизуми в коридоре мажет по нему взглядом и бросает что-то вроде «привет». А может Тоору уже мерещится, он не уверен. Вместо этого он стискивает зубы, потому что кто-то ему однажды сказал, что только так и можно выжить — выстаивать в огне и не бояться вообще ничего. Оикава боится, и это уже определенный минус ему в карму. Бог его и так не особо любит, а тут еще это. (все веселье начинается, когда прямо перед экономикой Тоору сталкивается с Бокуто и не знает, в какую сторону лучше бежать, потому что везде гребаные стены и толпы студентов. Котаро смотрит чуть удивленно, с этим идиотским прищуром и интересуется, что произошло с его коленом. И вообще у Оикавы есть список вещей, на которые он скорее умрет, чем ответит. — Он просто испугался, что его прижмут более сильные игроки, — вот что говорит Куроо. И Оикава мечтает переломать все кости так, чтобы ничего и никогда, никогда, не срослось. У него же не срослось; спасибо, папа, спасибо, господь) Иваизуми вытаскивает его из какой-то очередной (скандальной) ссоры с Тетсуро и сосредоточенно перевязывает ему вывихнутое запястье. (может, Оикава и поторопился с выводами, с ним часто такое бывает) Вообще-то запястье и ссора с Куроо это две полярно разные вещи, но Хаджиме об этом не стоит знать хотя бы потому, что они знают друг друга около десяти дней. (вся проблема в том, что Иваизуми хочется доверять без оглядки и без страха, поэтому Оикава на вопрос Куроо что ли постарался? по какой-то загадочной причине говорит отец) — Хочу мороженое, — бормочет Тоору и укладывается на стулья в холле, потому что уже почти девять вечера, а последние три часа он бестолково наблюдал за Куроо и Бокуто, весело играющих в волейбол. Кому-то везет чуть больше. Кому-то вообще не везет. — Середина осени, заболеешь, — Иваизуми усаживается рядом и разглядывает его лицо с чем-то мрачным в глазах. Так на Оикаву раньше смотрел Ханамаки, потому что беспокоился и потому что ему можно было. (а потом его сбила машина и что-то пошло не так) Тоору чуть улыбается. У него чертовски болит коленка, а на спине, кажется, синяк остался из-за неосторожности отца. Неосторожность эта, конечно, далека от реальной неосторожности, но Оикаве нравится думать, что это все чертово стечение обстоятельств, вот таких глупых и нелепых. Иначе от этой глухой боли в груди и с ума сойти не долго. — Ива-чан будет мне лекарства таскать, — весело говорит Тоору. — Разбежался. С тебя все еще те деньги за обед, не думай, что я забыл. — Помню я, помню. Хаджиме вместо мороженого покупает ему кофе и предлагает остаться ночевать у него. Говорит что-то о том, какой Тоору худой и как это нелепо выглядит. Оикава хмыкает, кутается в шарф Ханамаки (потому что это все, что ему осталось от его лучшего друга) и думает, что отец такому положению дел обрадуется. Очень обрадуется. Отравленный дротик, который кто-то метко бросил прямо в центр, вот-вот достигнет своей цели, и что тогда Тоору останется? Ему не хочется об этом думать. Поэтому он говорит окей, Хаджиме, пошли, почему нет. Мама перед тем как исчезнуть из их дома (их дом что-то несуществующее, Оикава помнит, как в девятнадцать сжег все фотографии, потому что не хотелось помнить, что у него действительно был дом), сказала ему, что просить помощи нельзя. Никогда-никогда нельзя. Но когда Иваизуми мажет ему спину какой-то мазью и напевает очередную песню, беспрерывно крутящуюся по радио, когда он ворчит, что готовить приходится в два раза больше и вообще ненавижу я эти приправы, почему ты их вообще любишь? (но все равно использует именно их, потому что Тоору остальные не переносит), когда задумчиво перебирает его волосы, пока по телевизору крутят какой-то фильм о супергероях, Оикаве хочется попросить этой самой помощи. (Тоору не верит в супергероев, но верит в Иваизуми и его теплый май во взгляде и улыбках) — Почему я не могу жить с Ива-чаном, — ворчит Оикава и закрывает глаза. Хаджиме фыркает. Тоору кожей, каким-то седьмым чувством знает, что Иваизуми улыбается. И от этой улыбки его жизнь, может быть, однажды и соберется по частям в единую картинку. — Потому что ты шумный и наши вкусы в еде расходятся, — серьезно говорит Иваизуми, и Оикаву как-то отпускает. И его бетонная жизнь становится хрустальной и бьется на какие-то мелкие осколки, о которые слишком легко порезаться. — Но если бы я пришел неожиданно, ты бы мне помог? Что-то вроде помощи ближнему своему, — бормочет Оикава. Ему сонно, тепло и уютно. Почти как дома, думает он. — Смеешься что ли? Я похож на пункт помощи бездомным животным? Тоору не говорит да. Он не видит в этом смысла, пожалуй, потому что вот он сейчас, побитый щенок, бездомный и готовый больно укусить, практически засыпает на коленях у человека, которого знает всего пару месяцев. Мама учила не просить помощи и не доверять, потому что люди по жизни шагают в одиночестве. Но если у Оикавы есть кто-то, кому он готов верить, можно ли отринуть эти слова матери, так трусливо сбежавшей от ответственности? Тоору не собирается больше верить её словам и собственной памяти. (в конце января он приходит к двери Хаджиме с разбитой губой, в нелепой цветастой шапке и шарфе Ханамаки и пристально разглядывает собственные кеды, потому что он вообще-то простыл слегка, чтобы вот так ходить по улицам. Иваизуми смотрит на него около двух секунд и говорит проходи)