Thinking out loud

— И как они еще не устали расставаться и опять сходиться, — бормочет Хината. Они стоят за каким-то чертом на крыше университета, у Кагеямы нервы и бессонные ночи, а у Шоё что-то своё и липкое, за ребрами крепко спрятанное. Внизу Оикава и Иваизуми, ходят около университета, у Хаджиме рюкзак и потемневшие со временем волосы, а у Тоору синяки под глазами и неумение справляться с собой (без Иваизуми) возведенное в абсолют. (Хаджиме уехал, и всё развалилось, в этом никто не был виноват, просто люди взрослеют, а вот Оикава — нет, и детство в нем такое ласковое, как слепые котята под ногами) — Тяжело им быть, наверное, — говорит Кагеяма негромко. Щурится на солнце и думает о первокурсниках, огибающих Тоору по огромной дуге. — Я бы не смог быть им, — в итоге подытоживает он и затаптывает недокуренную сигарету кроссовком. Ему не хочется думать обо всем этом, потому что думать получается слишком много и вытравливать не выходит. Оикава внизу запускает пальцы в волосы, Кагеяма видит, как трясутся его плечи, и Иваизуми раздраженно цокает языком. Касается его плеча и тянет к себе. Между этими двоими целых три года университета и недопонятой любви, и Тобио тошнит от этого больше, чем он мог представить себе, когда только вляпался во все это. — Но ты не Оикава-сан, — говорит Хината и закатывает глаза. — И слава богу, — Кагеяма мрачно улыбается, тушит сигарету о стену и морщится, глядя на Тоору, умело топящего самого себя. Ну надо же. Оикава-сан, изящное внутреннее горение вперемешку с точностью и топкими болотами, из которых путь только на тот свет. Кагеяма думает, что все-таки окей, перенял он у него даже то, что перенять нельзя. Хината терпеливо смотрит на него, ожидая ответа. И Тобио отворачивается от Оикавы и идет к двери. Ему бы меньше всего хотелось комментировать все это дерьмо, статистические цифры и правило-трех-лет, потому что жизнь давно выебала это все несколько раз. Но Хината не отстанет и выведет его из равновесия, поэтому Кагеяма чуть поворачивает голову и четко рубит слова: — Будь я им, то давно бы уже покончил с собой, знаешь ли. *** — Уехал? — говорит Кагеяма, когда Оикава притаскивает пиво, пиццу и неслезающую с губ улыбку. Тоору закатывает глаза и фыркает: — Я был так добр и позволил тебе жить со мной, а ты тут такие финты откалываешь. Умереть хочешь? — он смеется, невесело и с обидой в глазах. Кагеяма пожимает плечами. — Это ты тут самоубийца, Оикава-сан, а не я. Оикава салютует ему банкой, устраивается рядом на подоконнике, и они вдвоем с каким-то тупым чувством на собственных веках (это когда плакать хочется, а слез почему-то нет совсем) рассматривают почерневший город. Тоору поджимает губы и говорит: — А может все и зря. Тобио не уточняет, что именно зря: влюбляться в Иваизуми раз за разом или не находить в себе сил идти вперед, точно увязнув по горло. Он и знать-то не хочет, если честно. (Оикава говорит иногда я жалею, так жалею, и Кагеяма криво усмехается; Тоору прочно прописался в безнадежных самоубийцах, и это смешно, черт, как же смешно)