Отщепенцы и пробудившиеся

      — Ещё один! Ай да я! — Нормут Казоквар мастерски вытащил из воды удочку с барахтающимся на ней налимом. — Ай да я! Быстро учусь! Не находите, Элеонора?       — До меня вам далеко, юный ученик, — через тонкий шарфик шёпотом засмеялась она.       На озере стояла тишь да гладь: журчал впадающий в него ручеёк, покрикивал поползень, на берегу перешёптывались люди. Нормут редко выбирался на природу, он и успел позабыть, когда в последний раз садился на песок и всматривался в голубое зеркало, в отражающуюся в нём осоку. Рядом с Нормутом лежали слабые издыхающие налимы, тут же примостился издыхающий от скуки Эван, закрывший войлочной шляпой лицо от холодного солнца, тут же сидела и Элеонора, подсчитывая десяток пойманных налимов и карасей. Каждая новая рыба была новым вызовом ему, Нормуту Казоквару, не умеющему проигрывать даже в дружеских, предпраздничных посиделках. «Ничего, только учусь, а какие успехи!» — с азартом думал он.       — Отдых полезен организму, — важно заключила Элеонора. — Вы всё сидите у себя в имении и не видите, как жизнь уходит у вас из-под носа.       — Это не отдых, — умирающе выдавил из себя Эван. — Это медленная казнь от скуки. То я понимаю, охота!       — Молчи, дурень! — зыкнул Нормут. — Не перебивай женщину!       Элеонора улыбнулась ему и с презрением перевела взгляд на жениха. Рыба давно сожрала поклёвку Эвана, поплавок без дела болтался в воде. Даже в рыбалке разве Эван сравнится с ней и со своим старшим братом? И вообще, о чём с ним можно говорить? Хотела приучить его к своему увлечению с детства, которым заразилась от отца, но вышло так, что на озере присутствует только двое — она и Нормут, а Эван лежит мертвее трупа и стонет, жалуясь на весь мир.       — Когда-нибудь, дорогая Элеонора, — Нормут снова снизил голос, дабы не рушить тишину парка, — и в моём имении будет свой маленький пруд. Ловить я рыбу не смогу, но зато будем любоваться ещё одним уголком природы. Ух, уже вчера обустроили бы мне пруд, но вот додумался Эван в резервуар, вырытый для него, залить воду.       — Ты же сам мне так приказал…       — Сначала ты должен был покрыть яму защитной плёнкой, которая бы воду удерживала! А теперь что? У меня болото перед домом, в котором скоро жабы плавать будут! Доверил задачу… Нет семьи без живого в ней несчастья! А Вэлли, мой раб, тоже хорош — послушался тебя, исполнил всё слово в слово, как сказал Эван. Говорил же им всем, что Эван даже приказы отдаёт с бредовой головы. Надо бы устроить ему взбучку, зря пожалел, отпустил.       Началось… Элеонора передёрнулась, она так надеялась, что хоть на природе вдали от казокварских владений сможет отдохнуть от новых условий своей жизни. Однако, не вышло. Стоило бы промолчать или кивнуть головой, как она привыкла делать за месяц, но со вздохом нечаянно произнесла:       — Зачем же?.. — она поймала на себе суровую ухмылку Нормута и вспомнила о заключённом договоре. Нужно было исправлять ситуацию, чтобы не попасть под его горячее слово и здесь, при Эване, не услышать проповедь о своей жертве в обмен на благосостояние семьи. — Я имела в виду, фанин Казоквар, а как же поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой? Вы бы не хотели же оказаться на их месте.       — Конечно нет, — Нормут запустил удочку и принялся ждать новую добычу. — Будь я рабом или даже одним из их защитников-освободителей, томящихся в казематах, естественно, я бы не хотел, чтобы меня били, заставляли работать с утра до ночи. Я бы радовался, когда моему жестокому хозяину становилось бы плохо, я бы был на стороне этих освободителей. Может, сам к ним присоединился. Но видите в чём загвоздка… Я родился свободным человеком, с властью и возможностями, и у меня своя судьба, отличная от их. Я родился в мире сильных и потому живу по законам сильных. Родился бы в мире слабых — я бы взял к себе их законы о добре и зле, которыми бы обучал своих детей. Такова моя правда, Элеонора, принять своё место и жить по его правилам. В нашем с вами случае — по правилам сильного.       Элеонора пожалела, что посмела укорить Нормута. Лучше бы он принялся ставить её на своё место, чем слушать его рассуждения, которые могли начаться, как управлять люди, дойти до легенд о сотворении мира и закончится концом света. Всё-то любил предсказывать Нормут.       — Вам бы стоило родиться королём, с вашими-то взглядами и умением жить на самом верху — всё же она не промолчала, и сказала, чтобы случайно не разозлиться брата своего жениха.       — Нет уж, я пас. Королём государства я бы не хотел быть. Это какая мука! Решать многочисленные дела целой страны, быть знатоком во всём, что можно, каждый день встречаться с советниками, политиками, послами. Считай, отказаться от полноценной жизни обычного человека. Ах да, сохранять чистое лицо для репутации. Я доволен как раз тем маленьким королевством, которое мне принадлежит — имение и шахта. В нём моя жизнь не скована цепями клятвы верности, а власть над подданными безгранична, абсолютна. И, откровенно говоря, зачем мне властвовать над миллионами людьми, которых я не знаю ни по имени, ни в лицо, а они имеют смутное представление обо мне?       Он замолчал, разбираясь с новым потоком слов, который нахлынул в сознание. А Эван вздохнул:       — Пошло-поехало. Ты его завела.       — Ох, Элеонора, что-то вы меня в прошлое потянули. Вспомнил, как я сотрудничал в молодости с государством и изображал из себя доброго человека. Рассказать, что я делал?       Элеонора замахала рукой. Но её спросили просто так, для вида.       — Особо просящим невольникам я дарил свободу. Вот не вру, можете порасспрашивать соседей! Ну что, человек, вижу, бьётся, воюет, и я отпускаю его. А дальше происходит самое интересное. Наш горячий вояка остаётся с вольной в руке, но без крыши над головой и денег в кармане. Он идёт в комитет, а там его отправляют в качестве чернорабочего ко мне. И условия работы остаются такими же, только я больше не обязан его кормить и одевать. Почувствует ли он себя победителем, признает ли меня проигравшим? Вот так, Элеонора, надо распоряжаться своим правом сильнейшего, которое принадлежит только нам с вами. Ибо нам повезло — мы родились в нужной семье и в нужное время.       Рыбачить Элеоноре уже не хотелось, хотя с детства она не пропускала ни одной рыбалки. Устраивала даже истерики, когда отец не брал её. Ходила на замёрзшую реку и в прорубь забрасывала крючок. Лучше бы сидеть в своей комнате за закрытой дверью, одной, читая сказки Тине.       — Вы понимаете, что вы должны молиться за удачное рождение? — глухо спросил Нормут. — Право сильного крепко сопряжено с правом любить. Ибо для других любовь — пустой и ненужный звон. Мы смело можем жениться и выходить замуж, рожать детей, почитать родителей, заводить друзей. А вы посмотрите на них — рабов и бедняков. Какой толк любить, если завтра тебя разлучат с единственным сыном? Если вдруг вся твоя семья заболеет, а у тебя не будет денег на хиленького целителя? Остаётся покорно смотреть, как один за другими умирает муж, двенадцать детей, покрытые язвами, затем скверной заражаются такие же немощные друзья. У вас же, Элеонора, заболеет вдруг дочь, упаси нас многочисленные боги, вы её быстро вылечите. И никто и никогда не посмеет у вас отобрать Тину и отправить её на другой конец страны.       Элеонора чувствовал себя разбитой, уставшей. Уже она ловила на себе сочувствие Эвана.       — То, что я считаюсь тугоухим и тугознающим, спасает меня от его страстных россказней. Не жалею, что меня презирают, — еле слышно заговорил Эван.       Нормут оторвал пристальный взгляд от удочки и смотрел на Элеонору, сквозь поднявшегося на ноги брата.       — Любовь — это то, на чём зиждется мироздание. Первородное чувство, зародившееся у двух богов и породившее тринадцать приемников. То, что сотворило нас. И то, что может погубить нас сильнее меча. И она, любовь, принадлежит сильнейшим.

***

      Связь между людьми продолжается и после смерти. Она не так заметна, не так многословна, как наполненные страстью, весельем или бранью разговоры у стола, она тиха, бережна, она обвивается тонкой ниточкой плюща по надгробной плите, она застывает в тёплых объятиях каменных рук. У кого нет денег на величественный монумент, дабы прировнять умершего отца или сына к богам, те не скупятся на земные украшения: летом приносят звездочатки, золотысячник, васильки, зимой тщательно расчищают тропинку и камень от дождя и снега.       Могилы ушедших — совесть живущих.       Не всем повезло с выросшими детьми, с супругами, что на следующий месяц встретили новую пассию, с братьями и приятелями, которые могут одарить плиту разве что брошенной на неё бутылкой.       Дальше всех стоят надгробия рабов и бедняков. Они согнулись и прижались к старым соснам. Это просто камни, подобранные на дороге. Но иногда встречаются крепкие обрамлённые плиты с высеченными ножом словами:       «Здесь лежит Линлин. Лучшая повариха на свете. Жаль, мы не успели научить тебя писать, ты мечтала об этом».       «Дорогим Бетте и Дону. Не волнуйтесь, спите спокойно. Ваших детей нашли и выкупили. Мы их не распродадим».       «Марбери. Плотник, конюх, пахарь и просто мой второй отец. Твой господин Юлиус».       Там, где вчера лежали два неотёсанных камня, сегодня стоят два серых столбика. На их поверхности прикреплён маленький барабан и такой же крохотный человечек с палкой, чтобы при порывах ветра хоть кто-то стучал за две души, потерянных в лихом круговороте жизни. Вместо упавших старых веток столбцы обнимали ландыши, неувядающие в течение двух месяцев, — подарок растенивика Тверея.       Уилл не до конца был доволен проделанной работой. Камни казались ему грубоватыми, дорожка не вся вычищена, не хватало таблички с именами. Но что поделать, за утро он смог заказать только это. Время поджимало, вечером он должен быть во дворце. Когда уж ему снова выдастся шанс оказаться в Санпаве? Явно не скоро и точно не с любезным до тошноты, готовым на всё из-за Нулефер Тенриком.       — Откуда у тебя деньги на поминальные плиты? — спросил его утром Идо.       — Считай это моим жалованьем, — ответил Уилл, вспоминая с благодарностью Фредера.       Оставались считанные часы до очередной разлуки: Люси должна вернуться к Элеоноре, пока та ничего не прознала, а он на службу. Эти часы проходили за картофельным супом с беконом, который приготовила Джина покидающим её гостям. Облокотившись на оконную раму, Уилл с тоской смотрел на кладбище. Повезло же родителям Люси, говорил он, что кладбище из их дома выглядит как красивый парк. Деревья трещат и шепчутся между собой, можжевельник цветёт синими ягодами, высокий бурьян окружил ограду, скрыл старые могилы с виду и создал мираж жизни, что покорила смерть. Шорохи, шелесты, ароматы приоградных цветов или застывший белой пеленой снег — и последним пристанищем человека можно любоваться, если, конечно же, не знать, что скрывается за калиткой и протоптанной к нею людьми дорожкой.       Обед проходил в тишине. На одной стороне сидели Джина и Фьюи, прижимая к себе Люси, на второй — все остальные. Лишь маленький Майк не понимал безмолвных разговоров, переглядок, что были обращены к Уиллу. К ним же его сестра с друзьями приехала! Это же прекрасно! Он бегал возле стульев и показывал, как умеет жонглировать.       — Они могли бы гордиться тобой, — выбирая нужные слова, чтобы не ляпнуть как всегда лишнего, осторожно сказала Нулефер, дотрагиваясь да руки Уилла.       — Это не имеет значения, — он мотнул головой. — Они мертвы. Мне не интересно, чтобы было бы, если не это проклятое «бы». Мне остаётся забыть их и… жить, как я жил все этих годы без них. Без отца и матери…       Нулефер прислонила щёку к его плечу и отодвинула пустую тарелку в сторону. На что Тобиан довольно хмыкнул, а Фьюи и Джина зашептались.       — Смотрим мы, Люси, — громко сказал отец, — на твоих друзей и видим, что вы все, ребята, в надёжных руках друг у друга. Даже не страшно нам вас отпускать сегодня будет.       — Как? Сестра уезжает от нас? — к люсиному стулу подбежал Майк. — Не хочу, она мне нравится! Я хочу, чтобы мы вместе жили. Вчетвером.       Люси посадила брата на колени и отобразила улыбку.       — Майк, мы ещё увидимся. Я обещаю тебе. А так общаться будет письмами. Я часто-часто буду писать тебе. Правда, Бон?       — Правда, — ответил Тобиан. — Через меня ты можешь передать сестрёнке и подарки в том числе. Я открыт для вас, рад буду помочь. Это мелочь, по сравнению с тем, что Люси вообще сегодня смогла вас увидеть. Вот бы малерз Тенрик как можно дольше в свои ряды привлекал бы Нулефер… Уж могли бы с ним снова сговориться насчёт встречи с твоими родителями. А? — он толкнул за локоть сидящего рядом Идо и мигнул глазом.       Идо кивнул, улыбнувшись. А потом неожиданно пожал плечами.       — Без обещаний. Возможно, скоро я уйду от Нулефер.       Резкий ветер пробежался по крыше и окну Кэлизов, потряс кроны сосен и свистнул, поднимая ввысь опавшую хвою.       — Что ты имеешь виду под словом «скоро»? — напряг брови Тобиан. — Ты… Вы собираетесь уже скоро начать…       Стул упал, и Тобиан навис над Идо. Судя по выражению его лица, нарастающему на нём гневе, быстротечный союз между бывшим принцем и мятежником подходил к печальному концу.       Свист ветра смешался с топотом лошадиных копыт и дрязгом металлической кареты.       — Мама, папа, к нам гости едут! Они остановились! — завизжал Майк, тыча пальцем в звонкую раму.       На пороге раздались тяжёлые шаги. Дверь стукнула, и вбежали шестеро.       Впереди маленькой толпы неприглашённых гостей стоял Нормут Казоквар. В белых шёлковых рубашке и шортах он совершенно не мёрз. Сделал губы трубочкой и протянул «ууу», а потом расплылся в душистой улыбке, обнажая ряд почищенных накануне зубов. За ним стоял такой же не по сезону одетый лысый мужчина. Невооружённый в отличие от трёх напарников, преданных казокварских помощников, которые направили ружья в Кэлиз. Сзади переминалась с ноги на ногу Элеонора, потирая синими пальцами незащищённые пуховым платьем плечи. Она спряталась за спину Нормута и смотрела в пол.       — Я сорвал сегодня куш! — изрёк раскатисто Нормут. — Полмиллиона мои! Ну, здравствуйте, уважаемы Кэлизы. Три года вашей сладкой жизни подошли к концу. Ребята, хватайте их!       Он щёлкнул пальцами, и люди с ружьями сорвались с места. Дом пробрали крики, детский визг, хлопок падающей мебели, звон битой посуды. Всё задребезжало, загрохотало. Фьюи бросился к ножу, но его опередили лысый мужчина — оказавшись подле оружия за секунду. Проходящий. В руках подручных Казоквара замелькали четыре винамитиаса-замка.       — Они не сбегут, даже не старайтесь защищать их, маги воды, — смеялся Нормут. — Эх, Бонтин-Бонтин, что же ты со мной не здороваешься? Больно храбрым стал, я вижу? А вот родственники твоей подружки теперь мои. Ха-ха!       Он протянул Тобиану руку и улыбнулся, всматриваясь в обескураженные глаза бывшего раба. Лучше и мечтать нельзя было. Всё удалось! На беглых Фьюи и Джину одевали наручники, Бонтин лютой ненавистью прожигал его лицо. Но прожигал лишь взглядом и шептал: «Мерзавец». Разве это не музыка для ушей?       В доме звенела целая симфония. Присоединился и молодой девичий писк — Люси и Нулефер бросилась к хрустальному платью Элеоноры.       — Сестра, что ты наделала? Прикажи им остановиться! Прикажи! Сестра, ради меня. Ради меня и Тины, прошу!       Элеонора дрожала, стыдливо отводя голову в сторону. Она отпихнула Нулефер, отбросила от себя Люси, развернулась лицом к стене. И встретилась с Идо, за которым спрятался Майк.       — Это он вас сюда принёс? — покраснело без того красное лицо Элеоноры.       Они с Идо столкнулись взглядом. Как в тот мятежный день руки опять зачесались, само собой потянулись к грустным глазам Тенрика, чтобы выцарапать их с концами. Но подручный Казоквара, бежавший за Майком, встал между ними. Борьба в доме как будто заглохла для неё, не осталось ни сестры, ни камеристки Люси, ни будущего зятя — только Идо и обида на него. Пусть попляшет, пусть посмеётся, как он любил это делать.       — Заткнитесь! — закричала Элеонора на Нулефер и Люси. — Засуньте и их в карету! — скомандовала она лысому проходящему.       — Фанин Казоквар, их же убьют! Если вы сдадите их власти, их убьют! — завыла Нулефер, вырываясь из мужских рук.       — Это уже не я решу, а зенрутское правосудие. Я же творю своё — казокварское. Благодаря мне Фьюи и Джина поживут чуть дольше, я должен показать своим рабам, чем заканчивают те, кто встаёт против своего властителя, — и Нормут бросил лёгкий кивок Тобиану. Сделав притворное доброе лицо, добавил: — Кара наших пятнадцати богов когда-нибудь постигнет и тебя. Давайте, пошевеливайтесь! Быстрее в карету их грузите, переодевайте в тонкую одежду и переносите ко мне. Даже не думайте на склад Хаша возвращаться, оружие относить, никуда оно не денется!       Довольно посвистывая, Нормут направился к карете. Первый проход сквозь пространство был совершён — маг, скрутив руки Люси, отправил её в Конорию.       — Как вы узнали… — только и успела спросить она у Элеоноры.       — Держи язык за зубами, — её хозяйка хлопнула дверью кареты перед носом у Тенрика.       Нормут вытащил пятнадцатого налима. Рыба дёргалась на крючке изо всех сил. Ходил ходуном хвост, дрожали плавники. Ещё немножко… она подпрыгнула и освободилась с крючка.       — Прыткая! — воскликнул Нормут, поднимая налима с травы. — Но глупая, до воды ей далеко. Мы великую уху сегодня сварим.       — Видите, вошли в азарт, — радостно сказала Элеонора. — Я же вам зла не посоветую, иногда человеку необходимо выбираться на природу. Вы и ваша семья зачахнете иначе.       — Это я зачахну с вами, — пробубнил Эван, — мне бы в тир…       Нормут грозно покосился на брата. Опять не хватало этого балбеса учить. Дали же боги именно Эвана ему в братья!       И только он хотел рыкнуть на него, вместо привычного «Эван, ты замолчи» раздалось вдали:       — Нормут, Нормут, слушай, что я тебе сообщу!       Бежала, задыхаясь, жена. Не останавливаясь, чтобы отдышаться, Фалита продолжила кричать:       — Я такое подслушала! Такое! Нормут! Мой Нормут, сладкий, ты мне не поверишь, я встретила в порту Бонтина. Да, его, мерзавца! И ваша сестра с Люси с ними были. Наши-то сосунки прознали, где Фьюи и Джина живут, ну те самые, устроившие переполох в Луфее, родители-то Люси. Нормут, это Хаш! Медная улица, дом два!       — Да ты что? — ярким огнём загорелись глаза Нормута.       Он и его жена суетно засобирались, позабыв и про рыбу. Не у дел были лишь Эван, осчастливленный тем, что на время его оставят в покое, и Элеонора. Она и вспомнить не могла, когда в последний раз слышала про Фьюи и Джину — может, года два назад, когда кто-то из домашней прислуги сказал Люси, что та похожа на мать. К чему спешка? Зачем Казоквару понадобились неожиданно всплывшие родители её камеристки? Возник ворох вопросов. На которые ответ у Элеоноры нарисоваться незамедлительно — деньги либо личные счёты.       — Я не понимала, объясните мне всё, вы знаете Фьюи и Джину? Зачем они вам?       Казоквар улыбнулся, подготавливая на ходу речь:       — Как устроен мир! Бок о бок вы жили с этими людьми вместе, а сейчас из-за указа королевы вам невдомёк, Элеонора, что шесть лет назад каждое утро с вами здоровались будущие покусители на благополучие вашей страны. Пойдёмте, Элеонора, я вам всё объясню.       Он целый день рассказывал ей о преступлении Джины и Фьюи, обсуждал захват. И даже готовил пышнословную речь, которую скажет Бонтину. Из-за него ж задумал-то главную часть плана. Ту, что произойдёт через полчаса, может, чуть позже. Но слава о своих победах не была столь красивой здесь и сейчас, в перевёрнутой кухне. И Казоквар, пока его помощники, управляющие с шахты, подготавливали беглых к перемещению, любовался сквозь открытую дверь Бонтином, озирающимся по сторонам.

***

      — Слушай, Бон, — закричал Уилл. — Надо что-то делать! Урсула, Фред… Свяжись как можно быстрее с Фредом. Я не знаю, что ещё придумать.       — Да тут и Фред бессилен. Принц не помощник преступникам! — чесал голову Тобиан.       Три молодых человека — он, Уилл и Идо остались одни в смятённой комнате. На шум из своих окон выглядывали соседи, стучались в дверь.       — Не были бы они преступниками, чёрт, сами же себе усложнили жизнь! — Тобиан четырехнулся. — Тут их никто не спасёт, а мы сами нарушим закон, если попытаемся вызволить.       — Ну я вне закона, — сказал Идо. — За мою голову назначена награда. Я могу только их похитить, используя собственные силы, и в разы отяготить их не без того малую вину.       Тобиан едва ли не в прямом смысле слова бился головой об стену, вспоминая и выискивая из закромов памяти хоть что-нибудь, что могло спасти людей с фамилией Кэлиз. И почему он никогда никого не слушал? Почему всё время был далёк от изменений, творящихся в Зенруте, даже когда брат Фред и пытался сам ему что-то объяснить. Стереть бы сейчас из своей жизни все ночные походы с забывшими его друзьями, все драки и споры на деньги, только бы знать, как ему, бывшему рабу, можно помиловать преступников. И внезапно Тобиан услышал «награда».       Он схватил Идо за руку и крикнул:       — Вот ты и сможешь. Уилл, немедленно собери всех соседей. Ты без ошейника на шее хорошо сойдёшь за свободного, так что ты — мой главный свидетель. Идо, готовься к перемещению.

***

      Всё происходило быстро, молниеносно, лихорадочно: перед глазами возникли знакомые черты особняка, вырытый котлован для будущего озера с грязной непрочищенной водой, каштаны, бросающие тени наземь, два позорных столба. Меж тем время разорвалось на куски, оставив стремительную часть позади. Оно растянулось, остановилась и потом вовсе замерло. Для Нулефер и Люси, не переодетых из белых летних платьиц для перемещения в весенние пальто, для привязанных к столбам Джины и Фьюи, хныкающему на руках Фалиты Майку секунда равнялась минуте, минута — часу.       Они просили, умоляли Элеонору, Эвана и Фалиту о пощаде, стонали, надрываясь от грядущего ужаса. А люди собирались… Нормут, успевший за каких-то полчаса накинуть на себя парадный фрак, влезть в цветастые брюки и длинные сапоги со шпорами, отправлял к пруду и к каштанам всех своих рабов, звал фанесу Герион с её пятерыми малолетними детьми, а заодно и герионовских невольников. Нулефер, присев на колени возле Элеоноры просила одно — остановить будущего зятя. Но Элеонора молчала. Она рассматривала свои розоватые, согревающиеся после холода пальцы, и качала головой. За час ни слова не вышло из её груди, пронёсся один вздох, да и тот родился, когда услышала из особняка смех Тины. Она отводила глаза в сторону от сестры, но иногда они встречались взглядом. И тогда Нулефер видела холодные пустые очи, которые могли бы заморозить всё имение. Рядом с прикованными, но улыбающимися дочери Джиной и Фьюи скакали, играя в догонялки Азадер и Алекрип.       Наконец, с последним приготовлением — кнутом в крепкой руке — выбежал из дома Нормут, за ним семенила Ромила. Двор был очищен от всего лишнего — детских игрушек, стульев, колёс и телег. В шеренги выстроились невольники и управляющие, впереди уместились соседи и члены семьи.       — Да начнётся светопредставление! — объявил Нормут. — Смотрите, несчастные, что ждёт вас, восставших против устоев мироздания. Против сильных мира сего. Боги дали нам власть в свои руки, и только им дано отобрать её! С наступающим Новым годом вас. И с весной!       Взмах кнута. Истошный крик. Плач ребёнка.       — Мама! — Люси бросилась к судорожно болтающейся Джине, но один из управляющих схватил её больно за руку.       — Не бойся ты так, девочка, — ровно сказал Нормут. — Я не убью их, во второй раз не смогу избежать наказания Зенрута. Я поучаю товарищей твоего друга Бонтина. Ибо всякое преступление должно познать возмездие со стороны силы. Не меня ли, не вашего ходящего в арестантской рубахе мужа, о дорогая фанеса Герион, наша мать по закону — королева Эмбер — выбрала своими преемниками над смертными, что удостоены лишь грязной могилой в конце своего существования?       Удар раздался свистом. Кнут рассек кожу и бездушно проехался опять. Удар бежал за ударом. Стоны Джины и Фьюи смешались в одну общую волну помешательства, которое жаждет смерти, устав от бренности жизни.       — Кричите «благодарю»! — ликовал Нормут. — Я милостиво показал вашему сынишке Майку человеческую доброту — я избавил его от боли. Не могу поднять руку на ребёнка. Не великодушная ли у меня душа? Строгим, но справедливым должен был истинный правитель, наместник богов.       Майк захлёбывался в слезах.       — Нора, останови его! Ты же можешь, Нора! — не сдавалась Нулефер. — Ты не такая. Я тебя знаю, ты не такая! Останови его!       Элеонора будто пребывала во сне. Её тело качалось, она вздрагивала как ужаленная при каждом хлопке и ударе. Глаза закатились вверх, голова опущена, а губы то сжимались, то разжимались, шепча то ли слова молитвы, то ли проклятия. Самое громкое, что слетело с них, было заикивающее, обращённое к Фалите:       — Няня точно не выпустит Тину сюда?       — Почему ты так делаешь, сестра? — затрясли её за руку.       «Почему? И вправду — почему?» — отшатнулась она от Нулефер.       К десяти вечера вернулась Люси. Бесшумно ночной совой пролетела через длинный коридор, впорхнув в комнату к Тине, и занялась игрой с девочкой. Словно она никуда не уходила, словно была с ней весь день, пока мама рыбачила на чистом берегу.       Элеонора выглядывала из другой комнаты.       — Ставлю туза, фанеса Свалоу, что завтра с утречка она убежит под каким-нибудь уважительным предлогом. Если это произойдёт: беглые Фьюи и Джина на месте, в Хаше.       Тихо пробрался к ней Казоквар, волоча кнут.       — Эх, жаль, нет на них ошейника. Я бы повторил всё в точности, что было с Риоло. Ну, обошелся бы без убийства, пусть им наш родной суд занимается.       Элеонора отпрянула назад, как увидела, что несёт её будущий зять. Руки затрясли в растерянности:       — Что вы будете делать? Это перебор! Их надо только сдать в полицию и получить деньги. Это жестоко!       Она бы выбежала, но Казоквар прижал её к своему телу, пахнущему новокупленными духами. На всякий случай он отбросил кнут подальше и ласково промолвил:       — Мы живём в жестоком мире. Привыкайте.       — Но что они вам сдела-ла-ли… — Элеонора стала заикаться. — Я не позволю. Они же люди!       Казоквар улыбался. Но улыбался недовольно, стараясь сохранять мягкость голоса и добродушину черт лица.       — Ничего. Вам шесть лет назад, Свалоу, они тоже ничего такого бы ужасного не делали, но вы по какой-то причине сдали Фьюи и Джину своему отцу. Ваш отец готов был своими руками расправиться с ними, а ведь за что? Интересный вопрос. Эти люди просто хотели получить свободу, а вам показалось это подлостью и вы позволили отцу совершить самосуд.       — Так они обкрадывали нас! Обманывали! — Элеонора топнула решительно ногой.       — А сейчас они убили людей, — безмятежно ответил Казоквар. — Не судите, Элеонора, да не судимы будете. Вы — первоначало бедствий тех людей, родителей няни, к которой глубоко привязана ваша дочь. Вами двигали благородные мотивы — вы и ваш отец справедливость хотели свершить, обрушивая свою силу на воришек и подпольных мятежников. Так что ужасного в моих деяниях?       Элеонора гневно взирала на Казоквара.       — Я не позволю вам…       — Пожалуйста, — Казоквар открыл дверь. — С дочерью на выход из моего дома. Или вы ещё мечтаете стать частью моей семьи и моего благосостояния?       Удар просвистел вместе со эхом барабана, оставшимся тяжёлым гулом в ушах. Барабан бил безжалостно, не затихая, отравляя уши.       — Бедные… Перестань, брат, они же люди, — проскользнул жалостливый писк со стороны Эвана.       — Прекратите. Не надо больше! — закричала Нулефер.       Она оттолкнула мешающих ей Элеонору и Эвана и заслонила собой окровавленных Фьюи и Джину. Она не соображала, что делала, только видела одного Казоквара и слышала отголосок барабана, доносящийся вчерашним днём от кладбища, возле которого жили те, кто практически умирал сегодня на её глазах.       — Не надо… — взмолилась она.       Навряд ли Нормут расстроился, что его прервали, но он сверкнул недобро и оттряхнул от себя прилипшую к одежде грязь. Переложив кнут в левую руку, правой взял Нулефер за плечо и потянул к себе.       — Первые защитники на подходе. Ну что ж мы такие робкие? Ближе подойти, не кусаюсь я. Мы так и не познакомились с тобой нормально, я — Нормут Казоквар, старший брат жениха твоей сестры. Много наслышан о тебе, маг. Во же нам повезло на этом мире — родились с силой, недоступной остальным! Да… — слезливо и приторно протянул он, — за неё нам приходится платить. Думаешь, я жестокий? Я обычный мужчина, добрый отец, но дабы сохранить первенство среди конкурентов с зубами, острыми, точно у крыс, я вынужден идти напролом. Я должен жертвовать любовью к людям, дабы моя семья жила в покое и достатке. Тяжела моя судьба. Она была бы чуточку легче, если бы сотни Бонтинов не ненавидели бы меня.       — Не надо…       Нормут повернул Нулефер перед стонущими рабами и вручил в руки кнут.       — Всего пять ударов каждому и их муки прекратятся. Да покажет маг бесстрашие перед манарами! Нулефер, вы вроде продолжили дружбу с той девочкой Люси, которую так ужасно предали шесть лет назад? Ну так помогите её родителям. Всего пять ударов, — он тихо стал подталкивать Нулефер к столбам, а сам смотрел на своих рабов. — Взгляните на истинную дружбу. Бескорыстную. Взгляните, как с вами поступают воспетые освободители. Нулефер, давай, девочка, ты же можешь остановить пытку.       Нулефер стояла перед изодранными спинами Фьюи и Джины с кнутом в руке. «Просто ударь. Покажи дружбу», — слышала она напевающий голос Нормута. И бьющий до сих пор мираж барабана. Она хотела бежать, рвать ногтями землю, спасаться и в то же время спасти Кэлизов. Она подняла кнут, и тут услышала шёпот Люси:       — Не может быть… Она снова пошла против нас… Я ей решила поверить…       Барабан загрохотал сильнее. Уши наполнились болью, тьма закрыла глаза. И Нулефер сделала удар.       Казоквар завыл.       Во второй раз на него обрушился кнут, попавший прямо в левый глаз. Заставивший Нормута потерять равновесие и упасть.       Нулефер сопела, рычала и била, не щадя. В тумане перевёрнутых мыслей крутилось одно слово — ненавижу, ненавижу. Она била кнутом, топтала ногой и была на грани, чтобы не зареветь зверем над лежащим Казокваром. Где-то вдали послышались шаги ног.       — Не подходите ко мне! — вскликнула Нулефер.       Она была красной, со лба шёл пот. Распрямив левую руку, Нулефер бросила силы к грязной луже, что называлась прудом. И тут же верёвки воды схватили за туловище помощников Казоквара, которые уже направили ружья на неё, и Фалиту, бросившуюся за помощь мужу. Продолжая полосовать спину и лицо Нормута, Нулефер то кидала вниз на землю, то рывком поднимала вверх фанесу Казоквар и управляющих. Прекратить чужие страдания. Остановить. Остановить их. Билось в далёком сознании, заглушающем всё.       Хлопок, и в имении стоят Тобиан, Уилл и Идо.       Но Нулефер их не видела. Она была в своём мире. В котором находились только она и Казоквар, олицетворяющий всё зло, на которое она насмотрелась сполна за короткие четыре месяца. И слышала только его детей. Двух чудесных малышей и девочку, которые со смехом, не отрываясь от игр, наблюдали за наказанием Джины и Фьюи. Теперь они рыдали и просили пощадить их отца.       — Больше плачьте. Больше! Смотрите и изучайте, вас ждёт тоже самое, что и вашего отца!       — Прекрати, сестра! Пожалуйста!       Ища ногой, куда бы вступить, чтобы скрыться, Элеонора жалостливо шептала. Её глаза были ясны, спина ровна. Элеонора вернулась в реальность. Но вот Нулефер не отгоняла от себя пелену тумана. Она насмешливо и кичливо обернулась и прорычала.       — Ты!       Она направилась на сестру, сжимая крепче кнут.       — Ты во всём виновата. Тварь. Это ты. Ты их сдала! Ты.       Элеонора дёрнулась назад. Подвернула ногу. Упала. Сади неё никого не было — рабы расступились, управляющие лежали на земле, проверяя цели ли их кости.       — Сестра, пожалуйста… — Элеонора заслонила рукой лицо.       Она со страхом смотрела на Нулефер, но сестра всё ещё видела те холодные леденящие душу глаза. И жалобный её голос казался для Нулефер гонором безразличия, с которым Нора приказывала доставить её и Люси в имение. Липкий, мерзкий комок чесался в горле Элеоноры, и невыносимо жгуче было его проглатывать. Осознавать, что перед тобой стоит не взбесившийся раб, бунтарь, а родная младшая сестра.       Лицо Нулефер перекосилось от ненависти и желчи, колотились руки. Она взмахнула рукой.       — Ты ответишь за всё.       И тут прозвучал тоненький раздирающий барабанные перепонки голосок.       — Не трогай мою маму!       С особняка бежала Тина, а за ней няня, пытающаяся остановить девочку. Тина бросилась к Элеоноре, впилась слабыми ручонками в её платье и подрагивающим голосом залепетала:       — Она моя мама! Не трогай маму мою!       Её тоненький писк ударил по Нулефер раскалённым железом. Она выронила кнут и сама зашаталась, едва не упав сама. Ноги не слушались, руки дрожали, губы повторяли заклятое «ненавижу». Она металась между соблазном покончить со всеми держащими её и Кэлизов цепями и в то же время страшилась повернуться красным разгорячённым лицом, посмотреть накалёнными глазами, да даже вздохнуть, бешено дыша, на малютку Тину, которая не была запачкана кровью, в отличие от её собственного багряного теперь платья.       Нулефер двинулась в толпу людей. Она чувствовала, как рабы нервно переговариваются, шепчутся. И с ними рядом стоят сгорбленные, поднявшиеся на ноги управляющие и Фалита. Все они наполнены страхом. Страхом, объединяющим классовых врагов, противников, мучителей и жертв, королей и их лжепоследователей.       В толпе Нулефер нашла Идо. Прижалась к его груди и произнесла как можно настойчивее:       — Унеси меня отсюда.       Идо повиновался.       Стоны не затихали. То держали последние в себе силы Фьюи и Джины, висевшие на столбах в полуобморочном состоянии. То прижимал руки к своему лицу Казоквар. Его спина усеяна рядом красных полос, руки были покрыты кровью, он хрипел:       — Мои глаза. Мои глаза.       Его хрипы заглушал плач детей. Рыдали Азадер и Алекрип, прячась за спиной попискивающей Ромилы. Тихо хныкала Тина, которую быстрыми суетными поцелуями успокаивала Элеонора, повторяя обычные слова, кои так часто говорят все матери: «Всё будет хорошо, моя милая». Хотя прекрасно знала, что хорошего больше в их семье никогда не будет. С Фьюи и Джиной стояли их дети — Люси и Майк, потерявшие дар речи, лишившиеся возможности говорить или плакать.       Эван поднял брата. Наверное, это был первый раз, когда Казоквар-младший стал опорой для Казоквара-старшего. Нормут не показывал лицо окружающим, но только слепой не мог увидеть, как стекала и капала на сапоги кровь.       — Снимайте их, — шевельнул он пальцем на Кэлизов, — отвозите в участок.       — Не так быстро!       К шатающемуся Нормуту подошёл Тобиан. Хозяин был жалок, но бывший раб не думал посмеиваться. Он ужаснулся, заглянув под ладонь Нормута, и увидел левый вытекающий глаз. Впрочем, и сам Тобиан поглядывал на мирно покоившийся кнут и представлял себя на месте Нулефер.       — Это люди принадлежат мне. Оставь их в покое.       Он протянул Нормуту бумагу, на неё тут же капнула капля крови.       — Читай, — перенаправил бумагу Тобиан Эвану. — Это ордер, закрепляющий моё право на награду за сдачу властям двух беглых рабов Фьюи и Джину и право взять к себе в собственность их малолетнего сына Майка. Я сдал Кэлизов санпавским властям, пока ты устраивал публичную казнь. Пришёл, сказал, что знаю, где они живут и как теперь называются — то есть Симоном и Фионой. Подключил к делу соседей, которые посмотрели на карточки беглых Фьюи и Джины и признали в них своих соседей Кэлизов. Полиция приняла все эти сведения и направила запрос, чтобы выдать мне, как первому сообщившему ей о беглых преступниках сведения, награду. Нормут, — властно повысил голос Тобиан, — не стоило тебе было заниматься местью. Ты так увлёкся ею, что не подумал сразу заявить кому нужно, что нашёл преступников. А может быть и догадался, ты умный однако человек, но побоялся, что полиция на сей раз не позволит тебе свершить самосуд. Даже тот, который бы обошёлся без смертей. Развязывайте их! Немедленно везите в ближайшую больницу! — кричал он уже казокварским невольникам, своим бывшим товарищам.       Люси, по-прежнему застыв, обнимая перепуганного братца, смотрела на Тобиана с дикой благодарностью, восхищением и трепетом. Она не приходила в себя, но явно начинала понимать, как её и её родителей от Казокваров уносит яркая стрела прочь.       — Мама с папой спасены, да, Бон? — с надеждой промолвила она.       — Нет, — отрезал Тобиан. — Я должен их сдать в полицию. Я избавил их только от Казоквара. Но Майк остаётся с нами.       Он прижал голову Люси к своему плечу. Страшился позволить ей смотреть на содрогающихся родителей, которые имели ещё сил прошептать: «Спасибо за сына». Имение Казокваров поглотилось криками, плачем, стонами и грохотом. К Тобиану подошёл Уилл, побледневший и потрясённый.       — Нулефер, она же не вернётся больше?       Тобиан кивнул:       — Я бы на её месте — нет.

***

      Некогда разваливающийся склад был смятён с лица земли — тайная полиция знает своё дело — на его месте находилась груда обломков и мусора, каких-то жалких камней, которые перестали быть полезными даже своре бродячих собак. Дул северный ветер, в лужах кровавым пятном плавали останки вина и дохлая крыса, пожираемая мухами.       — Куда нам? — потребовала Нулефер.       — Сюда, — показал Идо на канализационный люк за складом.       Капелью звенела в канализации отхожая вода, щекотались и грызлись крысы под ногами. Дорога тянулась на мили, сражаясь с горой хлама, натыканными осколками бутылок, смрадным ароматом подземелья. Нулефер не закрывала нос, она готова была пройти и худший путь, но чтобы увидеть их. Пока она шла, она молчала. Разговаривала лишь сама с собой. И в этом скупом разговоре было мало слов, одни чувства, помноженные на ненависть.       Тоннель поднимался вверх. Крыша люка, а над ней какое-то сырое помещение. То ли заброшенный склад, то ли магазин.       Свет не проник в глаза, как обычно бывает, когда из тёмного помещение заходишь в другую комнату. В ближайшем углу лишь зажёгся огонёк. На Нулефер смотрели двое. Окрепший, набравший вес в тело и силу в мускулы Тимер и Карл, жаждущий вкусить что-то новое, грядущее. Сзади них копошились чёрные тени — тоже люди, но чьи лица покрывал мрак.       — Я пришла к вам, — заявила Нулефер.       — Тимер, мне удалось убедить Нулефер присоединиться к нам, - со звучностью дуэта скрипок её слова дополнил Тимер.       — Не ври, это не твоя заслуга. Меня изменила моя сестра Элеонора, — грустно ответила Нулефер.       Тимер зажёг своим факелом два других. Стало светлее. Опьянённые жаждой для свершения мести десяток людей хищно скалили зубы.       Также стало мрачнее: Карл считал динамитные шашки в коробке.       — Добро пожаловать в наши ряды, Нулефер! — с предвкушением сказал Тимер.