***
— Я тебе всё сказала, Оделл, и не желаю повторяться — наша дочь не инструмент для твоего обогащения. И я не хочу, чтобы она была вмешана в грызню королевы с мятежниками! Нулефер уткнулась в книгу и старалась пропускать мимо ушей брань отца с матерью, последние три дня они только и делали, что собачились. Слышимость в доме, который снимали Свалоу, была отменная, никуда не спрячешься. Нулефер держала в руках ветхую книжонку и шептала: «Йосем Окровавленный, Йосем, Неонилиас». Рядом лежал дневник Хакена, завёрнутый в твёрдую новенькую обложку. Со встречи с королевой Нулефер день и ночь думала о Хакене и странных, описываемых им абадонах. Чёрный океан и обитатели за его пределами — какой знаменитый сюжет! Сотни книг написаны о Чёрном океане. Но что эта забыла в библиотеке королевы? Нулефер не могла найти ответа на этот вопрос. Она много раз слышала об Юрсане Хакене, величайшем целителе прошедших столетий, человеке серьёзном, поглощённом магией и наукой. «И вот этот уважаемый мужчина написал такой бред? — спрашивала она себя. — Но постойте, месяц назад мы с Уиллом считались бредом». После прочтения дневника Нулефер заинтересовалась судьбой Хакена, просто как обычного человека. Тот и вправду отправлялся к Чёрному океану и попал в плен к пиратам, эту историю она слышала ещё от целительницы в штабе Каньете и нашла ей подтверждение в исторических учебниках. За Хакеном вспомнился вождь Йосем. И пошло-поехало. Ссоры родителей, судьба освободителей и неверных генералов — с насущными проблемами всё понятно. Мать с отцом помирятся, армию ждут репрессии, предателей — казнь. Нулефер вспомнила, как давно она рылась в книгах, трогала шуршащую бумагу, искала причину своему происхождению и изучала день и ночь эту загадку, строила версии, теории. То были одинокие, но чудные деньки, по которым она сейчас вдруг испытала тоску. — Оделл, ты слепой! Они из твоей дочери сделают оружие! Ты понимаешь, что последует дальше? Они заставят Нулефер служить двору, как Уилларда! Не жалко мальчика, может, дочь пожалеешь родную? Она уже, Оделл, уже сразилась с врагами! Твоя дочь чуть не убила человека! А ещё твоя дочь помогла вернуть к жизни Урсулу, который уничтожила сотню противников! Нулефер отложила книгу и подошла к двери гостиной. Мать и отец стояли друг напротив друга и, казалось, с минуты на минуту сцепятся. Оделл держал руки по швам, на лбу выступили капли пота, он, как мог, сохранял хладнокровие. Но Ханна бушевала, не жалея слов. Единственным человеком, кто сохранял спокойствие, была Элеонора. Сестра с закрытыми глазами лежала безжизненным телом на тахте. Она не спала. Вот уже три дня, не объясняя причин, Элеонора отказывалась от еды, избегала людей, иногда вытирала глаза от слёз. — Ханна, выслушай меня, — задрожал в гневе голос Оделла. — Ты не спасёшь Нулефер, если уйдёшь с должности главы завода. Дочь сама виновата, мы говорили ей, что будет, если сунет не туда, куда нужно, нос. Говорили? Говорили. Пусть и разбирается сама. Она взрослый человек, у которого настолько много ума, что может придумать, как попасть к королеве во дворец. — И сама на эшафот пойдёт? Оделл вздохнул, подошёл к стене и снял с неё гладкую бумагу. — Почитай, что написано, — он приблизил бумагу к глазам и прочёл. — Нулефер Свалоу награждается почётной грамотой за проявленные мужество и храбрость в битве с мятежниками. Подпись — Эмбер Афовийская, — Оделл отложил документ на стол. — Такой же грамотой была награждена и Люси. Рабыня. Не смущает? Никто не собирается убивать Нулефер. Эмбер и Огастус хотели только заткнуть её, чтобы она не разнесла по стране их тайны. Я не знаю, что ещё, кроме магии, рассказали ей Уилл и этот Бонтин, но это не должно стать достоянием народа. Ханна, ты разве не поняла, что Афовийским всё равно, как и почему Нулефер родилась с магией, и чем она будет им полезна? Нулефер сама, по своему желанию, помогла разбудить Урсулу. Её не заставляли. — Согласна с отцом, — внезапно Элеонора подала голос. Она перевернулась на другой бок и открыла глаза, под которыми образовались чёрные круги от бессонницы. — Я на стороне Эмбер. Я думала, что над Нулефер будут ставить опыты, что Уилла и Бона вообще убьют, но всё обошлось. Мы даже выиграли. Эмбер — великая женщина, умеет грубо и без насилия, если позволяет ситуация, расправляться с недругами. — Вообще-то, заправлял Огастус, — хмуро подняла бровь на дочь Ханна. — Не волнует, — застонала Элеонора. Казалось, её не волнует абсолютно всё на свете, и разговаривает сейчас она с родителями лишь потому, что её мнение, как старшей дочери и сестры, рано или поздно спросят. На несколько секунд возникло молчание. Оделл налил в бокал вина и осушил его. Во рту было сухо, хотя он говорил как можно меньше и только слушал бурные тревоги жены. — Мне тоже не нравится, что Нулефер вынуждена была драться с мятежниками, но мы не должны ничего опасаться, если Нулефер будет молчать. Ханна, чего ты боишься? Ответь, чего ты постоянно боишься? — Всего я боюсь! — снова вспылила Ханна и выбила из рук мужа бокал. Он полетел вниз и разбился вдребезги. — После того дня наша жизнь превратилась в кошмар. Приезжают учёные, смотрят на мою дочь как на диковинку, просят разрешение на исследования. На улице мне шагу не дают пройти, подходят незнакомые люди и спрашивают — вы мать той волшебницы-манарки? В школе Нулефер не дают поучиться, у неё последний год, готовиться к экзаменам надо. Я не могу больше, беру дочь, и мы уезжаем отсюда. У Нулефер задрожали руки, она почувствовала гулкий стук в ушах. — Мама, не надо! Я хочу остаться в Конории, мне здесь нравится! — Нулефер вломилась в гостиную и вцепилась в руку Ханны. — Я сделаю всё, как ты скажешь, не увози меня! Ханна обняла щёки дочери и поцеловала в лоб. На её разгневанном лице, на котором будто было написано, что она хочет убить своего мужа, появились морщинки, когда она улыбнулась. — Я так не поступлю. За эти месяцы, милая, я поняла, как тебе важна магия. Мы поедем в Тенкуни, на родину всех магов. Ты же с детства мечтала там оказаться. Я уже взяла билеты на пассажирский корабль. Плывём через шестицу. — Так… По комнате прошёл тяжёлый вздох. Оделл расправил спину и грубо повернул жену к себе. — Ты умом повредилась? Как объяснить твою логику? В Зенруте, знаете ли, опасно Нулефер, над ней опыты ставят и используют правители, а в Тенкуни маги примут как сестру родную. У тебя там нет ни друзей, ни знакомых. В Тенкуни ей точно не придётся сладко. Ханна оттолкнула от себя руку мужа и сверкнула глазами. — Это кто говорил первым, что Нулефер должна встретиться с Фарар? Кто сейчас заявлял, что она взрослый человек, который сам должен отвечать за свои поступки? Моя дочь хочет поехать в Тенкуни и она поедет. Если ты не согласен, я сдам твой билет, не её. Окажется, что там плохо и ужасно — пусть. Пусть ошибается. Но эта ошибка будет её. Нулефер слышала, как бьётся её сердце. Она смотрела на маму и на секунду увидела вместо неё лик Супруги-Создателя. Так и было, эти слова, полные волшебства, оживили давно похороненную мечту. — Папа, — подбежала она к отцу и обняла его. — Позволь мне увидеть Тенкуни. Мне это важно. Я всю жизнь скрывалась от людей. Я хотела понять, почему я родилась такой — вы мне запрещали. Хотела узнать что-то большее про магию в целом — снова нельзя. Вспоминаю, искала в детстве в вашей библиотеке ответ, почему листья осенью желтеют, вы забрали у меня книгу и повели ужинать, а книгу потом не отдали даже. Я просто хочу иметь право знать. Я показывала вам книгу, которую нашла во дворце, вы только засмеялись. Сказали, что нечего мне разбираться в чужих чернилах. А вы не подумали, что мне это может быть интересно? Папа, сколько раз я просилась к нам на завод посмотреть на работу магов! Что я слышала? Нельзя, опасно! Зато теперь, поговорив с Марионом, вы и остальные считаете, что я должна с помощью магии зарабатывать себе на жизнь или стоять на защите государства. А мне это, скажу правду, и не особо нужно. Вот чужие интересные и загадочные чернила важны. Оделл пронзительно и строго смотрел на дочь. Он обнимал её, но смотрел так, будто с секунды на секунду даст ей пощёчину. Но так видела Ханна, так заметила краем полузакрытого глаза Элеонора. Нулефер же увидела тёплый огонёк у отца. Оделл отпустил её и проворчал: — Даю добро. Плывите в свою Тенкуни, но без меня, я, если не передумает Огастус, воспользуюсь его предложением. Нулефер, только предупреждаю, что тебя в Тенкуни может ждать разочарование. Ты не увидишь дивной и чудной страны, Тенкуни такая же, как и десятки других стран. А магов полно и у нас в Зенруте. Нулефер расплылась в улыбке, она не находила слов благодарности и будто забыла, как вообще разговаривать. Оделл не ждал горячих слов от дочери, он отвёл глаза в сторону, чтобы жена и Элеонора не увидели, что он и сам в чём-то рад своему решению. В эту минуту за окном раздался голос. Тина. — Мама, мама! Сюда! Мама! Девочка отчаянно и громко кричала. Со страхом, испугом и удивлением. Её крик вернул в Элеонору жизнь, она подскочила с кровати и побежала к окну. Два часа назад Элеонора отправила дочь с Люси на прогулку, они надолго загулялись и, когда вернулись, Тина кричала не своим голосом. Элеонора припала к окну, взглянула и рванула к крыльцу. Нулефер переглянулась с родителями, сама подошла к окну и увидела следующую картину. Возле Тины и Люси кружился Живчик. Пёс исчез в тот же день, когда схватили Мариона, он не прибегал к Урсуле. И вот сейчас он заливался радостным лаем, облизывал Люси, прыгал на неё, стараясь повалить на землю. Только и трясся его белый хвост. Бок пса был сожжён кипятком, правая передняя лапа подбита. — Мама, Живчик прибежал! — воскликнула малышка, когда к ней спустилась Элеонора. — Он нас с Люси здесь ждал. Как он нас нашёл? Мама, давай оставим Живчика у нас. Ну, пожалуйста, ему некуда идти, фанин Марион в тюрьме. Элеонора с отвращением взглянула на собаку и схватила за руку дочь. — Ни за что. Я два месяца жила в диком страхе, боялась до нужника ходить. Вдруг это чудовище меня за ногу цапнет. Это бойцовская собака, не домашняя. — Мама… — на глазёнки Тины стали набегать слёзы. — Я хочу собачку… Оставим Живчика. Элеонора нашла на земле какую-то палку, взяла и замахнулась на Живчика. — Иди отсюда. Да побыстрей, чтобы не видела. Нет, Тина, с нами уродливое чудовище жить не может. Если хочешь собачку, мы завтра с дядей Эваном купим тебе самого чудесного щенка. Нулефер отошла от окна, вздохнув. В этом вся её сестра, бедный ребёнок, только разозлил мать. Покою теперь Элеонора дочери не даст. Сейчас после прогулки она должна заняться чтением с Тиной — так замучает малышку совсем, а всё из-за того, что та обняла собаку, которую ненавидит мама. Нулефер отбросила лишнюю грусть: позволит себе вступиться за Живчика — предстанет дурой перед Оделлом и Ханной. Она пошла в свою комнату собирать вещи. Поездка через шестицу, но надо уже собираться, пока мама и папа не передумали. В голове был рой мыслей. Что взять из одежды, из книг, самое-то главное. Это же Тенкуни, там знают больше про Хакена, про Чёрный океан, территория которого принадлежит этой стране. Быть может, слышали в Тенкуни что-нибудь про абадон? Как успеть за эти шесть дней, волновал вопрос, попрощаться со всеми — Урсулой и одноклассниками, как встретиться напоследок с Уиллом и Бонтином, их теперь из дворца не выпускают. В комнату скромно постучались. Вошла Люси. Тихо закрыла за собой дверь и посмотрела на разбросанные вещи. — Узнала, вы в Тенкуни поедете. Поздравляю. — Представляешь такое? — подскочила к ней Нулефер. — Я еду в Тенкуни! Мама этого захотела. Моя мама, которая меня из дома боялась одной выпускать гулять! Люси присела на кровать и взяла в руки ветхую книжку. — Труды Тиберия Сназовия. Кто это? Нулефер села рядышком, восторженно улыбнулась. — Наставник вождя Йосема. Он с ним был с самого детства. — Почему вы в последнее время интересуешься древними правителями? — Ну… — Нулефер покраснела, отвела глаза в сторону и снова подняла на Люси. Камеристка сестры без злобы, но с чистым удивлением смотрела на неё, тревожно сжавшись в плечах. — Ты меня посчитаешь дурой, если расскажу правду. Вот, Люси, какие книги, ты думаешь, хранятся в королевской библиотеке? — Да любые, план ведения войны, например, — смутилась Люси вопросом. — А если бы ты нашла среди войн, налогов и реформ сказку, написанную известным человеком. И человек заявляет, что это не сказка. Ты бы поверила? Люси усмехнулась. — В последнее время я, наверное, смогу поверить в любой бред и перестать верить в наших богов. Нулефер засмеялась. Она представила скромную набожную Люси в одном ряду с Бонтином и другими неверующими. Люси такое место не шло. — Ой, не придумывай! Ты сегодня, ручаюсь, нет-нет да зашла в храм с Тиной. Люси мотнула головой. — Нет, храм разрушен. Мятежники уничтожили правую часть, теперь его придётся сносить, потому что он может полностью рухнуть. Самое страшное, что мародёры сегодня ночью украли церковный барабан, в которой стучат священники. Барабан был таким громким и большим, — глаза Люси потускнели. Она говорила словно про живого человека, замолчала и сжала руки в кулаки. — Я хотела отвести Тину в храм, но не получилось. Мы просто гуляли. Как разрушен город! Страшно ходить, всё напоминает о смерти. Я уже жалею, что мы помогали фанину Синду разбудить Уилла и фанесу Фарар. Мы с Тиной загулялись, потому что я повела её в неразрушенный район. Там бедно, но там есть жизнь. Я нашла на дороге пятьдесят бимов, отвела Тину в пекарню. Нулефер непонимающе взглянула на собеседницу. — Ты нашла деньги и их потратила на Тину? Это же твои деньги, зачем было угощать чужого ребёнка. Пусть на неё Элеонора тратится. Люси пожала плечами. — Я знаю, но так хочется иногда сделать приятное кому-то. Мне от этого становится самой радостнее. Живчик прибежал, госпожа Элеонора его выгоняет, а я взяла у вас со стола краюшку хлеба и тайком бросила ему. — Почему ты мне это рассказываешь? — голос у Нулефер стал твёрже, непонимания больше. Люси сжала подол платья в кулаках, опустила глаза. — Я переживаю за своих родителей. Вы подслушивали наши разговоры с фанином Марионом, вы знаете, что они до сих пор связаны с освободителями. Мне очень страшно, а что, если их убили на мятеже или схватили? Госпожа Нулефер, ещё до того, когда вы открылись миру, фанин дал мне вот эту бумажку, — она достала и кармашка маленький клочок и развернула, — и сказал, что помощи я могу искать только в этом месте. Но пока всё будет идти хорошо, мне ничего не предпринимать, мама с папой сами меня найдут. Я уверена, фанин говорил о восстании. Если бы победило Крылатое общество, мама с папой пришли бы ко мне и освободили, но теперь я должна искать их сама. Я узнала написанный адрес, это заброшенный склад на севере города. Нулефер, мне страшно идти одной, я хочу тебя попросить… сходи со мной. Нулефер не сводила с неё удивлённых глаз. С каких пор Люси стала трусихой? Кто и может трусить из них двоих, то только она. — Там тебя может ждать смерть. Мы помогли разбудить Урсулу, Люси, мы приложили руку к тому, чтобы мятежники проиграли. А ещё мы одолели в бое двух освободителей. — Понимаю, — прошептала Люси. — Но это мои родители. Нулефер взяла её за руку. — Пойдём, вдвоём будем храбрее. Пусть это станет моим последним безрассудным поступком в Зенруте. Давай прямо сейчас и отправимся, пока Элеонора занята учёбой с Тиной. —Спасибо, госпожа Нулефер, — широко улыбнулась Люси. — Пожалуйста, зови меня просто Нулефер, хотя бы когда рядом нет Элеоноры. Я скоро уезжаю, не знаю, когда и увидимся. Пожалуйста, Люси, не надо этой «госпожи». — Хорошо, Нулефер. Они начали собираться. Нулефер была не похожа на себя. Распевала песни, пританцовывала, перед уходом подошла к маме, отцу и сестре и поцеловала их. Люси чувствовала, будто она поменялась с ней местами. Это она жила реальной жизнью, а Нулефер вечно пропадала в глубоких раздумьях, это она думала о семье, а Нулефер ощущала себя всегда чужой в доме Свалоу. Встреча с королевой мгновенно перевернула всю семью и, главное, Нулефер. Она сделала дочь и родителей дружнее, супругов отдалила друг от друга. И какие-то целители, океаны стали волновать сестру госпожи Элеоноры. Уиллард, к которому Нулефер тянуло как маньячку, отошёл на второй, а то и третий план. По дороге Нулефер щебетала, не замолкая, о Тенкуни. Люси колотило от волнения, Нулефер хлопала её по плечу и приговаривала: — Не трусь. Ты с волком сражалась. Ты мятежника ранила. Ну давай в кафе зайдём, там ты успокоишься, сил наберёшься? — Ох, опять ты хочешь поесть, — присвистнула Люси. — А что? Вот булочная под носом, хорошие пирожки на витрине. Выбирай любой, я угощаю. Только не с грибами, не люблю их, не понимаю. — Эй, грибы вкусные! — воскликнула обиженно Люси. — Особенно жареные, как сразу соберёшь их. Ты разве никогда не ходила за грибами? У нас в Рыси их тьма! — Никогда, Люси! — Вот вернёшься из Тенкуни, можем сходить в лес. Если вместе окажемся в Рыси, я покажу тебе самые ягодные и грибные места.***
Подойдя к заброшенному складу, девушки передёрнулись. Кругом царила сырость, нищета, двухэтажное здание стояло наклоненным набок. Сядет на крышу птица, и он перевернётся. Девушки оглянулись назад, нет ли за ними хвоста. Они не чувствовали слежки, но знали, можно ждать чего угодно. Половицы крыльца скрипнули, когда они поднялись. Вдруг послышался скрежет. Переглянулись, набрали полную грудь воздуха и вошли. Перед входной дверью сидел молодой человек. Симпатичный, подтянутый, с романтичными глазами. Его внешность понравилась Нулефер, не сразу её взгляд упал на длинный нож, который точил этот человек. — Кто вы? — спросил мужчина, не вставая, всего лишь направив на девушек нож. Люси выступила вперёд. — Я дочь Фьюи и Джины, друзей покойных Грэди и Линды Каньете. Я пришла узнать насчёт моих родителей. Мужчина встал на ноги и подошёл к ней. Внимательно всмотрелся в лицо девушки, в надпись на её ошейнике, в руке он крутил нож. — А это кто? — ножом он показал на Нулефер. — Моя… приятельница, — встрепенулась Люси. — Мне нужно знать её имя. Это не та ли Свалоу, что предала твоих родителей? — Она самая, — вздохнула Нулефер. Мужчина хмыкнул. Он посмотрел на неё, в романтических прекрасных глазах таилось хищное влечение. Но мужчина моргнул и улыбнулся. На щеках заиграли ямочки, хотя в них не видно было искренности и доброты. — Ну что ж, проходите. Погоню, надеюсь, не привели? Я держу в руках личный нож Тимера, оружие натаскано на чужие горла. Он показал девушкам слабо освещённую светом из окна дорогу в подвал. Всё напоминало прошлый визит к освободителям. Тогда им было по десять лет, тогда в их спину был направлен револьвер. Подвал был глубоким, но не таким как в Рыси. Вот и дверь, за ней слышны голоса. Мужчина остановился. — Мы пришли. Не мечтайте увидеть былое величие освободителей. Наш отряд смятён на половину, Крылатое общество уничтожено. Осталась лишь часть неравнодушных людей. Проходите, девочки, познакомьтесь — Тимер и его команда. В подвале горел слабый свет. Стояли пустые койки, стол, на котором лежала пресная еда. Пятнадцать человек бились в карты. Немытые, плохо пахнущие, с перевязанными головами. От таких прохожие шарахаются на улице, а матери переводят детей на другую сторону. Только один, бородатый мужчина тридцати лет, выглядел чистым и опрятным, но глаза его были пусты, как у покойника. — Карл, ты кого привёл? — зажглась свеча, и в углу девушки увидели светловолосого мужчину. — Дочь Фьюи и Джины и ту младшую Свалоу, — закрыл дверь Карл. Мужчина, хромая, подошёл к девушкам. В его лице сидело нечто знакомое, из далёкого и ещё счастливого детства. — Здравствуйте, фанин Каньете, — проговорила Люси. — Вы узнаёте меня? Тимер кивнул. — Узнаю. Как же не узнать тебя, малышка, ты очень похожа на свою мать. И тебя, узнаю, великая предательница. Свеча закоптила. Тимер, похрамывая, ходил вокруг Нулефер и Люси. Слышалось тяжёлое сопение его носа, скачущее в груди сердце. На руках была кровь, то ли его собственная от проснувшейся раны, то ли чужая… Тимер смотрел на гостей лютой злостью, но этой злостью оборачивался и к друзьям. Взгляд, прожжённый ненавистью, был у всех освободителей, прошедших жернова магов. Кроме бородатого мужчины, который с печалью смотрел на Нулефер. На одной из коек сидел человек с перевязанным лицом, в его походке было тоже что-то знакомое. Вроде бы на стекле он мелькал, но где и когда? — Тимер, я хочу знать, что с моими отцом и матерью, — задыхаясь от волнения, воскликнула Люси. — Хороший вопрос, — усмехнулся Тимер. — Вижу, ты даже не знаешь, что они натворили. Вот человек Джексон, не любит он правду! Три года Фьюи и Джина — свободные люди, живут в Хаше под чужими именами и нянчат твоего братишку. Хорошие они у тебя, но безголовые моралисты. Отказались от восстания, предпочли семейный уют. Люси задрожала. Но не от страха или гнева, она не могла поверить собственными ушами в правду. «Живы, живы, свободны… Боги, вы существуете! Простите, что я усомнилась в вас!». Она схватила краешек платья и затряслась в безмолвном восторге. — Они кинули восстание, но заявили, что приедут за тобой в первый же день победы. Хитрые проходимцы. Всё, дорогуша, мы проиграли. Твоим папочке и мамочке опасно носа показать дальше Хаша. Может быть, вот сейчас их ловят или пытают краснолицые соколы. — Не говорите такое! — Нулефер заслонила Люси от Тимера. — Как не стыдно. Сами же семью потеряли… Тимер щёлкнул языком и оскалил жёлтые зубы. — И поэтому у меня не осталось добродетелей, которые бы сдерживали меня. Я сам себе хозяин. Творю, что хочу, и говорю, что знаю. Возникнет желание, и я расскажу Люси, как за задворках выбивают дурь у строптивых освободителей. — Замолчите! — завизжала Нулефер. — Прекратите издеваться над Люси. Сами не знаете, что такое быть рабом, и смеётесь. Тимер сузил брови. — Не знаю? — прежде, чем он заговорил, из него вышел дикий рёв. — Хо-хо-хо! Позвольте я вам расскажу, как строптивых вешают за ноги на виселицу и ждут, пока те не станут молить о пощаде, а потом рубят верёвку, и они падают лицом в навоз. Ох, позвольте скажу про отрубленные конечности, про вырванные куски мяса кнутом. Люси, детка, ты и винамиатис, наверное, не познавала в своей жизни. Тряпки, игрушки, детские ползунки, заколки для волос — из этой дури состоит твоя жизнь, но не думай, что так живут все. Мы остановим это безобразие. — Как? Вы проиграли, — скрипнула зубами Нулефер. — По твоей вине. Не смотри на меня так, я знаю, что это вы помогли целителю разбудить Фарар и Уилла. Я много чего знаю, на свободе осталось масса моих людей. Мы проиграли битву, но не войну. — Ты тоже на стороне государства? — вопрос прозвучал от бородатого мужчины. Он шагнул к Нулефер. Мужчина смотрел не на девушку, он изучал её руки, волосы, лицо и глаза. Он искал в ней что-то значимое, но что — Нулефер не могла понять. — Идо, потом будешь предаваться любовным страстям. Не суйся, прошу. А вы, красавицы, подойдите ко мне. Придерживаясь Карла, Тимер подошёл к стене, на которой висел покрытой плесенью ковёр, и снял его. В стене красовалась большая дыра. Она была заполнена ножами, карабинами, револьверами, динамитом и бочками с порохом. — Вы собираетесь убивать людей? — воскликнула Нулефер. — А то. Медленно и постепенно мы превратим общество в стадо перепуганных баранов. Людьми легко управлять. Нулефер, люди боятся не боли или смерти, они боятся страха. Звучит не красиво, но вспомни любых рабов у жестоких хозяев. Их не надо бить, угрожать, стоит хозяину посмотреть им в глаза, и они трясутся. Если им сказать «я вас изобью до потери сознания, но вы больше не увидите своего хозяина», они на это согласятся. Лишь бы не вспоминать о страхе, не думать о нём. Боль — первоисточник, страх — неотъемлемое её порождение, преследующее до конца жизни. Свободные люди от рабов не отличаются, покажи им взорванные здания, погибших родственников, и они начнут трястись. Засыпать со страхом, просыпаться с ним. И мечтать о смерти. Они осознают ненависть и найдут врага — не нас, а королеву, что создала освободителей. — У вас ничего не получится! Взрывчатка закончится, и вы ослабнете! Вам никто в Зенруте не будет поставлять её вам, военные, имеющие доступ к складам, пойманы. — Мир не ограничивается одним Зенрутом. Нулефер, потерпи немного, мы возродимся. Мы станем сильнее, у нас теперь есть знамя. Тимер залез под койку и достал голубое полотно. Среди небесного оттенка сияли два алых, покрытых кровью крыла. — Крылатое общество умерло, но знамя осталось. Кровь освободителей превратится в кровь зенрутчан. Тимер положил флаг и присел на койку. Он налил стакан пива и протянул девушкам. — Вкусное, украденное из лучшего ресторана. Не какой-нибудь самогон. Нулефер, Люси, я прощаю вас за наше поражение. Но хочу, чтобы вы отплатили мне за мою доброту — вступайте в отряд освободителей. — Ты рехнулся, Тимер, это трусливые девчонки! — Карл бахнул рукой по столу. Пиво разлилось на карты и на брюки Тимера. Освободитель небрежно вытер его, встал, потрепал соратника по плечу и подошёл к девушкам. — Они храбрые молодые женщины, Карл. Я вижу это по их глазам, я знаю их прошлое. Джексон рассказывал мне, что Люси не побоялась сразиться с волком. Он рассказывал, что Нулефер решилась похитить выращенную малютку с завода. А как мужественно девушки сразились против освободителей! Надо ещё поискать таких отважных, сильных, неравнодушных женщин! Нулефер, Люси, присоединяйтесь к нам. Нулефер, ты искупишь предательство. Твоя магия, которой тебя избрали наши великие пятнадцать Богов, послужил святой цели. Нулефер, ты обретёшь миссию! Люси, а ты отомстишь за родителей и за унижение. Люси стояла, сжавшись в платье. Возникшее только что счастье мерзко поливал грязью этот человек. Призывал встать на его сторону, отказался от идеалов мамы и папы. — Я хочу быть с освободителями, — негромко она произнесла, — но с такими, каких возглавляли Грэди и Линда. Ваши мне противны. — Такая же, как мамочка и папочка. Семья, детишки, любовь и доброта… Из тебя получится хорошая жена. Та, которая приготовит мужу поесть, погладит рубашку и наставит советами для борьбы за справедливость. Но быть женой — не значит быть женщиной. Женщина встанет наравне с мужчиной и вместе с ним, а не за ним, пойдёт к цели. Нулефер, а ты что порешила? Добровольно присоединишься или силой привести? — Я не буду помогать террористам. Тимер причмокнул, подошёл к ней и взял плотно за щёки. — Твои глаза другие. В них сидит ярость, ясное желание отвесить мне пощёчину. О, я вижу злость, она сейчас перерастёт в ненависть. Ты предала однажды семью подруги, для тебя не стоит во второй раз совершить предательство. Дорожишь страной, забавная патриотка, посягнувшая на закон, украв ребёнка? Нулефер, ты из тех людей, кого одолевает злоба и месть. Тебя кто-то обидел, и ты пошла мстить. Через Люси и её семью, но мстить. Ты склонна к порывам страсти. Я вижу всё это по твоим злым глазам, по дрожащим рукам, появившимся складочкам на лбу. Случится момент, когда ты вспомнишь обо мне, о сладком вкусе мести и предательства. И придёшь ко мне. В этот самый дом, и скажешь, что желаешь быть частью отряда и частью праведной миссии. Я вижу, я чувствую. Твоя магия это дар богов, это их знак, говорящий: «Измени страну, спаси людей, смой с Зенрута зло». Иди домой, маг, и помни, всё реально: маги по воле Богов рождаются там, где не должны родиться, и люди отрекаются от прежних слов бесчисленное количество раз. Он отпустил Нулефер и сказал Карлу проводить девушек. Люси обернулась ему в след и прошептала: «Мама», Тимер качнул головой. Он не нянька и помогает только своим. Нулефер не оборачивалась, но шагала она быстрее, чем когда входила, хотела поскорее покинуть его логово. — Ты придёшь ко мне, — прошептал Тимер и сказал громче: — А пока не вздумай сдавать наше укрытие властям, иначе через несколько часов твои родители, сестра и племянница превратятся в окрошку из мяса и крови. Он присел за стол. При взгляде на бутылку пива стало тошно, одним махом Тимер перевернул стол и приказал подать ему простой воды. Все молчали, затаив дыхание. Тимер поймал на себе осуждающий взор Идо, но только усмехнулся. Спустя десять минут вернулся Карл. — Лишь из-за уважения к тебе не прирезал их. Мерзкие дети. Тимер, если ты хочешь взять Нулефер и Люси на нашу сторону, надо поторопиться, через шестицу они отправляются в Тенкуни. Я услышал их перешёптывания. — Прекрасно! — крикнул Тимер. — Идо, я попрошу тебя об одной услуге. Отправляйся-ка ты за Нулефер в Тенкуни и наставь её на истинный путь. — Тимер, мне не нравится твоя идея, она глупа, — громко произнёс Идо, не скрывая отвращения. — Нулефер полезна нам быть не может. Она неопытный маг, заставишь что ли воду греть, чтобы суп сварить? Связей никаких, влияния нет вообще. От собак больше пользы в битве. — Нет, Нулефер не пустышка. Она маг. Любой маг нам полезен, ведь у нас остался только ты. Целитель тоже ушёл, покинул нас, предатель. Нулефер ещё слаба, но её ценность не в способностях драться. Она знак. Она символ, что Боги существуют. Если Нулефер будет с нами, люди скажут, что Боги на нашей стороне. Девочке магию дали не для глупых забав. Для мировых перемен! Её особая магия должна служить грядущему голосу свободы! Кроме того, в Тенкуни вокруг её дара будут крутиться интересные люди. Может кто-нибудь один, да нужный нам пригодится. Ты должен завербовать этих людей, Идо. — вдруг Тимер снизил голос, послышались слабые нотки сочувствия. — Ирвин, ты как? Человек, сидящий в углу на койке, дёрнулся. Он закрывал рукой глаза, не смея смотреть на соратника, не смея видеть в них отражение стыда и позора. — Я пас, Тимер. С меня довольно. Не выношу твои больные речи. Я уезжаю из Зенрута в Иширут. — Пожалуйста, мы никого не держим силой. Освободители же названные братья любой свободы. Бегство! Прекрасный выбор доблестного военного! Тимер взял в рот большой кусок хлеба, смачно откусил и сказал про себя: «Люди такие непостоянные создания, быстро, собаки, ломаются под натиском обстоятельств».***
В комитете по рабам было тихо. Работники разбирали бумаги, проверяли свои кабинеты, опасаясь, что в них могли полазать мародёры — с окон открывался мрачный вид на сгоревшее здание древнего храма, на снесённые колонны больницы. Для обычных посетителей комитет закрыт, в столь хаотичный послемятежный день сюда наведались королева и герцог. Королева и герцог сидели за столом в центре кабинета, напротив них разместились Тобиан и дрожащий Уилл. Тобиан нетерпеливо колотил ногой по дощатому полу и не убирал с лица наглую усмешку, телохранитель смотрел на лежащую перед ним перьевую ручку и не знал, куда спрятать свои руки, под столом неудобно, возле чернильницы они кажутся длинными и занимающими много места. В метре возле них стоял Фредер и молчаливо, изредка кивая, слушал престарелого чиновника, что примостился посередине возле правителей и их рабов. Нудно, неинтересно, но как положено по правилам, он объяснял невольнику Бонтину важность и ответственность понятия «свобода», значение слов «право», «обязанность». Это было обязательно, Тобиан попросил дядю об одной услуге — прибавить год к его возрасту, чтобы стать совершеннолетним сразу же, как получит вольную, не дожидаясь настоящего девятнадцатилетия. — Ваше Высочество, вы согласны дать вашему рабу Бонтину вольную? — сказал чиновник с усталостью заученную годами фразу. — Согласен, — пробурчал Огастус, он хотел добавить: «Пришёл бы я сюда иначе», но удержался. — Раб Бонтин, вы готовы принять свободу? — Интересный вопрос… — свистнул задумчиво Тобиан и хитро прищурил глаза: — Откуда его происхождение, так просто бы не задавали его, верно? Много ли лопухов, которым сытая жизнь у хозяев больше нравится, чем уважение самого себя? Я не один из них, я собираюсь стать свободным человеком. Чиновник встал, подошёл к шкафу, вытащил бумаги и вернулся к столу. Пока он ходил, Огастус обронил злой взгляд на племянника, Тобиан посвистывал, некрасиво положа ногу на ногу. Перед герцогом появилась бумага — вольная. — Подпишите, Ваше Высочество. Слышно было, как сопел Огастус, выводя букву за буквой. Тобиан уже смотрел на маленький ключ, что лежал рядом с чиновником. — Бонтин, ваше согласие. Подпишите. Тобиан усмехнулся от очередной глупой формальности. Но чем больше было формальностей, примитивных ритуалов в так называемой церемонии освобождения, тем больше ему нравилось наблюдать за дрожащей от гнева мамой, за дядей, который вот-вот взорвётся, да так, что взлетит целое здание. — Бонтин, — сказал чиновник. — Какую вы выбираете себе фамилию? Свободный человек не может жить без фамилии. — С воображением у меня плохо, — наигранно вздохнул Тобиан. — Даже не знаю, что и придумать. А давайте не мучиться, напишите так: Бонтин Бесфамильный, — он увидел, как перекосилось лицо мамы. — Что вас смутило? А-а, вспомнил, у нас в стране принято, что только аристократические рода носят в качестве фамилии имена прилагательные. Афовийские, например, стали так называться от имени первого короля Афова. Ну что поделать, фанин уже записал меня Бесфамильным, пусть уж раб и королева будут в чём-то похожи. Чиновник поставил на бумагу печать, встряхнул и протянул Бонтину. — Этот документ подтверждает вашу свободу, — голос его начал тревожно заикаться, мужчина чувствовал, как накаляется злость Огастуса. — Через шестицу вы получите настоящий паспорт. Фанин Бесфамильный, позвольте снять ваш ошейник. Тобиан кивнул. Чиновник взял в руки ключ и засунул в щель. На лице возникло удивление, ключ никак не крутился. Чиновник приложил больше сил, но механизм застыл. Он развёл руками, всё же работает: винамиатис жив, ключ не сломан! Не веря возникшей мысли всё же дёрнул ошейник, и тот открылся сам. — Всё-таки успела Сивия открыть его, — недовольно сказала Эмбер. — Это не Сивия, мама, — неожиданно подал голос Фредер. Смутился, поймав на себе изумлённый взгляд матери, но нашёл силы договорить. — Мой брат не один в этой семье, кто умеет постоять за близкого. — Брат? — Эмбер уставилась на Фредера, зрачки её глаз зло и угрожающе затряслись. — Да, — спокойно продолжил Фредер, — мой двоюродный брат Бонтин. Бастард моего дяди. Чиновник быстро снял ошейник и Тобиан ощутил, как мурашками по его телу проходит победа. Всё, больше нет Казокваров, нет рабства, нет унижений. Он человек, он ровня своего дяди. Нет, даже выше его. «Фред, вот ты дьявол, как ты сообразил, что мы можем оставаться братьями? Двоюродными, ну ладно. Не надо, как Исали Фарару, спрашивать разрешение на встречу с тобой. Я — сын Огастуса, я — брат Фреда, и поэтому имею полное право тебя видеть хоть где». Огастус цепко схватил ошейник племянника и прижал к пиджаку. — Это вещицу я заберу, она мне пригодится. А теперь я вас попрошу снять ошейник с Уилларда. — То просите то одеть, то снять, — вздохнул чиновник и, не возразив, пошёл выполнять приказ герцога. — Так надо, это ради моего племянника, раб останется рабом. Уилл поднялся и отодвинул стул. Он не чувствовал радости, хоть грамма победы, которую вдыхал его друг, лишь усталость от бесконечных встрясок с его жизнью, от постоянного осознания того, что он игрушка в чужих руках. По привычке он посмотрел на Тоба и Фреда, чтобы найти в их добрых глазах невидимую поддержку, но сейчас её было мало. Ошейник сняли, Уилл не потрогал шею, не взглянул на себя в зеркало, что висело на стене. Он поклонился чиновнику и сел на место. Спасибо хозяину Уиллу не сказал, выдавить слова благодарности он не смог, даже вспомнив недавнее наказание за неповиновение в доме Фарар. — Спасибо вам, — сказал Огастус чиновнику. — Можете оставить нас в этом кабинете на несколько минут. Мы хотим потолковать наедине. Чиновник отклонялся и вышел. Тобиан дождался, когда хлопнет дверь, встал из стола, не обратив внимание на упавший стул, и стукнулся ладонью об ладонь с Уиллом, а потом и с Фредом. Улыбка не сходила с его худого лица, он попутно переводил взгляд от матери к дяде и молчал. Что говорить, думал он, зачем объясняться с этими, так называемыми родственниками. Огастус хитро улыбнулся: — Бонтин, поздравляю! Ты получил вольную. Теперь ты свободный человек перед обществом, государством, — он замолчал, улыбка стала шире, показались выбеленные специальными мазями зубы. — Но не перед семьёй. В тебе до сих пор течёт кровь Афовийских, ты до сих пор носишь в себе лицо Фредера. Радуйся, радуйся свободе, но учти — при первом же зове, как было во время мятежа, ты прибежишь к нам. В голову Тобиану больно кольнуло, затем прошёл глухой удар от дядин слов. Он застыл, улыбка непроизвольно начала стягиваться. Огастус ехидно кивнул: — Никто не сотрёт у тебя лицо Фредера, поэтому никогда ты не избавишься от нашей семьи. И от долга перед ней. Пока в тебе наша кровь, ты — часть Афовийских. Только с того дня, как посмел начать насмехаться над устоями династии, ты мерзкая блоха, которая не имеет права голоса, которую можно прихлопнуть по своему хотению, а можно кинуть её во врага. Бонтин, держи, — Огастус протянул племяннику ошейник. — Если ты считаешь себя свободным от любых оков человеком, выброси его. Куда угодно, на любую свалку. Тобиан вяло протянул руку. Она не слушалась его, дрожала, колотилась, но тянулась. — Я вас не буду слушаться, — прошептал слабым голосом Тоб, — у меня в рукаве козырь, который я могу использовать против вас — моё лицо. — Как угодно твоей душе, — огрызнулась неожиданно Эмбер. — Но расскажешь кому-то правду, и Фредер лишится всех прав престолонаследия. — Что? Мама! — вскричал потрясённый Фред. — Вы не имеете права! — Имею, Фред. И законное, и моральное. Я не простила тебе наглое поведение на совете. Ты унизил меня, своего дядю и всю нашу династию. Пусть это станет моим козырем, если твой брат захочет снова почувствовать себя героем. Ты не герой, а глупый мальчишка, — Эмбер обращалась к младшему сыну, мать выглядела надменнее и грознее своего брата. — До встречи, Бонтин, если тебе негде жить, обращайся в комитет. Государство выделит тебе барак и найдёт работу забойщиком в какой-нибудь конорской шахте. Я умею заботиться о своих подданных. В какой стране положено за счёт казённых денег дарить вольноотпущенникам жильё и работу?! Эмбер подошла к зеркалу, чтобы подправить причёску. Там стоял Огастус, но она подвинула его в сторону. — Огастус, у тебя завтра много дел, постарайся освободить хотя бы вечер. Я хочу завтра навестить твоих дочерей. Диану и Изику. Герцог закряхтел, покрылся краской и чуть не потерял равновесие. — Что на тебя нашло? С чего ты их вспомнил? — Я просто соскучилась по своим племянницам, — улыбнулась Эмбер и бросила недвусмысленный взгляд Фреду: — Родная кровь же, а я преступно мало вижусь с девочками. Когда королева и герцог подошли к двери, до них донёсся слабый голос Уилла: — Хозяин, разрешите мне встретиться с друзьями? Потом у меня не будет времени. — Да, иди, конечно же, Уилл, — сказал за дядю Фред. — Возьми мой самокат, я сейчас его призову. Солнце цеплялось на перистые тёмные облака, оно просилось с ними, но быстрый ветер уносил облака на север, лучи беспощадно летели на землю и разбивались о гадко-белый снег, настолько яркий посреди выкорчеванных с корнем деревьев, что становился противным. Два друга летели на самокате в дом Фарар, Тобиан спереди, Уилл сзади. Оба молчали, не было и мыслей заговорить. Уилл не чувствовал ничего, что могло бы заставить колотиться его сердце. Есть на шее ошейник или нет, это не имело значения, по бумагам он оставался рабом. Сколько раз теребили его ошейник: снимали, одевали — а ничего не менялось. Изменилось только одно — он больше не ученик Урсулы. От этого становилось горько, теперь ему придётся день и ночь находиться в академии с Фредом. Без Тоба, Урсулы. Даже без Нулефер, Люси. Уилл гнал по привычке плохие мысли, тоскою от судьбы не спасёшься. Стиснув зубы, летел Тобиан, повторяя про себя: «Змея, мерзавец, змея… Отец, как ты мог её полюбить?» — Бон, смотри, Нулефер и Люси! У входа в городской парк по маленькой дорожке брели две девушки, Уилл прибавил скорости и подлетел к ним. Он весело спрыгнул с самоката, Тобиан слез нехотя и медленно, удивившись, как быстро его друг поддался радостным чувствам. Самокат остановился прямо возле калитки, откуда выходил мужчина с ослом. Тобиану стоило бы откатить самокат в сторону, но чувство уважения и внимательности пропало — пусть ищет другой выход или сам откатывает. — Девочки, что вы такие хмурые, потрёпанные? — воскликнул Уилл, не скрывая радости. — Отстань, — отмахнулась Нулефер, — встретились с неприятными людьми. Забудь. — Уилл, у тебя ошейника нет! Ты свободен? — это воскликнула Люси и глянула на Нулефер. «Странно, она не замечает изменения в Уилле, которым так дорожит». — Нет, — вздохнул Уилл. — Просто сняли ошейник, его же могут пробудить, и я не смогу уберечь от врагов Фредера. Я так и остался его телохранителем. — Вот как… — Нулефер произнесла неразборчиво и задумчиво. — Но всё равно поздравляю тебя. Надеюсь, Бон-то стал свободным, или с него тоже только сняли? — Свободен, — нахмурился Тобиан и показал вольную грамоту. Через секунду на его шее повисла Люси, обняла и чуть не поцеловала в щёку. Он отдёрнул от себя девушку, но вслед за ней его обняла Нулефер. — Бонтин, хоть твои мучения закончились! Я даже не знаю, что и сказать… Мальчики, я придумала! — Нулефер начала отходить от встречи с освободителями. — Давайте отпразднуем это дело, я через шестицу уезжаю в Тенкуни, не знаю, когда и увидимся. — Ты уезжаешь? — грустно спросил Уилл. — Да, — вздохнула Нулефер одновременно с восторгом и слабой тоской. — Мама решила обезопасить меня от… Афовийских. Но я рада этому, я мечтала о Тенкуни! Люси, Уилл, Бон, как вы рассматриваете идею сходить в хорошее место за наши удачи? В первую очередь за твою свободу, Бон, ты столько перенёс ради этого дня. Тобиан пожал плечами и отвернулся. Едко, мерзко, какое тут празднование. Мужчина закричал ему, чтобы убрал самокат, Тобиан не ответил, вытащил из внутреннего кармана пиджака кошелёк и протянул Уиллу. — Хватит на хороший ресторан на Круглой улице. Отдохните. — А ты, Бон? — спросила Нулефер. — Праздник в честь тебя устраивается! — Может, позже приду. Он отодвинул самокат и пошёл, куда глаза глядят. У друзей не затихали смех, крики. Нулефер воскликнула, что хочет порулить самокатом. Надо вспомнить былые деньки, когда она брала тайком самокат у отца и соревновалась с местными мальчишками. — Нулефер, ты не сможешь. Ты последний раз каталась восемь лет назад! — засмеялась Люси. Нулефер не слушала, она удобно уселась и протянула руку Люси. Та осторожно взглянула на её, но всё же забралась. И только Нулефер приложила руку к винамиатису, стоявший рядом осёл от чего-то закричал. Нулефер вздрогнула и приложила лишние силы. Самокат сорвался с места и бросился в парк на деревья. — Помогите! — завопили девушки. От шума самоката, человеческого крика осёл впал в панику. В глазах бедного животного потемнело, и, первым, что он увидел, был Уилл. Осёл заикал и побежал на него. — Спасите! Помогите! — визжала Люси. Нулефер, разворачиваясь от дерева, ухитрилась задеть ветку и так повисла на ней, зацепившись платьем, только отчаянно и разводила руками. Люси прижалась к рулевой стойке и металась кругами. — Помогите! Уилл! Ты же телохранитель! Спасатель! Но Уиллу было не до подружки. За ним гнался бешенный брыкающийся осёл. — Не могу, я занят! Меня учили сражаться с людьми, не с ослами! Бонтин, ты нам нужен! Тобиан печально улыбался друзьям вдалеке. Посмотрев в последний раз на их забавные попытки спастись, он пошёл в сторону Ювы. Стояла тёплая зимняя погода. Ни жарко, ни холодно, самое то. Но настолько простая и незаурядная погода, что невозможно запомнить её, даже почувствовать нельзя. Жизнь будто остановилась под рутинным солнцем, под спешившим в пустоту ветром. Он старался ни о чём не думать, хотел проветрить голову и насладиться тишиной. Но вот подкатился к ногам детский башмачок, вот треск последнего уцелевшего окна в витрине магазина, рука нащупала в кармане брюк вольную. «Я победил! Я победил! — кричал Тобиан. — Показал Огастусу, что он не властитель всего сущего!.. Или не показал?» Невозможно было стереть из глаз ту опустошённость, что сидела на лице Эмбер, когда писалась вольная. Разруху, отчаяние, жалость Её Величества. Тот, наверное, первый вопль поражения дяди, когда всего лишь ущемили его гордыню. Но как качнулась чаша весов от потяжелевшего груза эгоизма над уважением самого себя. Тобиан простонал. «Чью гордыню ущемили? Не мою ли? Нет, не думай о плохом, ты победил! Ты молодчина!». Но мерзкие мысли так и лезли. Тобиан, вертя на руке ошейник, представил против своей воли, что было бы, сними он его раньше. Например, тогда, когда его освободил брат. Не бежал бы посреди ночи к Урсуле за зельем, не страдал бы больше в шахтах. Каждый день ему выпадала возможность стать свободным. Но он терпел, наблюдал за унижениями близких, их слезами, смертями. «Я бы не увидел поражение Огастуса, — промолвил Тоб. — Я не мог сбежать от Казокваров, наша война зашла слишком далеко». По началу Тобиан не считал своё наказание войной, был согласен за всё, лишь бы спасти Уилла… А потом, когда дядя заключил с ним договор, что не заберёт его от Казокваров, пока не увидит размазанную по земле наглость племянника, всё началось. «Я не смел проиграть! — сейчас вопил Тобиан. — Я лакействовал в доме, да, горбатился в шахте, да, но Огастус пообещал не трогать Уилла, пока я у Казоквара. За безделье меня бы вышвырнули, так что пришлось служить. Но я же не уронил достоинства. Я отомстил Казоквару. И дяде показал своё место». Но душа не ликовала больше над победой. Было пусто. Тобиан не заметил, как очутился на мостовой. Нога ударилась об какую-то монету. Он увидел на земле железный бим и поднял. «Всего один бим, такая маленькая монета. И лишняя. Бим… как похоже на моё имя. Бим и Бон… Бонтин Бесфамильный…» Он встал на мост и посмотрел на реку. Воды были слишком темны, чтобы рассмотреть лицо. Тобиан выставил перед собой руки, на правой висел ошейник. Костлявые, с надутыми венами, потрескавшиеся. Они такими, несмотря на зелье, были его. Бледный чужой цвет кожи, Тобиан чувствовал, что начинает ненавидеть, и это чужое лицо… «А где моё лицо? — содрогнулся он. — Лицо Фредера, сказал Огастус… Лишили семьи, имени, свободы, жизни, теперь ещё и лица. И почему я только родился?» — подавленно спросил Тобиан. Он протянул ошейник над рекой и приготовился разжать пальцы. Воды бурлили, течение неслось к проливу братьев Муров. Тобиан зажмурил глаза и… в самый последний миг схватил улетающий в Юву ошейник. — Один-один, Огастус, — прошептал невольник со свободой в кармане.