Thinking out loud

оикава прикрывает глаза. на часах половина десятого, за окном — снег и холод, зима серым — неприятно — дымом вползает под кожу. у тоору слегка кружится голова, но не потому что — окна открыты и тошнит немного, а потому что вот-вот всё повторится по кругу, и. и он просто надеется, что хотя бы мгновение поменяется, хотя бы секунда — разобьется сорвавшейся чашкой вниз и ничего не придется опять по кругу. (в дверь ожидаемо звонят, и оикава чувствует ненормальное отчаяние) он щелкает зажигалкой и считает до десяти. на семерке иваизуми за дверью говорит: — мы оба виноваты, давай поговорим. тоору задувает огонек. он знает выученную наизусть программу — прожил ее раз -ндцать. устал так, что впору ложиться на рельсы. (если он впустит иваизуми сейчас, то хаджиме завтра с утра — пьяный водитель и сорвавшаяся — случайно, — машина; и это всё ошибка одного тоору) поэтому он закрывает глаза и обещает, что в этот раз сможет сделать всё гораздо, черт возьми, правильнее. *** на улице сентябрь и жарко так, что тоору ожидаемо обжигает плечи. он пытается вспомнить, в какой же это раз, но не может. до знакомства с хаджиме три недели. до смерти хаджиме четыре месяца. оикава стискивает зубы и улыбается. много-много улыбается, потому что иначе не умеет. уголки губ жжет, собственное отражение даже слегка пугает, но время — небо розовеет по краям, солнце перестает быть таким горячим, — пугает больше. он встречается с куроо. с ханамаки. не меняет в разговорах ни строчки — наизусть помнит, всё-всё помнит. больше, чем хотелось бы. куроо улыбается. огрызается и шлет его нахер. покупает выпивку и обещает весной купить мотоцикл, потому что невообразимо хочет показать кенме больше, чем есть в токио. оикаве — сентябрь кончается, он натягивает свитер и пропускает три пары по экономике, — невероятно страшно. жизнь высекается по искорке — фейерверки такие же, красивые невероятно, особенно ночью, — но больнее в сотни раз. но оикава правда-правда согласен потерпеть, чтобы в этот раз — наверняка не разбиться. как и все предыдущие разы — в кофейне, иваизуми случайно проливает кофе на любимый — оикава улыбается, улыбается, в груди печет, там ебаный айсберг сейчас кожу по швам пустит, — свитер тоору и извиняется. (так все начинается каждый чертов раз, а потом время петлю на шее медленно стягивает) они съезжаются где-то на второй неделе, потому что оикава — добрый, а у иваизуми сосед женился и квартиру он один не потянет. покупают парные чашки, заказывают пиццу и случайно им привозят совершенно не то, и оикава не меняет вероятность просто потому, что это — правильнее. потому что это делает их — ими. иваизуми готовит завтрак по понедельникам и пятницам, приходит к тоору на работу, ноябрь липнет облаками к горлу. оикаве больше не хочется смыть с себя кипятком кожу. он забирается с ногами на диван, включает какой-то фильм — иваизуми ругается на дерьмовую микроволновку, на педагога по государственному праву, на дерьмовые среды, который он ненавидит. (оикава помнит, как они поругались в первый раз — в смысле, когда и правда только познакомились, а не когда приходилось знакомиться в первый раз уже в тридцать шестой, — и ему хочется убить старого себя, потому что в этот раз-) они встречают новый год вместе, запускают салют, до охрипших голосов катаются по городу с куроо и бокуто; те бесконечно шутят, что неизвестно, кому тут повезло меньше всего с выбором. оикаве хорошо. он уверен — правильно. и время — правильное. кружки. облака. небо — высотками и серым дымом. ночная парковка мигает ядовито-красным, кто-кто громко возмущается. январь оканчивается. нервы у тоору начинают сдавать в начале февраля. он беспокоится, потому что в прошлый раз всё кончилось третьего числа из-за разбитой чашки. но третье проходит. у оикавы — нет. что-то внутри — белое, ледяное, стальной крошкой по ребрам. больно. он терпит, улыбается — иваизуми качает головой, перехватывает поперек груди и говорит: — прекрати скалиться. если что-то не так, ты можешь просто мне сказать. все всегда не может идти идеально, окей? и оикава — жалкая-жалкая влюбленность на донышке стакана, — кривится, утыкается иваизуми в плечо (этого не было в предыдущие разы, потому что они просто не доживали) и позволяет себе разрыдаться. хаджиме гладит по волосам и совсем ничего не говорит. оикава думает, что они справятся, что в этот раз — правильно абсолютно всё, он сам — правильный. а потом иваизуми забывает купить кофе и случайно стирает белую футболку тоору со своей рубашкой. оикава подвисает. они ругаются, и это кажется — тоору страшно, что это и правда так, — слишком нужным, горло болит и за окном уже вовсю светло. шестнадцатое февраля дает оикаве резкий удар по лицу — глаза слезятся и дышать больно, потому что на мгновение — как же это? и он остается один в квартире. (опять) (почему, боже) (почему всё опять) тоору щелкает зажигалкой. смотрит на пламя. он так устал. за окном темно и гораздо теплее, чем раньше. а оикава — как раньше — облажался. как раньше всё — машина слетает с трассы, беззвездное небо отражается в новом разломе, новой дате. в груди даже не болит. наверное, лимит выключен. он щелкает зажигалкой, считает до десяти, а на семи - в дверь стучат, и иваизуми негромко говорит: — мы оба виноваты, давай поговорим. оикава задувает пламя и обещает себе, что в этот раз все будет правильно.