Время лишений

Год 174 4Э, Скайрим. Солитьюд. Зимние экзамены прошли достаточно рутинно, и после седмицы отдыха началось то, чего с затаённым волнением ждали все среднеклассники – преподаватели называли это безликим словом «практика», а старшеклассники – «дармовой работой на благо выпивох». И то и другое означало, что им позволят выступать в тавернах Солитьюда в качестве практикантов, что заодно давало шанс показать себя и в последующем подыскать тёплое местечко для работы, если публике выступления понравятся. – Ничего страшного в этом нет, – успокаивал взволнованных одноклассников Арнульв, – просто выйти и сыграть, как на экзамене. Даже проще – на экзамене учителя заметят малейшую фальшь, а в таверне никто не будет слушать, ту струну ты зацепил или нет. Главное – ловить настрой посетителей и подстраиваться под него. Хотят они героики – «Сказание о Рагнаре Рыжем», хотят повеселиться – потешки какие-нибудь… Арнульв, бывший родом из захолустного Винтерхолда, несколько лет до поступления в Коллегию Бардов уже подрабатывал в тамошней таверне музыкантом и певцом, играя публике в вечерние часы, когда туда стекались местные пропустить стакан-другой вина. А потому он был не понаслышке знаком с работой скальдов. – А как ловить настрой людей? – робко спросила Ливия. Арнульв задумался, потом честно ответил: – Просто ловить. Я не могу это объяснить, это только с опытом приходит: заходишь в таверну, посмотришь на посетителей – и уже знаешь, что нужно играть. С вами будет опытный скальд, он подскажет, если надо будет. Первое выступление Дивада в одной из окраинных таверн прошло сносно. Людей было немного, все они были умеренно пьяны и по третьему разу обсуждали, куда пропали ножны какого-то Свена, доставшиеся ему от бабки-охотницы. Дивад, деревянными пальцами и глядя в пол, сыграл несколько баллад, но на него едва ли обратили внимание, и он немного осмелел. Следующую песню – незамысловатое сказание о пастухе, заметившем вражеский отряд данмеров и отправившемся через горный хребет предупредить воинов – он уже проиграл, пытаясь прочувствовать и передать состояние пастуха, спешащего через горы к воинам. В сказании упоминалось, что пастух был испуган, но Диваду казалось, что страха он не испытывал, зато ему должно было быть очень холодно – через строфу упоминались то снег, то ледник, то вьюга, то ледяные привидения. Когда он закончил, несчастные бабкины ножны обсуждались уже по четвёртому кругу, а некоторые выпивохи пересели поближе к очагу. Следующей ему в голову пришла «Песнь Гильви», которую он уже как-то пытался играть в Вайтране, и сейчас он постарался настроиться на состояние покоя, которое не смог передать в «Гарцующей кобыле». Первые два куплета он сыграл нормально, а к третьему почувствовал, что у него замерзают пальцы ног. Невзначай вспомнилось, что в коридоре общежития давеча ветром сломало ставень и выбило стекло; мороз проникал в комнаты через щели в дверях, так что к утру начали подмерзать даже холодолюбивые норды, а Дивад и вовсе перебрался спать на кухню, где было не в пример теплее. Льдинки в лужах задрожали, мутным растеклись ручьем. Куропатки закричали с первым солнечным лучом. Льдинки в лужах… В ванной комнате, где стояли бочки и кувшины с водой, вся вода за ночь покрывается тонким льдом, и тому, кто первый утром идёт мыться, приходится его разбивать. За день лёд растаивает, а к следующему утру нарастает снова. И так каждую ночь… – Холодно что-то, – бард Хельга Седая зябко обняла себя руками, когда он закончил, – видно, крепчает мороз. Вона, даже пьянчуги к очагу пересаживаются, – она кивнула на троих нордов, как раз передвигавших свой стол поближе к огню. – Скоро вороны на лету замерзать начнут… Иди уже, редгард, домой, грейся. Хорошо играешь, я скажу это мастеру Виармо. Акцент, конечно, слышен, но что с ненорда взять… Дивад молча кивнул, застегнул кухлянку, опустил пониже капюшон и шагнул в сгущающуюся темноту улицы. Пронизывающий ветер бросал в лицо колючие снежинки, завывал на пустых улицах. Горы тонули в вечернем сумраке, и весь мир был окутан ледяной, бесприютной серостью… Он не сдал и этот экзамен. Случайно проскочила мысль о том, что у него мёрзнут пальцы, – и холод передался песне. И люди в таверне стали мёрзнуть. Как, как научиться играть так, чтобы можно было передать то, что надо, а не нечаянную мысль? У него же это получилось один раз – полгода назад, когда он исполнял на экзамене «Балладу о короле Харальде». Пусть всего на несколько мгновений, но он почувствовал, как надо играть, но с тех пор ни разу не смог повторить. Иногда он бывал близок к тому состоянию, преступно близок, но снова испытать то непередаваемое ощущение истины больше не получалось. Как? Джулианос, великий бог мудрости, научи… *** В Коллегии почти никого из среднеклассников не было. Диваду встретилась только застенчивая Ливия, торопящаяся куда-то со стопкой нот, да из-за двери одной из комнат доносилась бодрая мелодия флейты. Сам не зная зачем, Дивад остановился, прислушался, а затем, поддавшись какому-то интуитивному порыву, постучался и вошёл. Арнульв взглянул на него, отнял флейту от губ и приветливо усмехнулся: – И тебя уже отпустили? – Отпустили, – подтвердил Дивад, поколебался, затем спросил: – Скажи, ты говорил, что нужно слушать настрой людей. А если… – он запнулся, подбирая слова. – Если, например, они хотят чего-нибудь воинственного, а у меня никакого настроения на воинственное нет. То есть я могу сыграть какой-нибудь «Зов конунга», но без настроения. – Я знаю такое, – серьёзно кивнул Арнульв, опуская флейту, – бывало у меня. Если ты чувствуешь такой диссонанс, лучше вообще не выходить играть. Пьяницы в тавернах – они, знаешь ли, чувствуют фальшь, и не смотри на то, что лыка не вяжут. Фальшь я имею в виду не ту, если ты нотами ошибёшься, а фальшь… несоответствие мелодии и настроения. – А если… нет возможности не выйти? – Я в таких случаях старался забыть о себе. Как бы это не я играю, это кто-то другой играет, а я остался дома. И я… как бы это сказать… заимствовал настроение у слушателей. Не знаю, как это можно объяснить… Я пытался поймать их настроение и сам испытать его. Если они хотят воодушевиться перед битвой – попытаться тоже представить себя воином, играть воинскую балладу и как воин стараться воодушевиться. Наверно непонятно, да? – Нет, я понимаю, – несколько поспешно помотал головой Дивад, стараясь не упустить ощущение, что Арнульв сказал что-то очень важное. Словно не то в словах, не то между слов проскочило то, что ему было нужно. – А как… а если не получается? Я пытаюсь вообразить себя воином, а случайно вспоминаю… Хаммерфелл, например… – Ага, – засмеялся Арнульв, – и все слушатели начинают воображать пустыню Алик’р. Лично мне она уже сниться начинает. Но вообще, – он посерьёзнел, – я считаю, нужно тренировать мысли, чтобы думать о чём надо, а не о чём хочется. А может быть, ты неправильно уловил настроение слушателей и пытаешься внести в музыку не тот настрой. Ну вот, например, те же воины, которые собираются на битву. А может, это они тебе только сказали, что идут на битву, а на самом деле никакие они не воины, а бандиты и идут грабить караван на дороге. Ты пытаешься играть им воодушевляющую балладу, а она не получается, идёт через силу. Потому что играть на самом деле нужно что-нибудь девичье, о любви, например, чтобы они прониклись чувством, что грабить караваны – это плохо… Я утрирую, но суть такая. Понимаешь? – Понимаю, – как в прострации кивнул Дивад. В такой же прострации он поблагодарил Арнульва, в такой же прострации зашёл в свою комнату за молитвенным ковриком и немного осознал себя лишь в часовне Джулианоса. Здесь было пусто, темно, за плотно закрытыми ставнями выл ветер, по полу тянуло холодом, но Дивад сейчас не замечал этого. Он озябшими пальцами зажёг свечу, поставил её на алтарь, расстелил перед ним коврик и опустился на него на колени. … Он был неправ. Он изначально был неправ. Когда он осознал, что может музыкой передавать свои переживания и свои мысли, он начал пытаться донести до людей то настроение, какое хотел он. Не какое было нужно людям или ситуации, а какое по собственной прихоти взбрело в голову ему. И сегодня в таверне… Он решил вызвать в них спокойствие, но забыл наставления Арнульва – слушать настрой людей. А он его не то что не услышал, он даже не попытался услышать, решил посеять в них спокойствие, которое никому не было нужно – ни постояльцам, ни ситуации, ни даже ему самому. Просто хотел поставить опыт над людьми, убедиться в собственном могуществе. Как презренный ростовщик, пытался извлечь из своего дара эгоистичную выгоду. Потому у него и получилось передать людям лишь случайное ощущение – холод. Холод был искренним и перебил фальшивые, никому не нужные настройки на другие чувства. И хорошо ещё, что у него всплыло в памяти выбитое окно в коридоре. А если бы он вспомнил, что талморцы убили отряд Атора? Что они посекли и кинули в мусорный ров Акорити? Что на глазах его маленькой сестрёнки были убиты её родители и сестра? Приди ему в голову это во время игры – и кто знает, не пошли бы люди в таверне громить резиденцию талморцев. И были бы снова трупы, погибшие ни за что, а виной всему – одна случайная мысль. И вроде бы учили его в Храме Воинских Добродетелей контролировать свой ум, а вот – жизнь показывает, что он не до конца усвоил урок. Или тот уровень, который был приемлем для него как для воина, не годится для него, как для рави. Значит, снова учиться. С самого начала, с азов. Учиться слышать всё, что происходит вокруг. И оставлять все лишние мысли, когда берёт в руки инструмент. Он привык очищать свой ум перед тем, как обнажить оружие, а музыка – возможно, ещё более сильное оружие, чем скимитар или лук… Благодарю тебя, Джулианос. Ты ответил на мой вопрос. Я теперь знаю, как нужно играть. … Перед глазами встала залитая белым, ослепительным солнцем пустыня. Где-то вдалеке, в колышущемся от зноя мареве человек на белом верблюде обернулся и посмотрел на него. Серый выцветший тюрбан, пёстрый поношенный халат, покрытые пылью сапоги, до черноты сожжённое солнцем лицо. В простых ножнах за спиной – меч, от которого веет силой и могуществом, на передней луке седла – древний ребаб. И мудрый взгляд человека, повидавшего и познавшего больше, чем может повидать и познать обыкновенный человек. Некоторое время он пристально смотрел на Дивада, а затем чуть улыбнулся сухими губами, сложил руки лодочкой у лба и поклонился. Распрямился, ещё мгновение смотрел на Дивада, а после исчез, словно растворился в горячем мареве Алик'ра… Холодная часовня, казалось, наполнилась жаром пустыни. Даже когда видение рассеялось, Диваду ещё некоторое время казалось, что он видит песок на каменном полу молельни, а вместо вьюги сквозь щели в ставнях проникают белые лучи солнца. И в лице каменного Джулианоса на мгновение промелькнули другие черты – того, который благословил его сегодня. Дивада Поющего. Молодой воин благоговейно коснулся лбом пола. На улице выла вьюга, по каменному полу тянуло холодом, а в сердце, казалось, зажглось маленькое горячее солнце. Которое больше не даст сбиться с пути.