Отщепенцы и пробудившиеся

      «Дорогая моя дочь Гретис, если ты читаешь эти строки, то значит, твоего отца давно нет в живых. Меня зовут Юрсан Хакен, и я пересёк Чёрный океан!»       Да-а, Гретис, с таких строк я начал писать тот печальный дневник. Как ты видишь, я выжил и вернулся. Я дал слово, что, вступив на землю, уничтожу дневник, но, моя дочь, ты должна знать спасителей своего отца. Эта история посвящается им.       Твой папа не всегда был великим и знаменитым целителем, способным излечить любую болезнь, спасти жизнь всякого человека и животного. До тридцати лет я работал врачом на торговых суднах. Менял корабли, как бабник женщин, и всё время нуждался в деньгах. Гретис, ты родилась в непростое для страны и нашей семьи время. Прошло два года, а Тенкуни не оправилась после свержения монархии, совет старейшин старался, старался, а завоевать доверия народа и парламента ему не удавалось. На материке так же всё было неспокойно. Закончилась война трёх бывший стран Рутской империи. Иширутская война и тенкунская революция, как нашествие саранчи, принесли в море пиратов-магов, которые без угрызений совести, без крупицы страха нападали на торговые корабли, уничтожали и порабощали моряков.       Шёл 1137 год от явления Тенкуни миру. Ты едва увидела свет, а у папы не было денег прокормить тебя и твою маму. Ты не помнишь, но в те годы, когда манары открыли винамиатис, Тенкуни находилась в упадке, даже целители порой оставались без киопа в кармане, а молодой Юрсан Хакен к тому же был человеком глупым и прожорливым. Морская торговля переживала страшный упадок из-за пиратов. Они выскакивали из-под облаков, выплывали с морского дна, — рассказывали моряки! Повелители огня, земли, воды… Их мощь не знала границ! Находиться в открытом море становилось сущим самоубийством. Единственный безопасный путь к северным странам, с которым торговала Тенкуни, проходил через границы Камерута. Но два года назад после свержения монархии Камерут закрыл свои границы, отрезал нас, магов, от связей с миром. И за проход назначил высокие пошлины. Старейшины и политики ругались и угрожали Камеруту уничтожением всего его государства, капитаны судов искали другие пути. Однако все эти пути проходили через Чёрный океан.       Я писал выше про самоубийство, так вот — плыть в Чёрный океан было безрассуднее безрассудного! "Лучше в плен к пиратам, чем на смерть штормам", - раз за разом отказывались опытные и неопытные моряки. Но я, твой отец, Юрсан Хакен, согласился пересечь его. Команда корабля «Путеводная звезда» обещала мне хорошее жалование, и деньги купили мой страх.       Я попрощался с твоей мамой, с тобой, моя милая Гретис, и сел на корабль, даже не подозревая, что с этого дня моя жизнь никогда не станет прежней. И, возможно, жизнь целого народа. Но об этом позже.       Мы плыли два дня. О, что за чудные это были дни, когда светило тёплое яркое солнце, вода за горизонтом сияла своей голубизной! На третий день наш лоцман увидал первых «чаек» Чёрного океана. Там, где земля соприкасается с водой, вместо чистой лазури бушевали грозы. Они не становились сильнее или слабее, не приближались или не отдалялись. Они просто застыли, как какие-то горы.       Никто из нас, сумасшедших смельчаков, не боялся в тот миг смерти. «Путеводная звезда» плыла и плыла, нам только приказали одеть на себя спасательный круг и обвязаться верёвками. Моряки, в том числе и я, смеялись над силой погоды, ведь приближался великий праздник — Первое лореамо, день, когда о магах узнал весь мир! Как, маги подчиняющие природу, а нас таких было сто человек, могут бояться какой-то грозы?       Смех и звон пустых символичных бокалов (ума у нас всё же хватало не пить в такой момент), разносился по палубе. Неожиданно его прервал звук удара и встряска. «Звезда» наткнулась на подводный риф. Я упал, чуть не задавив своего лучшего друга — кота по кличке Изюм. Наверное, это был первый знак. Но мы продолжали плыть дальше. Мерзкий дождь ударил в лицо, и тут в корабль попала молния! Ничто не загорелось! Небеса нас щадили, но мы плыли и плыли.       Всё сильнее лили дожди, буйствовали ветра, из ниоткуда появлялись камни и горы. Это мгновение перед нами пустота, только вода, на следующее прямо из-под воды поднимается гора! Страх нарастал стремительно. Гретис, мы были окружены водой и вдруг появлялись со дна скалы! Они не щадили больше нас, они резали корабль на части. Мы держались благодаря магам земли, рушившим эти проклятые глыбы, и бесстрашному капитану, двигавшему корабль вперёд.       — Смотрите! Кто это?! — закричал один из матросов.       В тот миг у меня закрутилось одно — пираты. Но трижды я поблагодарил бы богов, если это были пираты. Огромный летучий змей внезапно и быстро выпрыгнул из воды. Мы не успели издать даже крика, он пронёсся над палубой и схватил на лету двух матросов, моих близких друзей. Я не смог тогда понять, что больше их не вижу. Воды как будто открыли свои запертые двери, чудовищные змеи, акулы и невиданные мне рыбы размером с быка выскакивали с океана и набрасывались на нас. Они пролетали над нами, заглатывая тех, кто не успел спрятаться в каюте, падали на палубу и мчались за людьми.       Команда «Звезды» отбивалась чем могла. Огонь и вода, земля и воздух, магия да манаровские ружья и мечи — мы были сильнее, но их было больше. Я смотрел на этих тварей и осознавал — у них есть разум. Если не могли нас убить, то прокусывали огромными своими зубами. А природа не убавляла свою жестокость, она только начинала нас уничтожать.       Налетела снежная буря. Я не вру, дочь, снег в океане в середине лета обрушися на нас. Вода заливала палубу, ветер уносил людей в море; несмотря на шум, я слышал хруст костей, которые ломали змеи. Эти звуки как по чьей-то злой воле заглушали океан. Молнии попадали изощрённо — специально по людям, по мачтам и шлюпкам, которыми был увешан весь борт. Гретис, раньше я не особо задумывался о наших богах. Сложены легенды, так сложены. Но в тот момент я видел на небе лики двух людей — мужчины и женщины. «Вроде бы там тринадцать маленьких головок» — услышал я последние слова от нашего капитана…       Я не помнил, сколько мы сражались с водными тварями, которые нам послали небеса. Не знал, день или ночь — кромешная тьма пронзила мир, одна звезда только боролась за жизнь — наш корабль. Я лишь взглянул случайно на часы — было без двадцати двенадцати ночи. Двадцать минут и ещё один день до праздника всех магов! А мы, жалкие букашки, погибаем в руках родной матери природы. Вот только о чём я мог тогда подумать.       Бесстрашие и деньги, ради которых всё это затеялось, исчезло из наших сердец. Нас осталось всего двадцать человек. Маги земли и воды, которые могли хоть как-то бороться и спасать нас, были мертвы. Из последних сил мы пытались развернуть корабль. Но как это сделать, если он расколот практически на три части? И тут мы ощутили, что идём ко дну — вода заливает палубу.       — Смилуйтесь над нами! — закричал наш лоцман-рыбовещатель диким тварям ада.       — Что они ответили? — закричал я ему.       Лоцман был бледен и напуган. Осипшим голосом он пробормотал:       — Акула сказала: «Мы не можем идти против нашей природы, непокорные людишки».       Вода, холодная и мерзкая, поглощала остатки корабля. Выбора не было, садись в шлюпку и спускайся к чудовищам или пойдёшь ко дну. Наверное, сейчас я бы выбрал утонуть в холодной воде, чем быть съеденными ими. Но тогда я не думал о лучшей смерти. Выжить, спасти свою жалкую жизнь! Интересно, есть ли люди, которым не страшно умирать? Хотел бы я стать, как они.       Я садился уже в шлюпку. И внезапно краем глаза увидел её — волну, размером с дом, несущуюся прямо на нас. И опять выскочил змей. Его взгляд был направлен на меня, пасть уже открыта. Я не думал. Вообще ни чуть. Просто схватил его за чешую, и нырнул вместе с ним в океан.       Там в воде пальцы у меня разжались, пробрал дикий холод. Я барахтался, пытался схватить воздуха, уцепился за какую-то доску и смотрел, как идёт ко дну мой корабль. Погибают мои товарищи. На единственной мачте, которую не уничтожили молнии и ветра, сидел испуганный Изюм и жалобно мяукал, смотря на меня.       Оставалось только ждать, пока меня не поглотят воды или пасть океанских тварей.       «Гретис», — прошептал я и потерял сознание.       Гретис, я пишу тебе эти строки, и на глаза набрасываются слёзы. В тот момент, когда я видел перед собой смерть, я прощался с тобой. Дочка, сколько раз мне ещё предстояло попрощаться с тобой, чтобы сидеть сейчас за столом и переписывать свой дневник?!       Я очнулся, когда почувствовал, что моё тело пронизывала вода. Это звучит смешно от человека, который только что тонул, но именно солёная морская вода, которая то наступала, то отступала от моего лица, привела меня в чувство. Я открыл глаза. Солнце. Песок. Слабость сковывала тело, но я поднялся на ноги. Это было похоже на пробуждение после беспробудного пьянства: я смотрел вперёд, видел земли, траву, но не понимал, что это реальность. Вдали голубоватым блеском светил океан. Где чёрные волны, где смерчи? Где мерзкие змеи, убившие моих товарищей? Райский пляж и пение дивных птиц… А на земле лежат вынесенные приливом вещи друзей.       Я выкрикнул имена всех моряков, что были со мной. Никто не ответил. Ни единого следа человеческой ноги на земле. Я всё ещё отказывался верить, что я единственный выживший. Побежал дальше от берега, но друзей не находил. И, только поняв, что они все умерли, до меня стало доходить и другое — а есть ли здесь вообще люди? Что это за земля? Я прикинул, солнечная тень говорила, что сейчас полдень, выходит, я пробыл без памяти двенадцать часов. Ужасно мало, чтобы вынести меня на знакомые острова.       Этой местности просто не было на картах. Не помню, что напугало меня в ту секунду больше всего: то, что Чёрный океан может вернуться и затопить этот клочок суши, или то, что на неизвестной земле могут обитать дикие народы. Я не понаслышке знал о племенах, которые убивали таких неудачливых путников, как я, съедали, а черепами их украшали свои дома. Нужно было что-то делать.       Встал и услышал шорох. Шёл не человек, а какое-то животное. Сильное, большое. Чёрный бык приближался ко мне! «Здесь крестьяне!» — хотел я закричать. И тут меня пронзило оцепенение — этот бык не был похож на наших ручных быков. Массивное толстое животное высотой под три метра — таких я видел в старых учебниках истории о древних временах. Эти самые быки изображались на дворцах императоров Рутской империи, правителей Тенкуни! Дикие неприручаемые существа!       Животное пугливо смотрело на меня. Я взял смелость в свои руки и медленно пошёл к нему. Гордость отображалась в глазах этого животного, я смотрелся перед ним насекомым. Как только я дотронулся до него, в кустах опять раздался шум. Я не успел опомниться, из высоких трав выскочил зверь и набросился на моего быка. Это был лев! Самый настоящий. С великолепной гривой. Но ярко-красной. Этих львов, как ты знаешь, не существует уже двести лет…       Бежать или понять, что происходит. Я терялся. Страх за собственную жизнь отступил, когда на меня люто посмотрел красный лев! Здесь живут вымершие быки, вымершие львы… Здесь нет людей! Даже примитивных аборигенов, которых бы обходил стороной бык.       Всё же я нашёл в себе силы и побежал. Я один. Один… Я мечтал умереть.       Гретис, даже о тебе не мог думать, как бы эгоистично это не звучало. Отчаяние захлёстывало меня. На берегу я долго лежал, зарывшись в песок, и плакал как маленький ребёнок. Только к наступлению вечера я взял в себя в руки, когда почувствовал жажду. Перекусив дикими яблоками и найдя маленький ручей, я стал потихоньку вытаскивать из воды вещи товарищей. На берег выбросило всего два чемодана, но вещей там было предостаточно, так казалось мне: десять рубашек и штанов, бинокль, компас, часы, кипа бумаги, спички, ружье и порох. Ничего не промокло. Эх, ты погиб, маг воды, а твоя магия ещё оберегала эти вещи, давая мне надежду.       Забравшись на оливковое дерево, я с опаской озирался по сторонам. Подо мною бродили вислоухие волки, которых опять же я видел лишь на страницах учебников. Как же сильно природа напоминала мне Тенкуни — те же деревья, цветы, птицы и мелкие зверьки. Рёв льва и волков мешал тосковать по родине. Наступила полночь. «Вот и Тридцать первое герматены подошло к концу», — подумал я. Горизонт покрыла темнота, там сверкали молнии, и, я видел, как летали, ныряли, словно дельфины, противные змеи. Но шторм не собирался надвигаться, ни одна тварь не подходила к берегу.       Проснулся я от того, что мою руку кто-то теребил. Открыл глаза и дико заорал. На соседней ветке сидело чудовище. Огромное, рыжее, круглолицее, с гривой как у льва и его клыками. Оно лапало меня своей длинной когтистой рукой и смотрело совершенно пустыми глазницами — тёмная дыра, в которой ничего не видно.       Я так закричал, что напугал существо до смерти. Мы оба упали с дерева, существо к тому же плюхнулся задом об камень. Оно быстро подскочило и встало на две мощные ноги, прямо как человек. Страх был тогда велик, но я рассмотрел его хорошо. Ростом под два метра или даже больше. Стоя с прямой спиной на двух ногах, это странное мускулистое чудовище напоминало мне человека. Ни шерсть, ни грива, ни даже длинный с кисточкой на конце хвост не помешали сказать мне ему: «Здравствуйте, вы местный житель?».       Чудовище удивлённо наклонило головой, боязно подошло ко мне и попробовало на вкус рубашку. Оторвав и тут же выплюнув кусок рукава, оно обнюхало меня и развернулось. Существо прошло несколько метров как человек и опустилось на все четыре лапы. Я просто пошёл за ним следом. Меня в первую очередь манило любопытство к этому зверю, хотя несколько раз я пытался заговорить с ним на тенкунском, зенрутском и ещё двух языках, которые я знаю. Гигант просто молчал. Он собирал плоды смоковницы, давил насекомых, а затем ел их, не обращая на меня никакого внимания, уходя всё дальше от берега.       Постепенно стали слышны писклявые стоны да грозные крики. Просочившись за ним через густые толстые деревья, я вышел на большую ясную поляну. Она была полна этими тварями. Сотни чудовищ бегали по траве, рычали и издавали звуки, похожие на наш смех. Детёныши возились, кусая и теребя друг друга, за ними смотрели несколько взрослых особей. Кто-то доставал из-под камней жуков, кто-то грыз кость какого-то зверя, кто-то зубами чистил себе шерсть.       Мой проводник даже не представил им меня, а пошёл к речке, возле которой паслись стада огромных быков. Несколько особей меня заметили, подошли ко мне, покушали одежду и ушли по своим делам. А я остался стоять возле них. Я не понимал, кто это: животные или примитивная раса. Они мочились на деревья, катались в грязи. И все были не отличимы: только одни серые невзрачные маленькие, вторые рыжие сильные — самки и самцы, гривы и у тех и у других. Но когда они вставали на две ноги, становилось не по себе, какая-то волнительная дрожь находила на меня от их чёрных пустых глазниц.       Возникло желание бежать от них. Тут я увидел львиц, которые крались в сторону быков. В нескольких шагах от тех паслись мои существа, но львы не тронули их, даже одиноких детёнышей. С каким-то почтением одна из львиц посмотрела на чудовище и ушла без добычи — бык спрятался за его спину.       После этого уйти я не мог. Я не знал, что происходит. Но чувствовал себя в безопасности. Звери забавлялись, ели, самки кормили молоком грудных детей, самцы дрались, а я не отходил от их стаи ни шаг. Взрослых я не интересовал, но малыши любопытно смотрели на меня и прятались в кустиках, всё выглядывая. Я оторвал дикое яблоко и протянул одному из них. Маленький серенький детёныш боязливо вылез, вытащил крохотную лапку с пятью пальчиками и взял угощенье. Я протянул осторожно ему руку и погладил за ушком, детёныш довольно заскулил.       Зашло солнце. Существа поднялись на ноги и пошли. Я побрёл за ними. В четырёхстах метрах от поляны была большая пещера, где-то ещё сотня таких гривастых сидела в ней. Многие уже спали. Робко, испуганно, как непрошенный гость, я пошёл за ними в пещеру. Земля была голой, даже не было соломы какой-нибудь, но я лёг специально — не прогонят ли? Чудовища меня не видели, лишь трое детёнышей, с которыми я подружился за день, прильнули к моей шее, попрощались и побежали к мамам. Волки и львы не приближались к пещере.       Так, Гретис, началась моя новая жизнь. Я ещё долго искал следы человека на острове, пока в конец не понял — бесполезно, он необитаем. Ну как сказать, необитаем… Стая непонятных существ, вымершие виды животных и я, последний представитель человеческой расы на этой земле. Каждый день меня терзали мучительные мысли, чтобы покончить с собой, облегчить свои муки, но я жил. Мне не давали нажать на курок молчаливые пустоглазые звери, которые своей странной природой манили к себе.       Спустя полтора месяца я стал вести дневник. Дочка, ты спросишь, как я писал, если у меня не было чернил? Отвечу: кровью. Я делал прорез на пальце и писал, сколько мог. Боли не чувствовал, кровь не растекалась по бумаге, как-никак я родился целителем, работающим с ней. Этот дневник писался для тебя, Гретис. Я понимал, что больше не смогу тебя увидеть — с острова невозможно сбежать. Но быть может, таилась малюсенькая надежда, люди победят когда-нибудь Чёрный океан и ты, Гретис, приплывёшь сюда и увидишь писанину своего покойного отца! И ты узнаешь, что каждый день он думал о любимой маленькой дочке.       Гретис, я не буду переписывать свои страдания и слёзы, рассказывать, как я ел, умывался, строил хижину. Я перенесу в эту книгу лишь часть записей о существах, которых ты должна знать.       20 фании. Скоро будет два месяца, как я застрял на острове. Меня любезно приняли чудные звери, которых я назвал пустоглазами. Пока я не понял, к какому виду животных принадлежат они. Пустоглазы — прямоходящие гиганты, всеядны. Они питаются тем, что найдут: листьями деревьев, насекомыми, падалью. Не отказываются они напасть и на мелкого зверька или зазевавшуюся птичку. Как я понял, пустоглазы стоят на вершине пищевой цепочки — хищники обходят их стороной, боятся. Но я не видел, чтобы пустоглазы охотились на оленей или телят.       Пустоглазы ведут неприхотливый ленный образ жизни: едят, играются, спят. Иерархия в стае не отличается сложностью, вожаком считается самый сильный, самый высокий здоровяк, возле него всё время трутся особи чуть послабее, которые и составляют, я бы выразился, «элиту стаи». У пустоглазов хорошо для животных, очень даже хорошо, развиты стайные взаимоотношения. Молодые особи не покидают старых, приносят им еду, помогают идти в труднопроходимых местностях. Причём ухаживают пустоглазы только за определёнными стариками — родителями. Как люди, пустоглазы разделяются на небольшие кучки, обусловленные возрастом, полом, характером, и проводят так всё время. Есть даже «враги», которые вечно из-за чего-то ругаются и ссорятся в стае, пока их не начинает покусами да щипками разнимать вожак. Самки и самцы хранят верность, у каждой пары не больше трёх детёнышей, хотя в другой стае я нашёл семью с пятью малышами.       Моя стая не единственная на острове. Пустоглазами заселён весь остров, я не отхожу дальше берега, опасаясь хищников, но вижу пустоглазов на каждом шагу. Как и эти, в других стаях меня также не боятся. Стаи не враждуют, не сражаются за территории или самок, они как жители соседских деревень иногда встречаются, разговаривают и прощаются.       Всё время всматриваюсь в их пустые глаза, там нет ничего, но они почему-то всё видят. Не знаю, какое у них развитое зрение, но не хуже человеческого. Когда я пытаюсь пальцем проникнуть в пустые глазницы, меня бьют по руке и рычат.       Я уже подружился с несколькими пустоглазами. Всё началось с того, что самки стали доверять мне своих детёнышей, когда уходили за пищей. Я кормил малышей, играл с ними. Один раз ко мне подошёл самец, которого я прозвал Лич, и протянул яблоко. Так, можно сказать, зародилась наша дружба. Другие пустоглазы по-прежнему меня не замечают. Я сначала думал, что я для них какой-то дикий зверь, вроде быка, что влез к ним в пещеру. Но после знакомств с соседними стаями пришёл к выводу, что меня принимают за сородича, такого же пустоглаза, только бесшёрстного и с изуродованным лицом.       Постоянно задаюсь вопросом, а животные ли они? Что-то мне подсказывает, что у пустоглазов есть зачатки слабого разума. Они не понимают человеческую речь, язык жестов, с трудом я обучил Лича команде «сидеть» и «стоять», но их рычание порой не похоже на рычание того же красного льва. Иногда пустоглазы собираются стаей, сажаются в круг и о чём-то пытаются разговаривать. Вот именно — пытаются. Они не обсуждают свои «государственные» дела, прочие важные проблемы, что-то мычат, мямлят, смотрят на небо и расходятся. Детёныши развиваются не так, как у других животных. Шестого лореамо разродилась одна самка. Прошло полтора месяца, детёныш должен уже сам питаться, бегать, играть, но он неумело передвигает лапами. Да, он умеет есть, ходить, но больше ничего! Ему далеко до других малышей. Я привязал на палочку засохший лист и кручу у него перед носом. Детёныши постарше бегают за листом, прыгают на меня, этот только стоит, улыбается и шевелит пальчиками. И так себя ведут все детёныши, которые ещё пьют материнское молоко! Обычно, в два-три года животное считается взрослым и готово создавать семью, но у пустоглазов очень много рослых особей, за которыми заботятся родители.       Шестицу назад было полнолуние. Собралось несколько стай, они опустились на колени и молчаливо смотрели ровно час (я засёк) на полную луну.       2 никиниаса. Я, наконец, сделал плот. Знаю, на нём невозможно пересечь Чёрный океан, но посмотреть на океан вблизи можно! На берегу ничто, кроме сурового горизонта, не напоминает о присутствии смерти. Море спокойное, заселённое рыбой. Я с пустоглазами купаюсь в нём, и те твари к нам не заплывают.       4 никиниаса. Зря я только плыл к Чёрному океану. Одни разочарования, о которых я догадывался, но всё-равно, дурак, поплыл! Спокойный и Чёрный океан разделяет невидимая граница, ветер чуть не разрушил мой плот, когда я её хотел пересечь. За этой границей не прекращаются дожди, снега. Змеи и рыбы выплыли все на неё и смотрели, что я сделаю. Я повернул назад. Будь у меня лучший корабль мира, Чёрный океан я не преодолею.       15 никиниаса. Сегодня я оступился и упал. Вожак (а может быть, вождь) пустоглазов протянул мне руку и помог подняться.       21 никиниаса. Боги, что меня сюда притащили, вы не зря оставили меня в живых! Самка Лича… нет его жена! Прекрасная и чудесная жена должна была сегодня родить двойню. Один ребёнок вылез быстро, безболезненно, а второй… Он застрял! Кира кричала, стонала, её крики разрывали остров. Я не знаю, что мне пришло в голову, я никогда не принимал роды… Лич и вождь Громила не пускали меня, но я пробрался через их мохнатые руки, сел возле Киры и, впервые за всё время жизни на острове, пробудил магию и направил её на живот. Пустоглазы завизжали, когда увидели жёлтый свет от моих рук, я вспоминал учения старого академика и магией вытаскивал ребёнка из утробы. Это заняло больше часа, но видела бы ты, Гретис, лица Киры и Лича, когда я передал в их руки или лапы маленькую крохотную дочурку! Пустоглазы тихо скулили, их глаза были ещё шире, чем раньше. Кажется, они никогда не видели магии. Но это неважно. Боги, я это сделал, я спас её! Хвала вам, что дали мне эту силу исцеления! Хвала!       25 никиниаса. Пустоглазы не отстают от меня. Теперь обо мне знают почти все стаи, они подходят, показывают ушибленные лапы или что-то ещё и смотрят, прося о помощи. Я умею только работать с кровью — останавливать её при ранах, определять родство, но мне жалко расстраивать пустоглазов. Я пытаюсь их лечить, учась в тоже время этому.       12 хаса. Решился прогуляться по острову. Побыть одному. Я оставил стаи пустоглазов, прошёл четыре мили, как вдруг на меня выскочила красная львица. Ружья с собой не было, я побежал прочь и упал в какую-то яму. Я закричал на помощь, и через несколько минут, когда над моей головой чуть не сомкнулись львиные зубы, прибежал мой Лич и вцепился мёртвой хваткой в львицу. Страх-страхом, но хлынувшая кровь в голову превратила львицу в чудовище. Она забыла про запрет всех хищников — не трогать пустоглазов. Судя по звукам, звери грызлись насмерть. Скоро мёртвая львица упала ко мне в яму. Но спасителя не было слышно, когда я выбрался, в густые заросли тянулась длинная кровавая дорожка.       13 хаса. Лич вернулся в ужасном состоянии. Его раны очень тяжелы. Я помогу тебе, друг. Я вылечу. Крепись!       18 хаса. После сотен попыток я сделал себе вполне уютный дом из дерева и соломы возле пещеры. Это даже не хижина лесника, в которой мне приходилось ночевать с друзьями в дни походов, но получше пещеры пустоглазов. Как только я перебрался на ночь в мой новый дом, тут же повалила туда вся стая пустоглазов. Чувствую, придётся строить им отдельный дом.       29 хаса. Лич здоров! Ура!       5 таниса. Вот и второй месяц осени подобрался. Но здесь я не замечаю холодов. Всё по-старому — светит солнце, цветут растения. Животные не готовят запасы для спячки, деревья не сбрасывают листья. Дожди, если и идут, то умеренные. Хотя вот шестицу назад была гроза, меня и пустоглазов она застала далеко от пещеры. Пустоглазы прижались ко мне и тряслись от раскатов грома.       16 айрин. Тупые мерзкие животные! Каким же я был болваном, об их разуме рассуждал! Тупые твари! Они не понимают меня, нюхают свои задницы и жрут круглые сутки! Я зажёг сегодня костёр возле пещеры, чтобы поджарить мясо. Тупой пустоглаз вытащил из костра большую горящую палку и давай, как дурак, бегать с ней от меня, хихикал и махал ей перед моим носом. Он сжёг мой дом, который я строил не один месяц! Как хорошо, что вещи находились в это время в пещере.       Мой дом сгорел, а пустоглазы смотрели на меня и мычали. Я пытаюсь с ним разговаривать, делаю всё, чтобы установить контакт, но они не понимают даже простых жестов!       Дикие тупые животные! Я устал от них! Я хочу к людям!       22 айрин. Беру свои слова назад! До чего они умны! Я рубил топором деревья и рисовал на земле лица жены и дочери. Ко мне подошла Кира, села рядом и обняла. Как давно я не чувствовал таких тёплых объятий, прикосновений. Я рассказывал ей про своё детство, родителей, жену и дочь, поведал заветную мечту, о которой не знал никто: освоить другие навыки целительства, чтобы видеть как можно меньше смертей. А Кира слушала меня и бубнила на своём примитивном языке. Потом встала, ушла и привела сильных самцов. Пустоглазы подняли брёвна, из которых я намеревался отстроить новый дом, и понесли к пещере. Весь день они приносили мне палки, нужные камни, подавали инструменты.       Простите, друзья, за те обидные слова!       1 калеба. Первый день зимы, снега нет. Остров живёт своей жизни и не засыпает в спячке.       6 калеба. Учил Лича работать с топором. Но он только махал им направо и налево, едва не убил Громилу.       12 калеба. Сегодня умер Лави, самый пожилой пустоглаз стаи. Самцы взяли его тело на руки и побрели к океану, за ними шла вся стая. Океан был тих, слабые волны били о берег. Пустоглазы положили тело в воду. Я думал, что через минуту Лави выбросит на берег, но волны понесли его к Чёрному океану. Это противоречит всем законам природы, которые я знаю! Прилив выносил на берег ракушки, тину, а Лави плыл к штормам и змеям. Пустоглазы взялись за руки и запели. Их пение было мелодичным, как в хоре супругов Создателей, жалостливым. Я ещё не слышал, чтобы пустоглазы издавали человеческие звуки.       До сегодняшнего дня я не задумывался о смерти пустоглазов. Много раз чужие стаи шли толпой в сторону океана, но я полагал, что просто идут покупаться или половить рыбу. Пустоглазы знают о похоронах.       19 калеба. Схожу с ума. Рассказывал пустоглазам этнос «Житель Намириана». Обсуждал с ними персонажей, потом как-то плавно перешёл к политике, учил зверей считать налоги. Пора лечиться!       30 калеба. Дождался. Скончался старик в другой стае. Вооружившись на всякий случай, я сел на плот и поплыл за его телом. Спокойный океан был бурным, почти как Чёрный, с трудом удавалось не перевернуться, но я хочу знать, куда и зачем так рьяно уносятся покойные пустоглазы.       Мои ожидания подтвердились. Морской змей проглотил пустоглаза. Существо, живущее над природой, над другими зверьми, стало частью вечного круговорота.       8 кислора. Нет, не могу так больше! С пусгоглазами творится что-то необъяснимое. В полдень было солнечное затмение. Я знал про него, готовился. Меня интересовало, как на него отреагируют пустоглазы. Думал, придут в панику или же начнут любоваться затмением как полнолунием. Но звери, повторюсь, звери сели на колени, припали головой вниз и давай петь! Вот так, именно так молились Создателям мои предки!       Мне нельзя пролёживать бока под тёплым солнышком больше. Если я «заперт» на проклятом острове, то обязан изведать его! Я живу под боком с существами и не знаю, что за твари они, эти дьявольские отродья, которых я полюбил всем сердцем. Я стараюсь найти в них разум, но как что-то проскакивает умное в головах пустоглазов, я тут же это теряю. А может… может они только подражают людям, как попугаи повторяют нашу речь? Пустоглазы же видели, как я пытался волочить брёвна. Хотя… они не освоили огонь, топор.       Здесь наверняка живут люди! Пора перестать прятаться на берегу, я дальше шести миль не хожу. А как же хищники? Порох подходит к концу.       10 кислора. Без пустоглазов мне не обойтись. Сперва собрался направить их на след человека, ну, как собак. Специально ходил, не стирая шестицу, в одних носках, чтобы дать пустоглазу какой-то знак человека. Я выбрал в ищейки Громилу, как самого сильного и умного. Видел бы кто лицо этого зверя, когда я стал тыкать ему в нос вонючий носок! Зенрутский господин не смотрит на раба с таким отвращением, когда тот осмеливается сесть рядом. Ущемлённая гордыня! Вот что я читал в Громиле. Вожак стал меня бить, а потом погнал прочь из стаи. Я боюсь обратно возвращаться.       22 кислора. Две шестицы жил в чужих стаях, прячась от хищников на деревьях. Мои пустоглазы уже знают, как я ужасно оскорбил их вожака. Громила, кажись, настроил их против меня. Я, однако, набрался после двенадцати дней скитаний смелости и вернулся в свой дом, но пустоглазы, кроме Лича и его семьи, мерзко фыркают на меня. По своей воле эти разобиженные не пойдут со мной в поход, надо что-то делать.       27 кислора. Я сделал прочную верёвку из плетей вьющегося растения. Подобрался к лежавшему на земле Личу и надел её на шею. Я приготовился к тому, что Лич начнёт буянить и, возможно, даже нападёт на меня. Мой друг, если слово дружба подходит для человека и пустоглаза, встал, растерянно посмотрел на верёвку, а потом поднял голову на меня. Та же презренная морда, говорящая: «Человек, как ты посмел обращаться со мной как с животным или своим рабом?». Боги, у откуда у них такое высокомерие?       Спустя пять минут, не дождавшись от меня освобождения, Лич начал вырываться. Но, в отличие от Громилы, он не набросился на меня. Боюсь, что в походе Лич догадается, что верёвку можно снять руками.       1 страла. Даже не знаю с чего начать, столько много надо сказать, но боюсь, что забуду, потеряю мысль!       Тяжело начиналось путешествие, Лич был упрямее любого осла. Кусался (хоть и не больно), пытался разорвать зубами верёвку, я только и поливал его водой, чтобы отпугнуть. Он строптиво бежал назад, таща за собой меня. Я изо всех сил простил у Лича прощение, объяснял, что сниму поводок обязательно, пусть только он пообещает, что не бросит меня. Но как можно получить ответ от немого зверя?       Стаи пустоглазов повсюду! Хищники нас не трогали. Пока они не почувствуют кровь, пустоглазы неприкосновенны для них.       На следующий день Лич перестал брыкаться, но взволнованно нюхал воздух. Я развязал его, чтобы в случае чего, он мог меня защитить, и пошёл дальше. Лич следовал за мной. Ох, не знаю, сколько миль мы прошли, с упрямым пустоглазом не до математики! Где-то около полудня, выйдя на поляну, я посмотрел в бинокль, чтобы узнать, что скрывается за высокими деревьями.       Я чуть было не умер от изумления! Развалины. Какие-то древние постройки, дома. Неважно что, эти дома, дороги, улицы построены людьми! Людьми! Я побежал к городу, забыв напрочь о Личе, который бросился за мной следом.       Не верю, не верю! Кричал я в тот час. Это был человеческий древний город. Дороги давно уже потрескались, на них растёт трава, но какие они ровные. Были же раньше великие архитекторы! Я иду, поднимаю голову, чтобы рассмотреть величественные потемневшие от времени колонны из белого камня. Это водоканал, это, похоже, баня, это публичный дом! Последний раз я видел такие красоты мальчишкой на раскопках.       Стойте, не о том думаю! Я закричал вовсю мощь: «Люди, есть вы здесь?!»       Любопытные пустоглазы выглянули из развалин. Мне никто не ответил…       С отчаянием я повалился на землю. Этот город мёртв. Тысячу лет, если не две или три, в него не вступала нога человека. Его постигло забвение, которое рано или поздно станет и моим уделом.       Лич стоял рядом, но смотрел он на меня с подозрением и вовсе не собирался как-то поддержать, что делал обычно. Живущие в городе пустоглазы тревожно переговаривались между собой, не сводя с меня чёрные глаза. Я пошёл вперёд, вглубь города, и они все последовали за мной. Эта часть города, по всей видимости, была сборищем древних гуляк. То тут, то там вижу на домах рисунки обнажённых людей, сцены из довольно запретной жизни.       А вот и первые признаки «цивилизации»! Широкие улицы, утончённые рельефы… Это развалины здания суда. А это? Неужто храм? Да, это точно древний храм Создателей, закруглённую крышу с выступом для барабана только они имели в прошлом! Здание сохранилось невероятно хорошо, лишь листья соседнего дерева лежат на пороге. Но в основном создаётся впечатление, что за ним тщательно смотрят, даже плесени нет.       Я уже хотел поставить ногу на ступеньку, вдруг передо мною встал Лич. Приятель зашипел, вытянул руку и показал мне возвращаться назад. Я не слушал пустоглаза, попёрся вперёд, но Лич не давал проходу. Минут пять я старался пройти мимо него и не выдержал — толкнул зверя. Но, как только моя нога коснулась ступени, сзади на меня прыгнул Лич. Этот добрый пустоглаз, мой друг, ударил меня по голове, схватил за рубашку и потащил из города. Пустоглазы стояли, кто на дороге, кто на крышах домов, и ликовали.       Лич выбежал со мной за город и швырнул в кусты. Я поднялся на ноги, хотел бежать, защищаться от своего друга! Лич посмотрел на меня, опустился на четыре лапы и… и завилял хвостом как прежде! От злобы моего друга не осталось ни следа!       Мы вернулись домой. Лич больше не буйствовал. Что это было с ним? И, главное, что за город скрывает от всего мира Чёрный океан?       7 страла. Я снова отправился в древний город. На сей раз решил обойтись без пустоглазов, но Лич и шесть самцов последовали за мной. Они шли в нескольких метрах от меня и молчали. В городе у главных ворот я наткнулся на враждебно настроенных его обитателей, но меня пропустили.       Смерть… она окружает меня повсюду, хотя из углов я слышу радостный смех детёнышей. Будто смерч пронёсся и забрал души всех людей. Я зашёл в какой-то дом. Стоит каменный столик, разбросаны стулья. Прохожу дальше, а там маленькие ясли, которые до сих пор качаются, если их толкнуть. На полу разбросаны потрескавшиеся игрушки. Внезапно я вспомнил о дочери, когда я её видел, она могла бы поместиться в эти ясли. От своей же мысли мне стало страшно, и я вышел из мёртвого дома.       Что же заставило этих людей покинуть дом, не захватив с собой игрушки и столовые приборы? Какие враги или стихийные бедствия? Ощущение того, что люди исчезали из города не больше часа, становится сильнее. Вот площадь, где проходил суд. Правосудие раньше сильно отличалось от современного, во-первых, проходило оно при большой толпе, во-вторых, приговор исполняли тут же. Последний приговор был явно не в пользу подсудимого. На позорном столбе висят цепи, лежит на земле железный кнут. Ради интереса я хватаю кнут и быстро иду со злым лицом к детёнышу пустоглаза. Он бросается прочь. Я повторяю тоже самое с палкой, её пустоглаз не боится. Любопытно, звери из мёртвого селения знают про экзекуцию прошлого.       Я спокойно гуляю по городу, захожу в дома и общественные здания. Пустоглазы меня не трогают, но в храмы не пускают. А храмов тут множество, им отведена целая улица! С помощью бинокля заглядываю в окна, там безупречная чистота! Книги сохранились так хорошо, будто их написали вчера. Подсвечники, жертвенные очаги и всё остальное не тронуто! Краска на скульптурах свежая, яркая. На крыше, на специальном помосте лежат нетронутые, обтянутые кожей барабаны, величиной с человека. Возле каждого храма стоит мраморная цветная статуя его божества. Это не боги какого-то неизвестного народа, а наши Супруги Создатели и их тринадцать детей, которые с разрешения родителей сошли на землю и дали начало роду человеческому. Статуи ростом по три метра, закруглённые лица, на правом плече сидит сова — птица мудрости, на левом орёл — символ власти. Мне ли, сыну священника, не знать, как тысячу лет назад изображали богов. Пустоглазы несмело проходят мимо, не поднимают глаза к верху и припадают лицом вниз перед каждым богом. Потрогать священные скульптуры они мне не дают.       На выходе с улицы статуя неизвестного мне человека. Форма лица у него нормальная, не как у богов. Длинные до плеч чёрные волосы, кривой нос… Где-то я видел это лицо… Одет он в длинную пурпурную тогу, на ногах белые сандалии. Чем-то смахивает на королевского советника Агасфера или, как называют его, человекодемона. Пустоглазы смело прошли мимо этой статуи, хоть и бросили ей уважительный кивок.       За храмами начинается центральная площадь, место, где жили правители, и проходила вся важная древняя жизнь. Ещё с улицы бань я видел крышу огромного дворца. Он достигает такой высоты, что встань друг на друга десять человек, наверное, не дотронулись до потолка. Золотые (не почерневшие и не испортившиеся со временем!) колонны, большущий сад, расписные стены — всё это говорит о том, что правитель города любил подчеркнуть свой статус в пышной торжественности. Во дворец меня не пускают пустоглазы. Боги, это же не храм! Но я не возражаю им и иду дальше.       Возле дворца ни былинки, нет даже потрескавшейся дорожной плитки. Время окончательно замерло. Сиротливо стоят деревянные цветочные горшки и развеваются от ветра красные флажки, повешенные на верёвочки у зданий. Моё сердце ёкает, когда я вижу за дворцом корабль. Он стоит на земле, наклонённый набок. Большой, мощный. В центре корпуса прямой парус, который укреплён двумя треугольными парусами. В носу короткая наклонная мачта. На кормовых балконах закрепилась пара мощных весел. Вот бы этот корабль опустить на воду и уплыть прочь! Хотя, о чём это я? Чёрный океан не преодолеешь…       Нахожу большую впадину, похожую на театр, в котором раньше проводились народные собрания, представления. Сейчас там, конечно же, лежбище пустоглазов, но всё равно охота посмотреть на место древних развлечений. Пустоглазы начинают волноваться. Это настораживает и меня…       О боги! Это… это же… Арена вся, от первого до последнего края заложена одеждой!       Со всей дури я ломанул, чтобы меня не опередил пустоглазы. Тоги, туники, столы, сандалии… Чего здесь только нет! Женские и мужские одеяния, для взрослых и детей лежат друг на друге целыми рядами, я успел дотронуться до какой-то туники прежде чем на меня напали пустоглазы. Идеально чистая, мягкая, новая. Будто бы вчера сшили!       Насилу я изворачивался от ударов пустоглазов, с трудом покинул театр. «Всё, всё, больше не зайду и ничего не трону!» — кричал я им и успокоил обезумевших зверей. Пока не убили, решил вернуться домой. Напоследок я взглянул на дворец и прочитал на древнетенкунском надпись: «Абадона». Падший Агасфер, так же назывался город на северном побережье Тенкуни, который ты уничтожил, схоронив его под водой!       Я дома, но меня не отпускают мысли о городе. Я не понимаю поведение пустоглазов, не могу найти объяснение того, как одежда может лежать и не портиться. Плесень, солнце и дожди, птицы, имеющее своё представление о нужнике, — ткань не может сохраниться чистой и целой на протяжении многих лет, столетий. И почему же дома простых людей разрушены, а храмы стоят? И вообще, люди перед тем, как покинуть город, положили одежду в театр и ушли? Может, город, пустоглазы и весь этот остров связан с богами и легендами? Я человек верующий, но считаю брехнёй, что какой-то советник превратился в чудовище и затопил весь город.       Одежда и памятники — это забота человека! Здесь есть люди. Я должен их найти.       24 страла. Кира захотела поблагодарить за жареное мясо, которым подкармливаю пустоглазов, они же никогда его не ели до моего появления. Набрала сочных червяков и стала засовывать мне в рот. Я отряхнул от себя их и заорал благим матом. Кира отвернулась от меня и не подходила два дня. Обиделась. Червяки — это гадость, но мучает совесть перед Кирой. Старалась же.       29 страла. Я вполне научился ходить по городу. Если не дотрагиваться до статуй и одежды, не заходить в храмы и дворец, тебя не побьют. Людей я так и не встретил, одежда лежит без дела. Недавно шёл сильный дождь, а она суха. Человек возле храмов, клянусь мамой родной, точно Агасфер! Я вспоминаю картины с его лицом и статуи в тенкунских музеях, сомнений быть не может.       В этом городе, Абадоне, такая тишина, что становится тяжело дышать. На острове хоть царит жизнь, а здесь что? Ну слышу пустоглазов, но их крики какие-то грустные, неискренние. Возле одного из особняков, в который мне можно заходить, стоит большой трон. Я сел на него и прислушался. Так тихо, спокойно. Делай, что хочешь: издавай законы, правь, изменяй, наказывай — тебе никто не возразит! Разве я не король, не император Абадоны? Весь город, ну, не считая обителей богов, мой! Я король, а пустоглазы смиренные подданные. Не о такой ли власти мечтает любой правитель? Нет никаких врагов извне, а твой народ — глупое стадо, передвигающее на четвереньках возле тебя и любящее тебя, если ты не оскверняешь Создателей! Только мне не хочется такой власти, я вообще не хочу быть королём Абадоны.       2 морона. Богомоление пустоглазов волнует больше всего. В прошлое на тысячу лет мне не попасть, но приблизиться к пониманию сущности пустоглазов могу. Верующие, значит? Подумал я и вырезал из дерева фигурки всех наших богов и падшего Агасфера. Дьявольски похожи получились! Не зря отец отдал меня в ученики плотнику. Я дал фигурки пустоглазам, но они даже не понюхали идолов богов. Детёныши восприняли же их как игрушки. Я бил фигурки, бросал на землю, отрезал сначала руки, ноги, затем головы у святых детей. Создателей под конец, вот же богохульник, сжёг в огне. Жрут муравьёв, а что оскверняют богов, пустоглазов не заботит!       12 морона. Случились роды у первой самки, у которой я наблюдал спаривание. Кстати, беременность пустоглазов длится девять месяцев.       21 морона. Я не стал останавливаться на изображении богов. Когда умерла мать Громилы, я пошёл на её похороны. Мне повезло, был штиль. Как и положено, пустоглазы положили тело в океан и запели. Я выждал нужный момент и побежал в воду. Тащить двухметрового зверя тяжело, это неправильное течение вдобавок, но я выволок покойницу на берег. «Смотрите, она не плывёт! Я кощунствую! Издеваюсь над вашими обрядами!», — я кричал истошно, выкапывал лопатой яму и засыпал в неё умершую самку. Никто не дрогнул. Приходилось силой бежать за уходившими пустоглазами и тыкать их мордой в землю.       22 морона. Вчерашние похороны зародили у меня одну гипотезу. Что, если пустоглазы, понятия не имеют о богах и вообще религии? Их кто-то научил молиться абадонским статуям, но не разъяснил, что так надо делать и с деревянными двойниками. Или же разум этих существ просто не может объединить в одно целое мою поделку со святыней. Сколько я знаю про людские народы, любое изображение бога достойно уважения. А похороны! Да за такое меня должны прикончить: не дал женщине уйти в загробный мир! Матери правителя, который меня презирает!       Они научены подражать обрядам человека. Но кто их научил и вот вопрос — когда? Трудно представить, что это произошло тысячу лет назад. Но ведь дети, которым этак два года, поклоняются статуям. С молоком матери впитывают веру? Я не замечаю, чтобы новорождённые слушались команд «катись» и «лежать», которыми я обучил их родителей. О, боги, вы ли стоите за пустоглазами?!       24 морона. Это не вера, а подражание. Защита храмов от меня не злой умысел, а инстинкт. В пустоглазах есть разум, но он запрятан так далеко, что не вытащишь. Иногда он появляется, когда плохо мне, кому-то в стае, и тут же исчезает. Пустоглазов нельзя приписать даже в самую низшую расу, но с этого дня я перестаю называть их стаи стаями, они будут селениями. Долго мыслил, кто же у нас Громила. Вожак — как-то обидно становится за пустоглазов, вождь — слишком величаво для животного; главарь — ну он же не разбойник. Остановлюсь на главе.       30 морона. Унижение от носка забывается, для пустоглазов я снова стал другом. И вот очередная подлость от меня. Может, хорошо, что они не люди? Громила, обладай бы умом, растерзал по маленьким кусочкам.       Не меньше тайны пустоглазов меня беспокоит Чёрный океан. Я поймал зайцев, маленьких птичек и сына Громилы. Ам своим поведением, ну с точки зрения пустоглазовского поведения, напоминает десятилетнего ребёнка, однако вымахал в папашу, ниже меня на один лоб.       Я очень боялся, с берега в любой момент мог выскочить отец. Но этого не произошло. Зайцы, птицы вырывались из клеток, когда плот мой плыл к Чёрному океану, Ам был на редкость спокоен. Никогда так не боялся я. От змей нас отделяло всего ничего, воды на нашей стороне были спокойны, но одно мгновение, и мне отцапают руку или ногу.       Я вытащил птиц из клетки и по очереди бросил их в сторону Чёрного океана. Зубастые рыбы выскочили тут же! Но птицам удалось увернуться, и они полетели на остров. Совесть не беспокоит. Взял зайца и кинул в воду. От бедного животного не осталось и следа. Вот теперь на сердце неспокойно. Осторожно я подвёл к краю плота Ама и протянул его руку за границу Чёрного океана. Змеи и рыбы смотрели только на меня. Я ещё больше подтолкнул Ама, на макушку пустоглаза уже начали падать капли дождя. Мне бы за такое давно оторвали голову, а его не трогают.       Тут, прося у всех прощение и проклиная себя, я хорошим пинком толкнул Ама в воду. Он забултыхал, закричал. Змеи плавали вокруг него, не причиняя вреда. И, как мне показалось, дождь стал меньше. Я достал второго зайца и бросил его к Аму. Пустоглаз схватил зверя и поплыл ко мне. Зайца не трогали, как и пустоглаза.       Муки совести не засыпают, я был так близок к убийству. Но теперь я знаю, как можно покинуть остров! Эх, притащить бы в океан абадонский корабль…       14 ино. И здесь мой маленький мир постиг траур. Я обедал, когда услышал пронзительные крики. Селение примчалось в дом. Кричали, мычали, тянули за собой — случилась беда!       Мерзкая гроза обрушила дерево, под которым прятались от дождя Кира с дочерьми. Кира была без сознания, но жива. Весь удар пришёлся на её малюток… Пустоглазы убрали дерево и я увидел переломанные два тельца! Девочки дышали. Я старался как мог, остановил кровь, направил всю силу на кости, сердце и передавленный мозг. Но спас только Лубу, Шера погибла.       Кира, Лич, сколько раз я вам завидовал, ненавидел даже, когда вы такие счастливые игрались с дочерями! Я бы всё отдал, чтобы спасти вашу девочку, даже свою жизнь! Дайте, боги, мне силы, поделитесь магией! Я устал смотреть, как гуляет смерть.       29 ино. Лич страдает, но не показывает скорбь никому. Кира не находит себе места. Не ест, не пьёт, совсем забыла про спасённую дочь. Целыми днями Кира сидит и смотрит в океан. Сегодня я сел рядом и обнял её. Кира не двигалась, выпучила вдаль пустые глаза. Я снова вспомнил об этих дырах, привыкнул к ним за столько времени. Поднял палец и попытался засунуть его в глазницу. Меня ударила какая-то сила, похожая на ответную волну от магии, когда я только начинал её осваивать.       Кира сидела неподвижно и вдруг бросилась ко мне на грудь. Звери не умеют плакать, но кому нужны слёзы, если есть чувства? Зачем мы так заботимся о разуме?! Есть жизнь, одна и неповторимая, равная для всех. Чем определяется жизнь? Умением повелевать тысячной армией, стихиями природы или способностью чувствовать радость, переживать боль? Не думаете вы, люди, что перед смертью какая-нибудь букашка может задуматься о прожитых днях?       Я не знаю, как мыслят другие, но переносим горе мы все одинаково. Боги, вы же есть! Так прокляните всех, кто возвышает свою мерзкую жизнёнку над жизнями других!       15 герматены. Скоро будет год, как я стал пленником Абадоны. Я перестал следить за временем, меньше думаю о семье и стране. Утром взглянул на своё отражение в реке и не узнал себя. Я зарос как пустоглаз, ножницы давно сломались, ножиком не пользуюсь. Одежда превратилась в лохмотья, я больше хожу в шкурах убитых зверей. Порох закончился, скоро не будет и чистой бумаги.       Но я не жду, чтобы за мной приплыли люди. Вот сижу я сейчас и смотрю на селение пустоглазов, стадо чёрных быков, прайд красных львов, стаю вислоухих волков. Куда девались эти животные, заселявшие мою страну?       Их уничтожали, истребляли тысячелетиями. Пока я тут живу, убили ещё кого-нибудь. Этот остров проклят, но проклятье оберегает его от уничтожения. Всего год здесь пробыл один маленький человек, и он ужасается тому, что натворил.       Вырванные с корнем деревья, познавшие страх «волшебной палки» звери и птицы, принесённые в жертву на опыты зайцы… Я убивал природу, изгалялся над пустоглазами. Верёвка, кнут, носок — чего стоят мои попытки «приручить»? А семья Громилы! Глава селения познал от меня столько унижений, что не сосчитать. Одинокий человек превратил в свалку несколько домов в древнем городе, которые тысячу лет хранили в себе память хозяев.       Я не высматриваю больше корабли в Чёрном океане. Моё спасение означает страдания пустоглазам, гибель Абадоны, которую не стёрли века. Но люди, конечно же, поплывут в Чёрный океан, мы не учимся на чужих ошибках. Мы любим нестись навстречу смерти и сеем её, как сеятель, семена.       Отсутствие разума научило меня любить жизнь. Отсутствие знаний сподвигло на развитие магии. Я хочу вернуться домой, но не буду жалеть, если последние дни проведу с пустоглазами. Увидеть бы Гретис хоть на миг, и я останусь счастлив до конца своих дней.       Это была последняя запись дневника. То, что ты увидишь дальше, Гретис, я написал уже в Тенкуни.       30 герматены. Я не собирался отмечать годовщину кораблекрушения и своего вечного заточения на острове. Я забыл про дневник и календарь, жил, не думая о дне грядущем. Утром меня разбудили крики пустоглазов. Солнце не взошло, они уже проснулись и направились вглубь острова. Шли как заворожённые, не отзываясь на мои слова и движения. Матери несли детей, немощные старики вдруг нашли в себе силы идти.       Бежать за ними — было моим решением.       По дороге моё селение объединилось с другими. Пустоглазам не было конца, они всё шли и шли. В сторону Абадоны. Я залез на спину Лича, он так и понёс меня, поддерживая сзади. Утро сменилось днём, день вечером. А затем наступила ночь, освящаемая ярким месяцем и мириадами звёзд. Пустоглазы не останавливались, чтобы передохнуть, поесть.       В Абадону входили все селения острова. Тысяч двадцать, если не больше! Их целью был театр. Кто бежал, кто прыгал, но все устремлялись к арене с одеждой. В жестах животных не было грубости, вялости, когда они надевали на себя и на детей туники. Никто не остался голым, несколько рядов с одеянием лежали без дела.       Меня пронзил ужас. В небе раступились тучи и ударил столб яркого света. Пустоглазы запели.       Они пели и уменьшались в росте, волосы исчезали с их тел.       Такого просто не могло быть! Древний город заполонили люди.       Подтянутые могучие мужчины, грациозные женщины, дряхлые старики и совсем юные дети. Это были люди. Такие же как я, такие же как ты, Гретис! Облачённые в одежды вельмож, судей и кумрафетов они высокомерно взирали на заросшего рваного дикаря. На вытянутых жилистых лицах мужчин и нежных, как розы, личиках женщин отобразилась вся гордыня этого мира. Я казался таким жалким перед этими величественными людьми, что становилось страшно.       Но миг, и спесивость их сменилась страхом, изумлением.        — Вечный человек, вечный человек… вечный человек, — разносилось по арене. Тысячи испуганных до смерти глаз не сводились с меня, каждый мой жест вызывал в людях трепыхание.       — Кто вы такие? — закричал я, с ужасом замечая, что, несмотря на разные лица и одежду, причёски у всех одинаковые — мужчины коротко подстрижены, распущенные волосы у женщин до плеч.       — Мы абадоны, — услышал я мощный голос от существа, которое пару минут назад было моим пустоглазом по кличке Лич. Мой недавний друг, полузверь-получеловек протянул руку: — Как твоё имя, вечный человек?       — Ю-юрсан. Юрсан Хакен. Так вы люди?       — Мы абадоны, — раздался у меня за спиной бас мужчины с тёмными волосами и крупным телосложением. — Мы не люди, но и не звери, за которых ты принял нас, вечный человек. Я не забыл, как ты подносил к моему лику смрадное тряпьё.       Моё смятение с каждым словом, которое я слышал в толпе или от вожака, становилось сильнее. Не зная, что делать, я стал просить прощение у Громилы.       — Имя моё Цоблерай, а заглавие — кумрафет.       «Наместник деревни», — перевёл я про себя титул вожака. Но вслух не произнёс. Я ожидал, что это надменное существо набросится на меня, как сделало тотчас, когда я тыкнул ему носком в лицо. Но в гордости Цоблерая не было ничего страшного, глава селения смотрел на меня как на далёкого, потерянного, но младшего брата. Уж не знаю, показалось ли мне, но в его глазах мелькнула слезинка.       — Вечные люди… вы не отошли к Богам. Вы живёте на сей земле!       — Лич, Кира! — повернулся я к самым близким… пустоглазам.       — Юрсан, мы — Шеилия и Парра, — улыбнулся Лич. — А это наша дочь… наша дочь…        Шеилия прижала к сердцу Лубу, крупненькую человеческую малышку:       — Наречём её Десарией. Юрсан, благодарим, что спас жизнь нашей Десарии.       В толпе возрастало копошение, люди, называющие себя абадонами, толкались, бранились и всё для того, чтобы потрогать меня руками. Воскликнуть «вечный человек!». Они спрашивали меня про громкую палку, которая постоянно пугала их, интересовались, как я попал на остров. Но столькими вопросами, сколько было у меня, не обладал ни один из этих людей!       — Да ответьте ж, кто вы такие! — закричал во весь голос я.       — Ответим, — кивнул мой друг Шеилия. — Но ответь нам дващи, Юрсан Хакен, магия твоя… Это не одна из четырёх природ. Ныне много магий?       — Восемнадцать. Я целитель.       — Сохраняешь жизнь намедни. Это благо… — издал громкий вздох Шеилия. — Добро, расскажем мы тебе грустную жизнь абадон. Сие тысяча сто тридцать осьмой година, толь и живут абадоны. Но брала оная повесть начало две тысячи лет назад.       Он присел на гладкий камень, служивший раньше стулом театра, к нему опустилась Парра. Абадоны суетились вокруг меня, но я видел, что для них есть вещи важнее «вечного человека»: прижать к сердцу ребёнка, принявшего человеческий облик, насладиться красивыми речами, размять ноги, просто почувствовать себя человеком, а не зверем. Они разрывались между всеми этими желаниями, а тут ещё Юрсан Хакен. Я больше не вставал и не красовался перед абадонами, я слушал Шеилию, а в спину мне дышал Цоблерай.       — …Оная повесть брала начало две тысячи лет назад. Отрок, чьё имя не запомнили древние сказания, изуведить мир хотел, магию познать и дотронуться до богов. Единою дню невольно он магию своего брата поглотил. Вышел свет, глаза затмевающий, из тела младенца шести лет и растёкся по земле. Отрок рассказал о своём даре односельчанам, те разнести весть в город. И с того дня началась новая эпоха. Эпоха, когда вода, огонь, земля и воздух — дары наших любимых богов, стали выкрадываться из тел и душ людей, как яблоки, покоившиеся в мешках.       Нелегко оказалось воровать магию. Ох, как нелегко. Лише человек, познавший свой дар в полной силе, мог забрать его у ближнего. Но сие горе не останавливало людей на пути к владычеству на земле, в сердцах человеческих. Шли годины, умирали и рождались правители, воды и горы менялись на картах летописцев. Магическое воровство превращалось в искусство, кий знали избранные. И тогда люди вопросили к небесам. Аще магия это жизнь, это часть природы, можем мы таче забрать саму жизнь? Слились одним днём великие маги со своими жертвами, и перестало биться сердце несчастных. Но ничто не может в природе умереть навсегда. Отобранная магия поглощается землёй, душа человеческая ищет живое пристанище. Она мчится по свету и за одно-два мгновения вселяется в близкое ей тело, а душу того человека умерщвляет. Душа девы попадает в тело чистой девы, душа мужа в мужа, младенец в младенца. И возраст их не должен разниться больше пятнадцати дней.       — Какой ужас! — воскликнул я, оборвав собеседника. — И кто этим занимался?       — Всяк, кого заставляла судьба. Приговорённые к смерти, рабы, коих не лишили магии, воины на поле боя, матери и отцы, чьих детей пронзила хворь… Все, кто хотел жизни и желал её другим, но не в этом бренном теле. Неуязвимость. Вечный страх, что тебя убьёт блуждающая душа извне. Вот ещё вина для воровства магии у подданных.       В эти страшные времена расцветали королевство Тенкуни и Рутская империя. Непримиримые враги, лютые противники — они бы уничтожили давно себя, аще не окиян. Страшные войны велись на водной пучине, затапливались побережные земли. Предание гласит, что острова Дирито и Синистра тенкунская армия отколола от Зенрута. Но се лише предание, такая мощь никогда не была подвластна человекам.       — Они наши больше тысячи лет, эти острова! Тенкуни сумела завоевать их, когда пала Рутская империя.       — Благословенны боги! — бахнул с восторгом и гордостью Цоблерай, а Шеилия продолжал говорить:       — Благородная Тенкуни была единою страною, коя не воровала магию, лише отбирала жизнь. Удел быть островом, окружённым империей, отрезал нас от всего мира. Земель мало, людей тоже… Аще бы мы забирали магию, маги бы вымерли в Тенкуни. Рутская империя могла захватывать новые народы, кои рождали магов. Свободные племена, живущие далече от неё, могли расселяться по миру. Мы превратились в узников острова, а маголишённые приносили на свет маголишённых. Тем в Тенкуни правило добро.       А в Рутской империи обитало зло, воплощённое в лице императоров и его наместников, советников и полководцев. Мощь и жестокость этой земли угрожала нам кийждо день. Затуманены были главы тенкунских владык, как сокрушить империю. И восседал в то время король Ариш. И был у него советник любимый, наместник города Абадоны — Агасфер.       Шеилия с перворожденным ужасом повернул голову в сторону улицы храмов и замолк. Парра ласково взяла его за руку и застыла сама. Я смотрел на других людей, и они тоже боялись открывать рот.       — Не бойтесь. Говорите, абадоны! Мы и так прокляты! — закричал Цоблерай, но видя страх своих подопечных, взял на себя рассказ: — Агасфер, это демоническое отродье, выродок дерьма Создателей, прибыл к королю, пал на колени и возгласил: «Мой владыка, сын сынов божих, мы не справимся с зенрутчанами. Аще сотню лет будут продолжаться битвы. Оружие у нас и у них равное, воины такожде сильны, корабли могучи. Мы должны лишить их силы. Забрать магию. У сея империи.       Недолго думствовал ничтожный королишка. Согласился он. И отправился Агасфер собирать людей верных да послушных, кои помогут ему в тяжёлом деле. Со скоростью создания мира росли последователи Агасфера, молниеносно извращались мысли наместника. Умным был человеком Агасфер, прозорливым. Он осознавал, что на империи враги наши не остановятся. Больше и сильнее станет их. И решил таче проклятый Агасфер, посоветовавшись, как он думствовал, с богами — стать единым хозяином магии, повелителем природы. Тенкунцы сильны, тенкунцы талантливы — нам и быть наместниками силы в бренном и смертном мире.       Поддержали его соратники, согласился король. Но долго пришлось выжидать Агасферу, ведь и без магии человек остаётся детищем богов. Сильна его отвага, храбро сердце. Агасфер ждал, когда же дерево начнёт гнить в корне, когда народ зенрутский наброситься с вилами на своего повелителя, а полководцы решат склонить перед нами главы без меча и крови.       И наступил день. Тридцать первое герматены. И пришёл проклятый Агасфер с десятью тысячей преданных людей в Абадону, кою выбрал вместилищем жертвоприношения. Поднял он руки к небу, впитал Агасфер и иные маги воздуха источники своей силы. Устремились взгляды магов воды к реке, коя, Юрсан Хакен, протекала в Абадоне на месте нынешней могилы корабля. Разожгли огненные маги костры, а земные припали к почве.       — Стойте-стойте! — я не выдержал и прервал рассказ кумрафета: — В книгах я читал, чтобы забрать у человека магию, нужен телесный контакт. Как же они…       — А на что жители Абадоны? — сверкнул глазами Цоблерай. — Сие души стали путеводцами между Агасферовской сворой и людьми сея мира. Раздался крик, оглушающий тварей и птиц небес, возник свет, яркий как тысяча солнц. И земля задрожала во всём мире.       Цоблерай умолк. Тяжело дышал этот сильный и суровый мужчина, я видел даже через свет, исходящий от звёзд, как тоска покрывает его лицо.       — И услышали агасферовские приспешники глас. «Разочаровался я в детях своих любимых, — раздался грозный ропот для мужей. — Мы подарили вам жизнь, дабы вы пришли сюда. Мы подарили вам разум, дабы вы познали мир. Мы наградили вас магией, дабы природа стала вашим лучшим другом. И отняли кусок своего сердца, дабы любовью была пронизана ваша жизнь.» «Вы нарушили волю родителя, — донёсся нежный женский глас до ушей всех дев и жён. — Вы переписали мои заветы. Добро стало нарекаться злом, а зло воспелось в красивых легендах. Ни лиц наших вы не запомнили, ни имени, ни законов и ни сущности наших.» «Вы хотели стать всесильными, — напевал детям голосок младенца. — Вы ими станете, не придётся вам больше учиться магии, её самая высшая сила рождаться будет отныне с вами. Вы хотели, чтобы магия оставалась в Тенкуни, что ж, будь по-вашему, мои дети, мы подарим вашим братьям и сёстрам ещё и новые силы. Вы желали быть выше остальных — люди будут отныне поднимать главы, дабы рассмотреть ваш лик. Вы мечтали видеть дальше всех — вашим глазам будут завидовать все твари. Вы жаждали иметь мысль, коя лучше и сильнее мысли других людей — ваш разум превратится в вашу особенность. Вы грезили бессмертием — сотворённые мною твари станут вашими проводниками в мир иной. Вы клялись, что станете нашими преданными слугами и рабами — агасферовское исчадье ада, защищайте путь, ведущий к нам, от грешников сего мира. Абадона станет вашей тюрьмой, и смысл вашей жизни — не подпускать магов и не магов к знаниям, заточённым здесь. Ибо жить вам придётся в нечеловеческом облике три тысячи лет. Имя вам — абадоны.»       — Не злословь, — буркнула Парра. — Агасферовским исчадием ада наших предков не называли.       Укачивая ребёнка, Парра повернулась ко мне:       — Вот так мы стали абадонами. Зверьми, кои раз в годину на один день становятся людьми, дабы вспомнить и познать грех наших предков. Через тысячу восьмисот шестьдесять две годины канет наше проклятье в небытие, а пока… Город Абадона оторвался от суши и уплыл далеко от Текуни. Дабы к нам не приплыли люди, из вод показались невиданные твари, чей удел, как и наш — защищать храмы и дворец. А магия исчезла с иных земель… Последним сумел раскрыть её плод рутский император — Неонилиас. В сей миг, когда одни мятежные рабы в стенам дворца убивали его одиннадцать сыновей и дочерей, а другие врывались в его покои, Неонилиас, слыша предсмертные крики детей, обнял пятого сына и седьмого по старшинству ребёнка, прятавшегося с ним, и забрал душу у его тела. Последнюю минуту проклинаемый всеми император потратил, дабы спасти сына. А сам согласится принять мучительную смерть…       — Вождь Йосем Окровавленный! — воскликнул я. — Значит, он не врал. Он, действительно, сын императора!       И я застыл. Услышанное не укладывалось у меня в голове. Боги, проклятия, люди и звери, правители и Агасфер. Мне казалось, что за месяц я не переварю всё. Я начинал трястись, когда видел, с каким любопытством абадоны рассматривали не меня, а своё тело. И спрашивали, кто вслух, а кто про себя — а за что мы должны страдать? Те же и другие вопросы нарастили во мне.       — Если вы рождаетесь и умираете зверями, то как вы учитесь говорить и ходить? За один день этому не научиться. Откуда знаете эту историю?       — Такова наша природа, — вздохнул печально Лич. — В нужную годину младенцы без помощи отца и матери говорят первое слово, делают первый шаг, прочитывают наказы предков на стенах храмов. Нашим наставником служит память, коя не стирается тысячелетиями. Мы рождаемся и видим в её глубинах, как жили первые абадоны. Каждый их день с момента рождения и до принятия звериного лика. И мы видим, что творилось с миром в тот день. Как маги становились нижайшими…       Лич подошёл ко мне, схватил за голову и пронзительно посмотрел мне в глаза. Сначала я увидел его взбешённые зрачки, которые вдруг стали расширяться, а потом меня охватила дикая боль. Я упал на землю, стал извиваться. Мою голову пронзали мириады и мириады игл, мозги затуманивались — в меня проникало сознание десяти тысячь Агасфера. На глазах мелькали картины с играющимися на морском пляже детьми, супругов во время первой брачной ночи, войны, которыми руководили агасферовцы. Жители Абадоны задыхались, когда их город пронзил столб яркого света. И превращались в пепел стремительно, а потом и вовсе исчезали. И тут моё сознание понеслось дальше. Какие-то пустыни, снежные горы, где, кажется, невозможным само существование жизни, но она есть — там живут маги, вернее, жили, пока с ними находилось моё сознание… Возник штурм дворца Неонилиаса, одиннадцать изувеченных детских тел, лежащих на голой земле… Империя создавалась столетиями, а пала за час.       Я сидел и придерживал свою голову, боясь, что она сейчас оторвётся от тела. Прошло, может, полчаса, а боль не проходила. Столько сразу событий и лиц, я до сих пор не могу объединить и пересказать их… Лич, Кира и семья Цоблерая терпеливо стояли возле меня, приободряя дружественными советами. Но какое утешение от их тёплых слов, если в тебя врезались несчастные судьбы миллионов людей? Я видел их боль, отчаяние. Слышал вечные знания поколений, которые всё же оставались так далеки от меня, как солнце от нашего острова. Каким надо стать человеком, чтобы не просто помнить их, а осознавать? Смотреть на людей и самому, едва ты превращаешься в человека, отделять одно и второго, искать мудрость в пучине бездарности человеческого бытия?! Именно таким, кто видел не глаза, а души предков стоял передо мной грозный Цоблерай, кумрафет абадон и предводитель пустоглазов. Нет той животной надменности, я не вижу кулаков, которыми он примирял соплеменников в обличие животных. Мои знакомые драчуны что-то выясняют между собой и будучи людьми, двое мужчин ругаются из-за женщины, а он, как истинный король, стремится забыть былую обиду на меня, чтобы не опускаться до своих предков.       — Много зла абадоны принесли в мир? — спросил Цоблерай.       — Да не так уж и много, — попытался я его успокоить. — В Тенкуни живут маги, в других странах не маги, которых мы зовём манарами. Воюем, миримся — всё как всегда. Вы лишили нас способности воровать магию и жизнь — вот за это можно сказать спасибо вашим предкам.       — Так возрадуйтесь! Мы же не избавлены от тяжести искушения возвеличиться предо богами. Мы умеет воровать и убивать.       Мне становилось легче, Шеилия и Цоблерай повели меня на улицы города. Общаясь на тоскливой ноте с этими мужчинами, их жёнами, сыном Амом, которого звали на самом деле Приитом, я начал задумываться, так чем же отличаются вечные люди от абадон? Внешне и внутренее мы одинаковы. Но все сомнения быстро улетучились, когда я дотронулся случайно до туники Шеилии, и мне в лицо полетел кулак. Мой друг очнулся спустя несколько мгновений, он сказал, что не понимал, что творил, тело двигалось не по его воле…       — Зачем вы должны надевать одежду? — спросил я.       — Дабы не утерять последний человеческий лик, — глухо отозвался Цоблерай.       Я немного промолчал и снова спросил:       — А если абадона вдруг не сможет попасть к ночи в театр, ну там в яму провалится, ещё что-нибудь приключится с ним. Что тогда?       — Встретим богов с позором, — Цоблерай виновато опустил голову, и мне подумалось, что когда-то он испытал на себе неизгладимое унижение наготы.       — А у вас за тысячу лет не происходило такого, чтобы одежды на всех не хватило? — я не унимался. — Врагов же у вас нет, как я понял, среди хищников и других селений.       На этот вопрос мне ответил Шеилия:       — Боги следят за числом абадон. Когда нас становится много, мы испускаем дух. В меньшинстве единство, большинство есть зло, разобщённость.       Мы проходили рядом с дворцом Агасфера. Малыш Приит пинал камни, шаркал ногами по вечной плитке, что меня весьма удивило. Он же должен оберегать эту часть города. На что Цоблерай пояснил:       — Абадоны сохраняют храмы, агасферовское убранство зиждется в покое ибо рядом лежит с ним. Отнеси его подальше от дворца — и оно превратится в ничто, в прах.       Договорив, он смачно плюнул на дорогу в сторону дворца. Я посмотрел туда, и увидел входящего в обитель Агасфера абадону.       — Вон смотрите! Вы же можете войти в храм, можете прочесть старые книги. Почему вы не ищете способ расколдовать себя?       — О, вечный человек! — болезненно простонал Цоблерай. — Кийждо годину тысячу лет мы ищем в закромах богов и Агасфера исцеление. Но слишком много написано у них. Непонятно, загадками, со смесью сотен языков. Наша мощь ограничена днём, с заходом солнца наши руки расчиняют книги на места свои. И вновь мы вынуждаемся всё собирать, а наша память не наследуется детьми, нежели память предков… Мы составляем записи потомкам, но времени мало. Нужен вечный человек, но запрещено его пускать в храмы.       Воцарилось молчание. Будто по сговору Парра прижала к груди дочь, Цоблерай и его женщина Аджа поцеловали в щёки Приита, шустрый мальчик затих. Видимо, не таким эти люди ожидали встретить новый человеческий день, чтобы вспоминать о прошлом с каким-то Юрсаном Хакеном, вместо того чтобы забыться в настоящем. Возле нас проходили другие люди, которые шутили и смеялись. Кто-то просто молчал и был счастлив этому, он рассматривал сочные листья деревьев и любовался их красотой не как зверь, а как человек. Детишки играли в догонялки, лучистым смехом согревая ночной город, возлюбленные наслаждались блаженством поцелуев. Один раз в году им выпадала возможность иначе взглянуть на себя, да и на всё мироздание.       — Неужели никогда и никто не становился человеком в другой день?! Вспомните, давали ли боги прощение кому-нибудь?       — Никому, — закричал Шеилия, и глаза его заблестели злобой. — Нам позволено стать человеком яко аще над нашей жизнью и жизни милых сердцу абадон нависла смерть. Мы принимает облик человеческий, получаем владычество над природой, дабы пойти на спасение… — Шеилия с ненавистью взглянул на небо, а потом с тоской и жалостливым стыдом украдкой повернул голову к Парре и дочери. — Яко аще был бы я с вами, безымянная наша малютка осталась бы в миру… Я — маг огня, принял бы человека и…       — Не кори себя, Шеилия! — прошептала Кира. — Огню не поднять дерево с твоей дочери, он тщетен, вода иль воздух здесь полезны.       Шеилия шмыгнул носом и слабо буркнул мне:       — Вспомяни день, як обезумевший от крови лев напал на нас. Я терпел раны человеком, ибо смерть увидел перед собой в облике льва. Но боялся раскрывать правду вечному человеку тогда и мучился один в лесу.       Я только похлопал дружески Шеилию по спине и затих. Воспоминания о мёртвой девочке, которой совсем недавно я даровал жизнь, а потом видел, как она умирает у меня на руках, всплыли как вчерашние. Я молчал, понимая, что спустя несколько часов вновь лишусь этих прекрасных собеседников, лучших друзей, которыми на одень день в году меня наградила судьба.       — Кто такая Гретис? Ты часто вспомянывал её, — заботливо прильнула к моему плечу Парра. — Жена?       — Дочь.       И я не выдержал. Язык мой внезапно стал каким-то помелом, который твердил и твердил о далёком доме, дочери, кораблекрушении и погибших товарищах. Я клялся абадонам в любви, в благодарность за то, что своим молчаливым присутствием изо для в день они спасали мне жизнь, и едва ли не рыдал по тоске о тебе, Гретис.       Друзья затихли и, только когда я обессиленно рухнул на землю, Цоблерай протянул мне руку. Его ясные глаза устремились в сторону покосившегося корабля.       — Мы поможем тебе, Юрсан… Абадоны, друзья мои! — возвысился его голос. — Все сюда. Вы нужны вечному человеку!       Крик кумрафета за считанные минуты собрал наше и ещё несколько селений.       — Абадоны обречены оставаться абадонами. Годину назад вечного человека постигла наша судьба — изгнание от сего мира. Окиян не пускает его к семье, сражаться ему запретили боги, ибо удел вечного человека Юрсана Хакена — исцеление, борьба со смертью и отчаянием. Абадоны, внемлите к своим сердцам и ответьте — желаете вы вечному человеку спасению?       Оглушительный радостный возглас, говорящий одно слово — «да» — разнёсся по древним улицам.       — Давайте единою силою отнесём корабль в окиян?! — закричал Цоблерай. — А таже я справлюсь с буйством воды и исчадиями ада. На то я и маг воздуха — наследник всененавидящего Агасфера.       Кумрафет, презирающий меня ещё совсем недавно сильнее человекодемона, улыбнулся мне и поднял ввысь руки. Корабль закачался, заскрипел и оторвался от земли, повиснув в воздухе.       За Цоблераем, Шеилией и мною шло всё наше селение и ещё человек пятьдесят. Нужно было спешить. С наступлением новой ночи сила и разум оставляли абадон, а путь до побережья не близкий. Они всё понимали не останавливались ни на минуту. Шли по очереди. Уставших тянули за собой маги на ветру, водных облаках, земляном полотне. Огненные маги ловили животных и на ходу обжаривали её, а затем кормили товарищей. Абадоны были наги. Им пришлось снять одежду с себя, ведь иначе невидимая сила потянула бы спустя время их обратно в театр. Одеянием им служили каменные, водные, огненные или воздушные плащи.       С восходом солнца я смог лучше разглядеть лица абадон. Конечно же, хватало и среди них негодяев, но с нами не было ни одного труса. Глаза этих людей сверкали отвагой, где-то внутри таилась борьба с богами за такое обычное для нас право, но невозможное для них — называться людьми. Всегда. Ведь даже дар вечному человеку в качестве вечного корабля был для них, если не вызов природе, то вызов самому себе, привыкшему из года в год, тысячелетие в тысячелетие путать предначертание с пустотой.       — Цоблерай, — внезапно я опомнился. — А как же я пересеку океан? Он неумолим, а ты ночью преврати… лишишься силы и разума.       — Неважно коим буду я, для окиянских тварей абадоны священны.       — Да, но как ты, будучи пустоглазом, вернёшься потом домой?       Цоблерай усмехнулся горделиво.       — У тебя есть громкая палка.       — Но в громкой палке закончился порох.       — Тогда размысляй, вечный человек. У тебя есть время.       С наступлением сумерек мы вышли на нашу полянку. Я, хоть и был обессилен и хотел ужасно спать, мигом побежал в дом за биноклем. Невозможно, в Чёрном океане перестали идти дожди, перестали сверкать молнии! Ни следа от древнего ужаса, до наших дней пугающего моряков! Абадоны мягко опустили корабль на землю возле воды, чтобы его не отнесло отливом в океан.       И стали ждать. Оставалось совсем немного, несколько часов, когда они превратятся в зверей. У родной полянки и пещеры абадоны чувствовали себя как дома. Почему им бы не становиться людьми в близких сердцу краях? Я не абадона и не последователь Агасфера, мне боги не отвечали… А эти люди наслаждались жизнью, последними свободными минутками.       — Мечта всей жизни — стать вечным человеком, — улыбнулся Шеилия, обнимая меня, хотя я чувствовал, что эта улыбка ненастоящая, а так, чтобы и я не загрустил. — Чувствовать, понимать, осознавать. Идти выше и расти, не просто смотреть мир, но видеть его.       — А я, мой муж, благодарна за абадонский разум, — тихо подала голосок Парра. — Ты вспомянуй войны наших предков, их зло и завиды, лихоимство безлетное. У нас нет времени на земные дряхлости. Абадоны-звери — радуются жизни, абадоны-люди возлюбливают её. Абадона не убивает абадону — наш закон прост.       На этом я больше не слышал друзей. Как по приказу они все поднялись, подняли глаза к небу и запели. Я думал, что с неба спустится опять свет. Но ничего такого не произошло. Скромно людские тела обрастали шерстью. Через минуту на меня смотрели пустые глазницы рыжих и серых обесчеловеченных существ. Что-то прорычали пустоглазы и побрели на арену снимать одежду, а потом разошлись спать.       Со следующего дня я усердно начал готовиться к отплытию. Три шестицы я набирал еду и запасался питьевой водой в неизвестное и, скорее всего, долгое скитание. Цоблерай вытащит меня из пучин Чёрного океана, но дальше корабль потеряет всякую власть человека над собой. Нужны гребцы, штурманы, как я один поведу его в сторону Тенкуни? Пока я готовился к путешествию, корабль меленно начинал разрушаться. Гнили доски, отваливались мелкие детали. Без защитной магии смерть возвращается, время навёрстывает упущенное. В пути корабль продержится шестицу, поэтому нужна лодка.       Абадоны вели себя как обычно: игрались с моими инструментами, крали запасы пищи, приходилось даже отпугивать их от закромов огнём. Я обращался с ними как с людьми, хотя ни о чём человеческом мне не говорили эти пустые глазницы. В мёртвом городе жизнь снова остановилась. Сложенная одежда под открытым небом, закрытые дороги в храм для чужака.       Когда все мои приготовления были завершены, настал самый страшный момент — обратить, стоя возле смерти, абадон в людей. Размахивая крупным поленом, я стал кидаться на абадон, кричать, что убью их. Абадоны с испугом и удивлением отбегали от меня, но страх этот не граничил со скорым приближением конца. Я взял камень и кинул в самку, на меня набросились её самец и брат. Но и они не поменяли облик.       Руки дрожали, но я знал — иначе не получится. От ружья, чей страх и силу они помнили, осталась обыкновенная, даже не громкая, палка. Согнав стаю в круг на нашей поляне, я вытащил хорошо заточенный нож и набросился на ребёнка. Я полоснул его по ноге, а затем помчался к другому малышу. Бешенный крик поднялся в стае, я вот-вот занёс снова руку, как почва задрожала под ногами и резко понесла меня прочь. Секунда. И в мою шею вцепились человеческие руки.       — Погублю, тварь!.. Юрсан, ты?       Абадона отпустил меня. Стыдливо хлопал глазами мужчина, а в двадцати метрах рыдал семилетний мальчик. Я немедленно остановил кровь и забинтовал ногу. К сожалению, сращивать рваные края я тогда ещё не умел.       — Так и стали мы людьми, — глухо проговорил Цоблерай. — Готов ли ты, вечный человек?       — Готов, кумрафет!       Ко мне подбежали Шеилия и Парра и крепко сжали в объятиях. Немногословный Шеилия постукивал меня по спине, Парра расцеловывала и рассыпалась в пожеланиях о здравии, долгом житии, просила не забывать их. Я взял на руки Десарь и прижал к груди.       — Сохрани нас, Юрсан, — зашептал Шеилия.       — О чём ты? — не понял я.       — Абадония не для вечных людей. Вечные люди сотрут её, нарушат покой нашей жизни. Заклинаем тебя, друг — молчи. Сохрани.       — Сохрани! — я услышал со всех сторон.       Шеилия и Парра забрали дочь и отпустили меня, дав дорогу к вечному человеку остальным. Абадоны обнимали меня и повторяли одно слово: «Сохрани, сохрани», но были и те, кто добавлял: «Юрсан Хакен, позаботься о наших жизнях».       Я попрощался со всеми, напоследок ещё разик поцеловал Десарь и протянул руку Цоблераю, который к этому времени облачился в одежду, сшитую мною для него.       — Отец, — вдруг закричал Приит. — Льзя мне с вами? Я маг воды, и я был у Запретного окияна с Юрсаном.       Цоблерай гневно покосился на меня и молвил:       — Нет, сын мой. Си опасно, я не стерплю, аще утеряю тебя. Ибо мало времени останется у нас на возвращение домой.       Мы зашли на корабль, и Цоблерай поднял его в воздух. Невозможно развивать магию в один день в году, абадоны это и не делают. Каким-то непонятным для меня образом, отбрасывая ненужный мусор, выискивая в памяти усердия мастеров древности, их мощь не знает границ. Ведь они рождаются не с магией, а с силой.       Тяжеленный корабль Цоблерай нёс с большой скоростью за черту Спокойного океана и только возле Чёрного опустил его на воду, но продолжал ветром гнать судно вперёд. Раскаты грома были столь оглушительны, что я закрыл уши пальцами и не убирал их, молнии ослепляли. Но ни одна не ударила в корабль. Дождь не церемонился с Цоблераем, как с его сыном, но волны не заливали палубу, словно чувствуя, что абадона потонет. За нами следовали летающие змеи, акулы, зубастые рыбы, устремляя свои пасти на меня. Я не отходил от Цоблерая, не зная и, впрочем, не желая знать, насколько шагов от абадоны я неприкосновенен.       Всю ночь мы плыли сквозь Чёрный океан. И вот дождь стал становиться меньше, рыбы отступали. Если бы не Цоблерай, сказавший мне: «всё», я бы продолжал молиться, привык же за год к чёткой границе между океанской тишиной и хаосом. Час или два назад взошло солнце, его лучи игриво поблёскивали на древнем корабле, впереди сияла яркая синева. Я до бесконечности мог любоваться этим видом, вдыхать запах свободы, ведущей меня домой, но Цоблерай проревел:       — Юрсан, пора. Океан превознемогли мы, мне потребе возвращаться.       — Хорошо. Прощай, Цоблерай, спасибо тебе за всё, — я, сдерживая слёзы, улыбнулся кумрафету. — Прости за носок, за сына и за мать.       — Прощу, но про носок не забуду, — засмеялся он.       Мы обнялись.       — Сохрани нас, вечный человек Юрсан Хакен, — сказал последние слова Цоблерай и поднялся в небо.       Больше никогда в своей жизни я не видел абадон.       Три дня я бороздил по океану на разваливающемся корабле, пока не встретил торговое судно. Я сказал морякам, что зовут меня Юрсан Хакен, год назад я служил на «Путеводной звезде» целителем. На нас возле Чёрного океана напали пираты, почти всех моих товарищей убили, а меня сделали своим пленником и рабом. Эти пираты кроме нападений на людей и суда занимались тем, что отыскивали старинные артефакты и продавали потом на чёрном рынке. Самой крупной их добычей было поднятое со дна океана старинное судно. Однажды случился пожар, и пиратская шхуна вместе с командой затонул. Спасся только я, забравшись на этот корабль.       Конечно же, мне не поверили, но на воде меня оставили в покое и не мучили вопросами. Ад начался на земле, когда о возвращении умершего Юрсана Хакена узнали власти. От меня добивались правды о Чёрном океане всеми возможными способами. Ожоги на спине, животе и руках, которых ты, Гретис, страшно боялась, пока была маленькой — дело рук верных крыс старейшин, которые гордо называются бдящие оруженосцы. Но я не проронил ни слова об абадонах. Спустя две шестицы истязаний меня отпустили.       Гретис, ты уже научилась ходить, бегать, лазать по лестнице. В тот миг, когда увидел тебя, я упал на пол и всё молился благодарностями. Но не богам, а абадонам.       Через полгода мы с твоей мамой расстались. Ей не нужен был неудачник-целитель, а мне женщина, которую я не любил. Я зажил магией, посвящая учению новых исцеляющий искусств всю свою душу и тело.       Гретис, жалкий молодой Юрсан Хакен, как великая Рутская империя, канул в прошлое. Скоро наступит время, когда я уйду из этого мира. Гретис, ты уже не малышка, которую я, пленённый на острове, видел каждый день во снах, недавно ты подарила мне третьего внука. Но я не могу забыть абадон, их печальный рок и возможный удел всех нас, вечных людей. Написанного кровью дневника давно нет, он не прошёл испытания времени. Приходится восстанавливать его по памяти чернилами, надеюсь, я нигде не соврал. Гретис, я пообещал абадонам молчать и скрывать их от всех людей. Но ты не все. Ты — моя единственная дочь. Не забывай никогда, благодаря каким жертвам, мы, тенкунцы, наслаждаемся магией. Наши согрешения навряд ли когда-нибудь превзойдут абадонские, но я смотрю своими старыми глазами на этот заражённый проказой мир и вижу, что не далеко мы ушли от них. Абадоны стремились стать живыми богами, а чем наша гордыня хуже?       Вспоминай каждый раз первых абадон прежде, чем что-то совершить. Ведь может наступить день, когда покаяние и осознание греха не спасёт тебя и твоих потомков от воздаяния.

***

      «Интересная сказка», — Нулефер провела рукой по хрупким пожелтевшим от сырости и времени страницам и захлопнула книгу. На выцветшем переплёте едва ли можно было разглядеть рисунок с человекообразным зверем.       Огромные и длинные шкафы, заполненные тысячами книг выстроились кольцом вокруг Нулефер. Она сидела, спрятавшись в углу и прижимала к груди старую книжонку, которая непонятно как попала в королевскую библиотеку. «Ну где же она? Я три часа жду приёма». Королева Эмбер не торопилась к магу.